Г. З. Иоффе о конце колчаковщины. Часть II

[kibalchish75]

Из книги Генриха Зиновьевича Иоффе "Колчаковская авантюра и её крах".

Между тем колчаковский Иркутск явно доживал последние дни. Вся надежда была на Читу, откуда должны были прибыть семеновские, а может быть, и японские войска. 21 декабря вспыхнуло восстание в Черемхове, а 24-го уже в предместье Иркутска - Глазкове. Колчаковские министры и выделенная ими так называемая «троектория» (Червен-Водали, Ханжин и управляющий министерством путей сообщения Ларионов) отсиживались в темной и холодной гостинице «Модерн», ведя лихорадочные переговоры с представителями земств и городской думы, поддерживавшими «Политцентр». Они выторговывали возможность отступления остатков колчаковской армии и самого «верховного правителя», соглашаясь даже на его отставку и обещая созвать «земский собор» по рецепту В. Пепеляева. Впрочем, как вскоре выяснилось, это был лишь маневр. Как только от Третьякова из Читы было получено сообщение о том, что семеновские части в авангарде японского отряда двинулись к Иркутску, колчаковские министры прекратили переговоры. Но было уже поздно. Когда семеновцы под командованием генерала Скипетрова подошли к Иркутску, в нем уже началось восстание революционных рабочих и солдат.[Читать далее]
В результате кровопролитных столкновений с повстанческими частями семеновцы отошли. 2 января 1920 г. «троектория» возобновила переговоры с «Политцентром» при посредничестве представителей союзников. «Политцентр» требовал отречения Колчака, смещения Семенова, ликвидации власти колчаковского Совета министров и безоговорочной передачи ее «Политическому центру». «Высокие комиссары» союзников и представители белочешского командования поддержали «Политцентр», поскольку его представители заявили им, что будут продолжать борьбу с большевизмом. Монархическую контрреволюцию интервенты готовы были вновь сменить на «демократическую».
Днем 3 января из Иркутска в Нижнеудинск, где в это время стоял поезд «верховного правителя», пошла телеграмма (в поезде она была получена и расшифрована в 23.00), подписанная Червен-Водали, Ханжиным и Ларионовым. Министры доводили до сведения Колчака, что остался лишь один выход: «выговаривая через посредство союзного командования охрану порядка и безопасности города» (Иркутска), увести на восток войсковые части, «которые этого пожелают», и «государственные ценности» для того, чтобы там, на востоке, создать новый «антибольшевистский центр». Но непременным условием этих переговоров, говорилось далее в телеграмме, «является Ваше отречение, т. к. дальнейшее существование в Сибири возглавляемой Вами Российской власти невозможно...». Совет министров предлагал Колчаку отказаться от звания «верховного правителя» в пользу Деникина. Министры подчеркивали в заключение, что на такой же точке зрения стоит и министр иностранных дел Сазонов, находившийся в Париже. Этим Колчаку давали понять, что вопрос о его отречении согласован с союзниками. А они сообщали Колчаку, что лично он может быть вывезен из Нижнеудинска под охраной союзников (чехов) только в одном вагоне; вывоз же всего его поезда с конвоем (60 офицеров, 500 солдат) невозможен. 3 января золотой запас был передан под чешскую охрану.

Последним «государственным актом» Колчака стал подписанный им 4 января указ о сложении с себя звания «верховного правителя» и передаче его генералу Деникину. Но это была не более чем пустая бумажка: разбитая деникинская армия под нарастающими ударами Красной Армии также беспорядочно отходила к черноморским портам.
Всего лишь немногим больше года прошло со дня омского переворота 18 ноября 1918 г. В те дни контрреволюция, приветствуя новоявленного «верховного правителя», гадала, кем он войдет в историю России: «русским Наполеоном» или «русским Вашингтоном»? И вот теперь, по словам бывшего «идеологического столпа» колчаковщины кадета Н. Устрялова, «жестокая судьба воочию обнаружила, что наполеоновский мундир, готовившийся для Колчака русскими национал-либералами, не подошел к несчастному адмиралу, как и костюм Вашингтона, примерявшийся для него же некоторыми русскими демократами». Обанкротившийся «верховный правитель» был брошен всеми, даже теми, кто когда-то, как говорил У. Черчилль, «вызвал его к жизни...».
...

После отречения Колчака в его окружении возник план ухода из Нижнеудинска в Монголию через горные перевалы походным порядком; Колчак с готовностью ухватился за него. Однако вскоре стало ясно, что план этот неосуществим. Солдаты конвоя перешли на сторону нижнеудинских рабочих, возглавляемых большевиками, а затем и офицеры выразили желание «уходить» в Монголию без Колчака.
Тогда «верховному правителю» предложили переодеться в солдатскую шинель и вместе с адъютантом Трубчаниновым, затерявшись в одном из чехословацких эшелонов, бежать на восток. Колчак, однако, по словам находившегося при нем генерала Занкевича, не захотел принимать милостыню от белочехов. Планы бегства отпали. «Все меня бросили,- сокрушенно говорил Колчак,- ничего не поделаешь, надо ехать». За одну ночь он поседел.
Вагон Колчака, как и вагон его премьер-министра В. Н. Пепеляева (он догнал «верховного правителя» в Нижнеудинске), расцвеченный союзными флагами, прицепили к хвосту эшелона одного из белочешских полков. Остатки личного конвоя «верховного правителя» были сменены белочехами, которые предполагали в Иркутске передать его под охрану японских войск.
Когда примерно через неделю поезд Колчака подходил к Иркутску, некоторые офицеры предприняли последнюю попытку спасти бывшего «верховного правителя». Увидев стоявший японский эшелон, они направили туда Трубчанинова с запиской, содержащей просьбу принять Колчака под японскую охрану. Но в поезде вместе с чешской охраной уже находились восемь вооруженных рабочих во главе с В. Буровым: они сели еще в Черемхове для наблюдения за чешской охраной. Трубчанинова тут же вернули назад.
Днем 15 января поезд прибыл в Иркутск. В поредевшем окружении Колчака лихорадочно гадали, куда их повезут дальше: в Харбин или во Владивосток? Они не знали, что все уже решено. Впоследствии, уже после гражданской войны, бывшие интервенты и белогвардейцы ожесточенно спорили о том, кто виноват в «выдаче» Колчака. Но спор этот во многом был беспредметен. Руководимые большевиками сибирские рабочие и крестьяне, испытавшие все ужасы колчаковщины, настойчиво требовали не выпускать бывшего «правителя» за границу: он должен был дать ответ за все злодеяния, совершенные его именем. «Политцентр» маневрировал, но под угрозой забастовки черемховских шахтеров и решительных действий партизан вынужден был уступать.
В Иркутске большевистский губком еще в начале января вступил в переговоры с «Политцентром», настаивая на предъявлении союзному командованию требования о выдаче Колчака, Пепеляева и золота. В случае попытки вывезти их губком угрожал взорвать кругобайкальские железнодорожные туннели. Понимая, что реальная сила на стороне большевиков (черемховские шахтеры готовились к забастовке), «Политцентр» принял это требование. Союзное командование также вынуждено было согласиться. Иного выхода у него не существовало: необходимо было обеспечить отход своим войскам и выдачей Колчака укрепить позиции эсеровского «Политцентра». И когда колчаковский поезд прибыл в Иркутск, чешскому коменданту поезда оставалось только съездить в город к генералу Я. Сыровы (Жаннен уже уехал из Иркутска) и, вернувшись, сообщить, что дальше Иркутска Колчак не поедет.
...
В архиве сохранился документ - телеграмма из полевого штаба авангардной 30-й дивизии на имя председателя Иркутского ВРК Ширямова (копия Реввоенсовету 5-й армии). Она заслуживает того, чтобы привести ее полностью: «Реввоенсовет 5-й армии приказал адмирала Колчака содержать под арестом с принятием исключительных мер стражи и сохранения его жизни и передачи его командованию регулярных советских красных войск, применив расстрел лишь в случае невозможности удержать Колчака в своих руках для передачи Советской власти Российской республики. Станция Юрты, 23 января 1920 г. Начдив 30-й Лапин, военком Невельсон, за наштадива Голубых».
Эта телеграмма, по свидетельству председателя Реввоенсовета 5-й армии И. Н. Смирнова, была следствием шифрованного распоряжения В. И. Ленина, полученного еще в Красноярске, «в котором он решительно приказывал Колчака не расстреливать». За совершенные им и его именем злодеяния против народа он подлежал суду [90]. Но вышло по-иному.
...
Каппель гнал войска на восток, невзирая на морозы и глубокие снега, не щадя ни себя, ни людей. У него уже были отморожены ноги, когда в пути его конь провалился в ледяную полынью. 26 января на разъезде Утай (под Иркутском) он умер от воспаления легких. Дальше войска повел генерал Войцеховский.
Как писал впоследствии председатель Военно-революционного комитета А. Ширямов, это были наиболее стойкие и упорные в борьбе с Советской властью части, выдержавшие всю двухлетнюю кампанию. «Они знали себе цену, знали, что их ожидает в случае встречи с красными, и их путь, этот «ледяной поход», сопровождался неописуемыми жестокостями, расстрелами, грабежами и издевательствами над мирным населением... Они заразили тифом поголовно все население местностей, через которые проходили. Сотни трупов замученных ими людей оставались после их прохода».
30 января в районе станции Зима каппелевцы разбили небольшую заградительную группу советских войск и вышли к Иркутску, на подступах к которому 5- 6 февраля завязались бои. «Они шли при 30-градусном морозе,- вспоминал А. Ширямов,- и отличались огромным упорством, пленных не было. Раненые противники замерзали на месте...» Командование советских войск предложило генералу Войцеховскому сложить оружие. В ответ он потребовал отвести советские боевые части к северу, передать Колчака союзным представителям для последующей отправки за границу, выдать золотой запас и обеспечить белых продовольствием, фуражом и теплой одеждой. За это он обещал войти в Иркутск только на два-три дня, а затем увести свои войска за Байкал.
Ультиматум Войцеховского оживил контрреволюционное подполье Иркутска. Появились прокламации черносотенного содержания, восхвалявшие Колчака как мученика монархической идеи и призывавшие к его освобождению. По всем данным, в Иркутске назревало контрреволюционное восстание, знаменем которого становился свергнутый и арестованный «верховный правитель».
Судьбу Колчака фактически решили каппелевцы, рвавшиеся в Иркутск, и контрреволюционные элементы, готовившие восстание в городе. Это понимал и Колчак. Его гражданская жена Тимирева, сидевшая в той же тюрьме, что и бывший «верховный правитель», сумела передать ему в камеру записку, в которой сообщала об ультиматуме Войцеховского и спрашивала, как Колчак к нему относится. Колчак ответил, что он «смотрит на этот ультиматум скептически» и думает, «что этим лишь ускорится неизбежная развязка...».
...
6 февраля Военно-революционный комитет принял «Постановление № 27», в котором объявлялось: «Обысками в городе обнаружены во многих местах склады оружия, бомб, пулеметных лент и пр.; установлено таинственное передвижение по городу этих предметов боевого снаряжения; по городу разбрасываются портреты Колчака и т. п. С другой стороны, генерал Войцеховский, отвечая на предложение сдать оружие, в одном из пунктов своего ответа упоминает о выдаче Колчака и его штаба». Ввиду этого Военно-революционный комитет, обязанный предупредить «бесцельные жертвы и не допустить город до ужасов гражданской войны, а равно основываясь на данных следственного материала и постановлении СНК РСФСР, объявившего Колчака и его правительство вне закона», постановил расстрелять Колчака и премьер-министра его правительства В. Пепеляева. «Лучше казнь двух преступников, давно достойных смерти, чем сотни невинных жертв»,- говорилось в постановлении, подписанном членами ВРК А. Ширямовым, А. Сноскаревым, М. Левенсоном и Обориным.
...
Когда за бывшим «верховным правителем» пришли в камеру, он пытался покончить с собой при помощи ампулы с ядом, зашитой в носовой платок. Пепеляев вел себя жалко, плакал и молил о пощаде.
...
Страшный след протянулся за разгромленной колчаковщиной. Десятки тысяч убитых, умерших от тифа, искалеченных, обездоленных. Более 20 тыс. разрушенных и сгоревших зданий, сотни взорванных мостов, вокзалов, водонапорных башен. Более 70% всех имевшихся паровозов выведены из строя, добыча каменного угля сократилась в два раза. Около 60 тыс. крестьянских хозяйств уничтожены. И это лишь самые приблизительные подсчеты.