А. А. Лиманский о своём заложничестве у белых
Из книги А. А. Лиманского «Заложники у белых».
В три часа ночи под 8 января 1918 г. ко мне в окно и двери постучались.
- Кто там?
Послышалось с десяток грубых, пьяных голосов.
- Открывай, не откроешь, двери и окна поломаем...
Жена открыла дверь. Почти сбив ее с ног, один за другим ввалились в комнаты до 15 человек офицеров, руководимых сотником-лезгином. Сотник с кинжалом в руках схватил меня за плечо и замахнулся, остановив руку, когда острие кинжала коснулось моей груди.
[Читать далее]В то же время два офицера схватили меня за руки. Раздался плач детей и истерический крик жены и матери. Рылись во всех уголках, разбрасывая попадавшиеся им в руки не интересовавшие их предметы.
- Довольно, надо идти...
На улице посадили меня в грузовик и окружив щетиною штыков привезли в штаб Покровского, и втолкнули в кабинет будущего генерала. Покровский сидел за письменным столом, уставленным бутылками вин, коньяка, наливки, шампанского, простой русской водки.
Оглядевшись по сторонам, я увидел стоящего у стены бледного Янковского, окруженного дулами винтовок, направленных на него юнкерами. «Генерал» мутными глазами посмотрел на меня, затем на стоявшего сзади офицера.
- Кто это?
- Господин атаман, это по вашему приказу арестованный Лиманский.
- Ага!..
- Ты его знаешь? - показывая на Янковского, спросил меня Покровский.
- Знаю, - ответил я.
- А ты его знаешь? - обращаясь к Янковскому.
- Знаю.
- Ты кто? - большевик? - спросил он меня.
Я ответил:
- Большевик.
- А ты?
Янковский ответил то же.
- Ага... оба большевики... ну, ребята, отведите их.
Подозвав одного из юнкеров, он сказал несколько слов ему на ухо, помотал в воздухе рукой и опрокинул в свою прожорливую глотку рюмку водки.
…
От арестованных мы узнали, что по ночам и на заре за городом в разных местах происходят расстрелы. Нам стало ясно, куда уводили каждый день массу арестованных…
28 февраля в 3 часа дня к нам в камеру вошел заведующий хозяйством…
«Сегодня вечером вас выведут на расстрел. Я был в Законодательной Раде и слышал, как там выносили решение. В эту ночь мы отступаем из города, примите меры какие можно»…
Около 7-ми часов вечера в тот же день, когда уже начало темнеть, в камеру вошел офицер: - «Сейчас вас будут выводить. Мы знаем, что вы собираетесь бежать. Я вам рекомендую этого не делать, никакой опасности вам не угрожает».
В ответ на его заявление, Яков Полуян сказал:
- Нам известно, что вы ведете нас на расстрел, а поэтому расстреливайте нас здесь и незачем нас выводить куда-то.
- Вам ничто не угрожает, и ни один волос не спадет с вашей головы. Я вам даю свое честное слово, как социалист, а не офицер…
Через 5 минут к дверям подошли конвоиры, приказали, вернее силой нас заставили, забрать вещи и выходить...
В ауле Тахтамукай нас оставили среди площади. Дул сильный ветер, сменившийся под утро морозом. Мы совершенно не были приспособлены к зимнему путешествию, некоторые были даже в одних рубашках и пальто...
Проходивший офицер спросил у конвойных:
- Кто это здесь стоит?
- Арестованные, ваше благородие.
- Дураки, что ж вы тут стоите на дороге, отведите их в сторону… зажгите костер и отогрейте их, а то они у вас закоченели…
Место, где нас остановили, оказалось ямой приблизительно сажен до 10 диаметром и глубиной около 2 аршин. Нам «вежливо» предложили жаловать в эту яму, пропуская по одному между стоявшими шеренгой конвойными. Начальник караула стоял впереди всех и командовал:
- Ну, сволочи, по команде: раз, два, - он прибавил самую площадную брань. Никто не решался идти первым. Наконец, Николай Полуян со словами «все равно, так или иначе» пошел.
На него посыпались со всех сторон кулаки. Били по голове, в затылок, в спину, так, что он не шел, а бежал к яме, где и упал. За ним пошел Карякин, которого били не только по дороге, но в яме, били до тех пор, пока у него не пошла кровь изо рта и носа. За ним пошел Янковский. Хотя его ударили 2 раза, но он удержался на ногах. Пошел и я. Отделался также одним подзатыльником, но сила удара была такова, что я, будучи здоровее Янковского, едва удержался на ногах. Шапка моя очутилась на другой стороне ямы.
Посреди ямы разложили костер, вокруг которого нам приказали лечь. Ослушников могла постичь такая же участь, как и Карякина... Оцепив нас тесным кольцом, стояли конвоиры. От нечего делать они начали нас ругать, с приправой крепких словечек. Подходившие офицеры, также принимали участие в этом развлечении и, конкурируя с рядовыми, подбирали «самые изысканные выражения»…
После пятичасового пути 1 марта 1918 г. мы пришли в аул Ченжий. Остановили нас около здания местного правления. Жители вскоре вереницей потянулись к месту нашей стоянки. Окружив нас тесным кольцом, разглядывали, так, как будто никогда не видели рабочих...
Часа через два, дав жителям насмотреться на нас, нас отвели во двор. Все это проделано было, видимо, с той целью, чтобы легче было подойти к населению, разжечь в нем враждебное чувство к большевикам и повести агитацию.
Как только нас отвели во двор, был открыт митинг. Выступил генерал Филимонов (наказный атаман Кубанской области). За ним выступали, как члены Законодательной Рады: Быч, Рябовол и Макаренко. Все речи сводились к тому, что «вот, мол, граждане, смотрите, какие мы несчастные люди - жили, исполняли заветы наших предков, исполняли волю правосудия и господню, а теперь пришли босяки-большевики. Люди, которые не смогли честным трудом нажить себе имущество, говорят, что мы их грабили. А посмотрите, что они делают, грабят нас, насилуют жен, храмы разоряют, грабят, вводят туда лошадей, дома жгут, все уничтожают» и т. д...
Так длилось почти до вечера. Митинг разошелся, и нас перевели в каземат правления. Спустя полчаса привели еще человек 30 арестованных... Помещение каземата было маленькое... В нем могло нормально поместиться 10-15 ч., а поместили человек 40. Уставшие за целые сутки, мы рассчитывали отдохнуть, но пришлось от этого отказаться. Почти все вынуждены были стоять. Лишь малая часть, скорчившись, сидела по углам...
Утром нам принесли горячую пищу, состоявшую из воды, от которой пахло барашком. Ложек нам не дали, и мы не мог ли есть, тем более, что нам заявили, что через 10 минут нас выведут. Кое-кто начал пить воду через край железной ванны, в которой обыкновенно моют посуду.
- Суп ли это или бульон?
- Нет, это просто помои от вымытых тарелок.
Многие, несмотря даже на то, что полтора дня ничего не ели, отказались от «бульона».
Перед тем, как был отдан приказ идти, нам заявили:
- Кто чувствует, что не может идти, пусть заявит об этом сейчас, а если кто будет заявлять об этом дорогой, тому будет хуже.
Что хуже и что лучше? Вообще мы не видели ничего хорошего. На заданный нам вопрос, мы не знали, как отвечать. Мы знали одно, что нам нужен удобный момент, чтобы бежать. Если же такого момента не будет, то нас в лучшем случае расстреляют, в худшем - повесят на первом попавшемся дереве.
Тем не менее Семенов заявил, что он идти не может. Он действительно много идти не мог, так как у него был туберкулез ноги.
Заявление Семенова вызвало ироническую улыбку начальника конвоя, который сказал:
- Хорошо, я доложу начальству.
По жестам начальника, которому он докладывал, видно было, что заявление никакого впечатления не произвело. Вернувшись, начальник конвоя сказал Семенову, что он наверное «наелся стекла», потому идти не может.
- Ничего, пойдешь, а если не сможешь, так там много подвод - подвезут...
Прошли аул, прошло еще около 3-х верст и уже подходили к лесу. Семенов заявил, что он дальше идти не может и стал просить начальника конвоя, чтобы его подвезли на проезжавшей мимо нас подводе, где сидел член Законодательной Рады...
Начальник конвоя выругал Семенова отборными словами, но все-таки подъехал к члену Рады и попросил его разрешения подвезти, на что тот ответил:
- Отведите его вон к тому кусту… и пусть он там отдохнет. Поняли?
- Так точно, ваше высокоблагородие.
Повернув к нам лошадь, он выбрал одного из конвоиров и приказал ему отвести Семенова к указанному кусту и оставить его там...
Послышались выстрелы. Конвой запел какую-то веселую песню...
Каземат, куда нас поместили, состоял из одной большой комнаты...Через решетку было хорошо видно, что делалось во дворе и вблизи него. Начинался сход стариков. Члены Законодательной Рады, во главе с атаманом Филимоновым и Бычем, выступили с речами. Ругали большевиков, которые попирают их - казачьи - права, заветы отцов, дедов и что посягают на их имущество и т. д. В особенности на этот раз очень много говорил Быч, призывая казаков и старых и молодых мобилизоваться для защиты казачьих земель. Сход кричал:
- Все пойдем, как один, а кто не пойдет с нами, тот большевик и ему нет места среди нас!
Все кричали, все говорили, так что Филимонов с трудом призвал сход к порядку.
Когда сход затих, Филимонов заявил:
- Нужно сейчас же мобилизовать 500 казаков-фронтовиков и 50 подвод для перевозки военного имущества...
Во дворе, разбившись на несколько групп, старики сосредоточенно начали толковать. К ним подходили молодые казаки, женщины. Начались споры, кое-где завязалась ругань. Дошло до того, что некоторые из стариков в сопровождении наших конвойных забрали нескольких казаков на площади и препроводили их к нам в каземат. Привели человек 10. Затем начали приводить и из станицы. Привели 4-х иногородних...
Пока иногородние были на допросе, к нам добавили еще арестованных.
Среди них - молодой казак, на которого его же отец заявил, что он, якобы, хотел его (отца) зарубить.
Из разговоров с арестованными было видно, что не все в станице сочувствуют белым, что большая часть относится к ним недоброжелательно. Почти до самого рассвета продолжались аресты, допросы, освобождения и новые аресты... Четырех иногородних… повели расстреливать...
Дверь камеры открылась и перед нами предстала фигура Чадояна. Раздался свирепый голос:
- Выходи.
Янковский и я стояли и пошли было первыми, но Чадоян остановил нас и стал выбирать сам. Отсчитал 14 человек.
- Довольно, ведите их на заседание там будут снимать допрос.
Дверь закрылась. Через час дверь открылась снова. Чадоян отсчитал еще 14 человек Нас осталось только семеро...
Через час опять появилась фигура Чадояна.
- Заседание рассмотрело дело арестованных и нашло нужным их освободить, а вас семь человек оставить в качестве заложников.
Когда конвоир Михалев давал мне хлеб, я спросил его:
- Расстреляли?
Он, кивнув головой, тихо сказал:
- Да…
Чадоян - начальник нашего конвоя. Конвой по существу был отрядом особого назначения. Чадоян - сын торговца станицы Усть-Лабинской. …вступил в отряд Покровского и, чтобы скорее выслужиться, взял на себя роль начальника отряда особого назначения. В Екатеринодаре он отличался особенным зверством. Для него не нужно было особых приказаний, он понимал с одного взгляда свои обязанности палача и с жертвой расправлялся с особым звериным наслаждением... На площади села Белая Глина расположился обоз белых. Посредине стояли арестованные крестьяне и рабочие-большевики, их было человек около ста. От нечего делать офицеры устроили своеобразную «джигитовку». Арестованных заставляли бежать, а гарцующие офицеры и казаки нагоняли их и рубили.
Привели несколько человек крестьян, поставили лицом к середине площади, на приличном расстоянии от повозок, где сидел Чадоян. Последний обратился к рядом сидевшим офицерам:
- Хотите, я вам покажу искусство, как надо стрелять? Только вы смотрите, какая будет красота!
Не ожидая ответа, он взял свой карабин и, сидя в полуоборот на повозке, целясь в затылок, начал по порядку стрелять в крестьян. У жертв после выстрела действительно казалось, что череп вместе с волосами подымался кверху. Кончив, он обратился к офицерам:
- Видели! Вот как надо стрелять!
…
Утром… под начальством нового вахмистра вышли мы из аула... Вахмистр наш стал возмущаться, поругивать начальников партизанского отряда и вообще их затею. Даже заявил, что уйдет к красным.
- Жалованье обещали платить - не платят, ходишь весь оборванный и голодный.
…конвой замитинговал…
Увидел меня знакомый инженер, ему разрешили переговорить со мной. Узнав, что мы голодны, он заявил, что в отряде все голодают. Надеялись в этом ауле закупить продовольствие, но в каждом дворе получали категорический отказ…
Из этого мы сделали вывод о том, что население встретило «бродячее» Кубанское правительство и партизан недружелюбно.
…
9 марта…
Во дворе станичного правления шел сбор…
Митинг продолжался до темноты, а потом начались аресты. Двери нашего каземата были открыты, и мы видели арестованных, все они были иногородние. Их водворяли в другую половину каземата. Я насчитал до 40 человек. Спросил караульного, где их помещают, неужели всех в другой половине?
- Там их, как сельдей в бочке напихали, не только сидеть, даже стоять негде, а воздух там, как откроют двери, так с ног сшибает, - ответил караульный.
Утром начался допрос арестованных. Против нашей двери находилась большая комната караула. Там сидели: прокурор Лукин и следователь Маевский…
Вводят средних лет крестьянина (иногороднего):
- Ты большевик? - спрашивает Лукин.
- Никак нет.
- Врешь, сволочь!
- Никак нет.
- А фураж и довольствие давал большевикам?..
- Не дать, так они сами бы взяли...
- Врешь... дал, а теперь отказываешься... Сволочь!.. Пошел вон!..
- Давай другого.
И так до самого вечера.
Допрос закончился. Поднявшись со стула Лукин крикнул:
- Рас-стре-лять!
Как бы ожидая сочувственного отклика, посмотрел на следователя, на часового, затем на меня. Я сидел на нарах и был невольным свидетелем всего происходившего.
Обернувшись к следователю он крикнул:
- Отставить расстрел, дать им по сто плетей и выгнать в шею.
Я, не выдержав, заметил, что сто плетей равносильно расстрелу.
- ...Да, да, верно... Отставить сто плетей, дать по десять и выгнать к черту!..
Через десять минут вошел комендант с пятью казаками и началась порка.
Выпоротый благодарил «начальство» и быстро уходил.
Через два дня из разговоров часовых я узнал, что почти все иногороднее население ушло в горы.
В наше отделение каземата поместили двух арестованных офицеров. Арест их был связан якобы с распространением слухов среди партизанских отрядов о том, что Покровский хочет захватить золотой и серебряный запас, вывезенный из Екатеринодара… и с небольшой кучкой офицеров удрать в горы…
Привели новых арестованных - четырех иногородних.
Вечером вошел в арестное помещение Покровский. Спросил дежурного о количестве арестованных. Последний, рапортуя и указывая на нашу камеру, сказал:
- Здесь семь человек заложников и два офицера, арестованы по вашему распоряжению, в другом помещении находятся арестованные сегодня - четыре человека местных комиссаров.
Услыша слово «комиссары», он сейчас же потребовал открыть ему дверь, за которой они находились. Выходя через несколько минут оттуда, Покровский отдал распоряжение сегодня же вечером отвести их за станицу и оставить там.
…завернул и к нам. Офицеры вскочили с нар, мы оставались на месте. Обращаясь к офицерам, Покровский произнес:
- А-а, вы здесь… Ну, как вы себя ч чувствуете?..
Офицеры были сконфужены.
- Ничего, ваше высокоблагородие.
- Да, я вижу, что ничего, и как вам не стыдно такие вещи говорить… Ну, с вами мы скоро покончим...
Покончив разговор с офицерами, повернувшись к нам и самодовольно улыбаясь, спросил:
- Ну, а вы как себя чувствуете?..
Он начал говорить о том, что гражданская война только начинается, что своих позиций они даром не сдадут, что свои права и свою жизнь они дорого отдадут, что пока мы, большевики, укрепимся, нас много будет перебито и перевешено.
- А если пойдем на Москву, а я в этом уверен, то будьте покойны, от Екатеринодара до Москвы будут сплошные виселицы...
Лукин, стоя сзади него, как попугай вторил:
- Да-да, мы им, сукиным сынам, покажем!!! Покажем!..
В это время Покровского позвали…
Лукин продолжал доказывать нам, что монархия - лучшая форма правления и что ее нужно восстановить, что тогда только будет порядок и будет хорошо…
Было около десяти часов вечера. В арестное помещение вошли Чадоян и несколько вооруженных человек и увели комиссаров «на допрос». Больше они не возвращались.
Утром зашел Лукин. Сидевшие с нами офицеры попросили его, чтобы он похлопотал где нужно о переводе их в другое помещение. Мотивом выдвинули нежелание сидеть вместе с большевиками. Просьба их вскоре была удовлетворена...
Ночью привели арестованных...
Утром привели еще человек 15 арестованных крестьян из хутора Суповского.
- Тут и так тесно, вели бы их в правление, - заявил начальник караула.
- В правлении их битком набито, не только в арестном помещении, полно во всех коридорах и сараях, - послышалось в ответ.
Позднее караульный начальник рассказывал, что арестовано было свыше 100 человек.
- Что творится там - стоит посмотреть. Порют и плетьми, и шомполами, даже баб бьют - не щадят. В помещении плач, крик, стон, родственники на улице тоже голосят. Готовят виселицы. Говорят, человек 14 повесят - главных комиссаров, которых сегодня утром во время боя захватили…
В полдень… забрали несколько арестованных, в том числе и двух комиссаров с помощниками, отвели их к кладбищу там и расстреляли…
Наступивший день был на диво теплый... Попросили разрешения выйти во двор. Стоя у забора, я увидел проходившего члена Кубанского правительства - видного меньшевика…
- Никак соединились с Корниловым? - спросил я.
- Да-да, соединились, сейчас подписываем договор.
- А виселицы на площади строятся наверное для подкрепления этого договора?
Он стушевался, почувствовал себя неловко и конфузливо ответил.
- Это не мы, а Корнилов.
Он резко переменил разговор и извинившись, что ему некогда, распрощался.
На другой день были повешены по одной версии 10 человек, по другой - 12, а по третьей - 14. Дело не в том, сколько было повешено, а в том, что расправа была совершена после подписания «демократическим» Кубанским краевым правительством эсеров и меньшевиков договора с Корниловым о передаче ему всей полноты власти. Власть эту он и не замедлил проявить. Меньшевики и эсеры могли оправдываться: вешали не они, они только помогали вешать.
На заре следующего дня шли мы по дороге на Афипскую… Увидали мимо проезжавшую небольшую группу верховых офицеров - генерал Марков с адъютантами.
Проезжая, они спросили:
- Что за отряд?
- Отряд особого назначения, с заложниками.
Марков приподнялся на седле:
- Какие там заложники! Никаких заложников не должно быть. К чертовой матери! - Он показал пальцем на железнодорожную арку. - Повесить их там...
Подъехал Чадоян... К нашему удивлению он заявил, что генерал Марков не может распоряжаться заложниками, а распоряжается ими Кубанское правительство и Рада.
…мы проходили мимо горящих хат. Коровы, телята, лошади, куры, гуси со стороны кинулись к нам…
Эта картина удручающе подействовала даже на наш конвой, ведь они тоже крестьяне.
Подошли к другому хутору. На краю хутора осталось пять-шесть дворов, уцелевших от пожара. Решили зайти и достать хлеба или молока. Янковский и я с четырьмя конвойными направились в ближайшую хату. В сенях головой к порогу лежал с разрубленной головой крестьянин, дальше - трупы женщины и двоих детей.
Пошли к другой хате. Там тоже трупы.
…из разговоров наших конвоиров мы узнали, что хутора были сожжены корниловскими черкесами...
На четвертый день нас… ввели во двор коменданта штаба генерала Корнилова, где и сдали нас под расписку. Тут еще находилось человек 15 арестованных крестьян, захваченных с разных хуторов, и священник ст. Афипской.
Прием был любезен, как и полагалось, по рангу:
- А- а... сволочь привели, туды вашу, растуды, мать... и т. д.
Янковский, который, провидимому, больше всех им понравился, получил удар в спину прикладом, так что шляпа с головы слетела, к этой «любезности» была прибавлена «мать в душу»...
Брань и издевательство были прерваны появлением новых жертв. Один - высокий, стройный, лет 30-ти, под глазами синяки, рубашка разорвана, лицо в крови…
Когда совсем стемнело, нас, заложников, и священника, оцепив тесным кольцом, повели по улице...
Мимо нас прошел штаб армии: генералы Алексеев, Деникин, Романовский и другие. Поравнявшись с нами, один из штабных генералов подошел к Янковскому, не говоря ни слова, ударил его по щеке и быстро отойдя, злобно крикнул.
- Один-два перехода, и мы с вами кончим.
...
Еще до восхода солнца по улице стали двигаться обозы. Заведующий лазаретом и сестры останавливали обозы с ранеными. Стоны, плач, истерика, крики, ругань.
- Подлецы, мать, вашу так! Бросаете нас теперь! Мы вам не нужны!
- Негодяи. Когда были здоровые, тогда нужны были, а теперь...
- Сволочи, так вашу так!
Раненые вылезают из повозки, падают, ползут, рычат. Сжимая кулаки грозят уходящим. Некоторые кричат «караул». Раздаются одиночные выстрелы - раненые кончали с собой. И так - часа два, пока не скрылась за станицей белая армия...
В три часа ночи под 8 января 1918 г. ко мне в окно и двери постучались.
- Кто там?
Послышалось с десяток грубых, пьяных голосов.
- Открывай, не откроешь, двери и окна поломаем...
Жена открыла дверь. Почти сбив ее с ног, один за другим ввалились в комнаты до 15 человек офицеров, руководимых сотником-лезгином. Сотник с кинжалом в руках схватил меня за плечо и замахнулся, остановив руку, когда острие кинжала коснулось моей груди.
[Читать далее]В то же время два офицера схватили меня за руки. Раздался плач детей и истерический крик жены и матери. Рылись во всех уголках, разбрасывая попадавшиеся им в руки не интересовавшие их предметы.
- Довольно, надо идти...
На улице посадили меня в грузовик и окружив щетиною штыков привезли в штаб Покровского, и втолкнули в кабинет будущего генерала. Покровский сидел за письменным столом, уставленным бутылками вин, коньяка, наливки, шампанского, простой русской водки.
Оглядевшись по сторонам, я увидел стоящего у стены бледного Янковского, окруженного дулами винтовок, направленных на него юнкерами. «Генерал» мутными глазами посмотрел на меня, затем на стоявшего сзади офицера.
- Кто это?
- Господин атаман, это по вашему приказу арестованный Лиманский.
- Ага!..
- Ты его знаешь? - показывая на Янковского, спросил меня Покровский.
- Знаю, - ответил я.
- А ты его знаешь? - обращаясь к Янковскому.
- Знаю.
- Ты кто? - большевик? - спросил он меня.
Я ответил:
- Большевик.
- А ты?
Янковский ответил то же.
- Ага... оба большевики... ну, ребята, отведите их.
Подозвав одного из юнкеров, он сказал несколько слов ему на ухо, помотал в воздухе рукой и опрокинул в свою прожорливую глотку рюмку водки.
…
От арестованных мы узнали, что по ночам и на заре за городом в разных местах происходят расстрелы. Нам стало ясно, куда уводили каждый день массу арестованных…
28 февраля в 3 часа дня к нам в камеру вошел заведующий хозяйством…
«Сегодня вечером вас выведут на расстрел. Я был в Законодательной Раде и слышал, как там выносили решение. В эту ночь мы отступаем из города, примите меры какие можно»…
Около 7-ми часов вечера в тот же день, когда уже начало темнеть, в камеру вошел офицер: - «Сейчас вас будут выводить. Мы знаем, что вы собираетесь бежать. Я вам рекомендую этого не делать, никакой опасности вам не угрожает».
В ответ на его заявление, Яков Полуян сказал:
- Нам известно, что вы ведете нас на расстрел, а поэтому расстреливайте нас здесь и незачем нас выводить куда-то.
- Вам ничто не угрожает, и ни один волос не спадет с вашей головы. Я вам даю свое честное слово, как социалист, а не офицер…
Через 5 минут к дверям подошли конвоиры, приказали, вернее силой нас заставили, забрать вещи и выходить...
В ауле Тахтамукай нас оставили среди площади. Дул сильный ветер, сменившийся под утро морозом. Мы совершенно не были приспособлены к зимнему путешествию, некоторые были даже в одних рубашках и пальто...
Проходивший офицер спросил у конвойных:
- Кто это здесь стоит?
- Арестованные, ваше благородие.
- Дураки, что ж вы тут стоите на дороге, отведите их в сторону… зажгите костер и отогрейте их, а то они у вас закоченели…
Место, где нас остановили, оказалось ямой приблизительно сажен до 10 диаметром и глубиной около 2 аршин. Нам «вежливо» предложили жаловать в эту яму, пропуская по одному между стоявшими шеренгой конвойными. Начальник караула стоял впереди всех и командовал:
- Ну, сволочи, по команде: раз, два, - он прибавил самую площадную брань. Никто не решался идти первым. Наконец, Николай Полуян со словами «все равно, так или иначе» пошел.
На него посыпались со всех сторон кулаки. Били по голове, в затылок, в спину, так, что он не шел, а бежал к яме, где и упал. За ним пошел Карякин, которого били не только по дороге, но в яме, били до тех пор, пока у него не пошла кровь изо рта и носа. За ним пошел Янковский. Хотя его ударили 2 раза, но он удержался на ногах. Пошел и я. Отделался также одним подзатыльником, но сила удара была такова, что я, будучи здоровее Янковского, едва удержался на ногах. Шапка моя очутилась на другой стороне ямы.
Посреди ямы разложили костер, вокруг которого нам приказали лечь. Ослушников могла постичь такая же участь, как и Карякина... Оцепив нас тесным кольцом, стояли конвоиры. От нечего делать они начали нас ругать, с приправой крепких словечек. Подходившие офицеры, также принимали участие в этом развлечении и, конкурируя с рядовыми, подбирали «самые изысканные выражения»…
После пятичасового пути 1 марта 1918 г. мы пришли в аул Ченжий. Остановили нас около здания местного правления. Жители вскоре вереницей потянулись к месту нашей стоянки. Окружив нас тесным кольцом, разглядывали, так, как будто никогда не видели рабочих...
Часа через два, дав жителям насмотреться на нас, нас отвели во двор. Все это проделано было, видимо, с той целью, чтобы легче было подойти к населению, разжечь в нем враждебное чувство к большевикам и повести агитацию.
Как только нас отвели во двор, был открыт митинг. Выступил генерал Филимонов (наказный атаман Кубанской области). За ним выступали, как члены Законодательной Рады: Быч, Рябовол и Макаренко. Все речи сводились к тому, что «вот, мол, граждане, смотрите, какие мы несчастные люди - жили, исполняли заветы наших предков, исполняли волю правосудия и господню, а теперь пришли босяки-большевики. Люди, которые не смогли честным трудом нажить себе имущество, говорят, что мы их грабили. А посмотрите, что они делают, грабят нас, насилуют жен, храмы разоряют, грабят, вводят туда лошадей, дома жгут, все уничтожают» и т. д...
Так длилось почти до вечера. Митинг разошелся, и нас перевели в каземат правления. Спустя полчаса привели еще человек 30 арестованных... Помещение каземата было маленькое... В нем могло нормально поместиться 10-15 ч., а поместили человек 40. Уставшие за целые сутки, мы рассчитывали отдохнуть, но пришлось от этого отказаться. Почти все вынуждены были стоять. Лишь малая часть, скорчившись, сидела по углам...
Утром нам принесли горячую пищу, состоявшую из воды, от которой пахло барашком. Ложек нам не дали, и мы не мог ли есть, тем более, что нам заявили, что через 10 минут нас выведут. Кое-кто начал пить воду через край железной ванны, в которой обыкновенно моют посуду.
- Суп ли это или бульон?
- Нет, это просто помои от вымытых тарелок.
Многие, несмотря даже на то, что полтора дня ничего не ели, отказались от «бульона».
Перед тем, как был отдан приказ идти, нам заявили:
- Кто чувствует, что не может идти, пусть заявит об этом сейчас, а если кто будет заявлять об этом дорогой, тому будет хуже.
Что хуже и что лучше? Вообще мы не видели ничего хорошего. На заданный нам вопрос, мы не знали, как отвечать. Мы знали одно, что нам нужен удобный момент, чтобы бежать. Если же такого момента не будет, то нас в лучшем случае расстреляют, в худшем - повесят на первом попавшемся дереве.
Тем не менее Семенов заявил, что он идти не может. Он действительно много идти не мог, так как у него был туберкулез ноги.
Заявление Семенова вызвало ироническую улыбку начальника конвоя, который сказал:
- Хорошо, я доложу начальству.
По жестам начальника, которому он докладывал, видно было, что заявление никакого впечатления не произвело. Вернувшись, начальник конвоя сказал Семенову, что он наверное «наелся стекла», потому идти не может.
- Ничего, пойдешь, а если не сможешь, так там много подвод - подвезут...
Прошли аул, прошло еще около 3-х верст и уже подходили к лесу. Семенов заявил, что он дальше идти не может и стал просить начальника конвоя, чтобы его подвезли на проезжавшей мимо нас подводе, где сидел член Законодательной Рады...
Начальник конвоя выругал Семенова отборными словами, но все-таки подъехал к члену Рады и попросил его разрешения подвезти, на что тот ответил:
- Отведите его вон к тому кусту… и пусть он там отдохнет. Поняли?
- Так точно, ваше высокоблагородие.
Повернув к нам лошадь, он выбрал одного из конвоиров и приказал ему отвести Семенова к указанному кусту и оставить его там...
Послышались выстрелы. Конвой запел какую-то веселую песню...
Каземат, куда нас поместили, состоял из одной большой комнаты...Через решетку было хорошо видно, что делалось во дворе и вблизи него. Начинался сход стариков. Члены Законодательной Рады, во главе с атаманом Филимоновым и Бычем, выступили с речами. Ругали большевиков, которые попирают их - казачьи - права, заветы отцов, дедов и что посягают на их имущество и т. д. В особенности на этот раз очень много говорил Быч, призывая казаков и старых и молодых мобилизоваться для защиты казачьих земель. Сход кричал:
- Все пойдем, как один, а кто не пойдет с нами, тот большевик и ему нет места среди нас!
Все кричали, все говорили, так что Филимонов с трудом призвал сход к порядку.
Когда сход затих, Филимонов заявил:
- Нужно сейчас же мобилизовать 500 казаков-фронтовиков и 50 подвод для перевозки военного имущества...
Во дворе, разбившись на несколько групп, старики сосредоточенно начали толковать. К ним подходили молодые казаки, женщины. Начались споры, кое-где завязалась ругань. Дошло до того, что некоторые из стариков в сопровождении наших конвойных забрали нескольких казаков на площади и препроводили их к нам в каземат. Привели человек 10. Затем начали приводить и из станицы. Привели 4-х иногородних...
Пока иногородние были на допросе, к нам добавили еще арестованных.
Среди них - молодой казак, на которого его же отец заявил, что он, якобы, хотел его (отца) зарубить.
Из разговоров с арестованными было видно, что не все в станице сочувствуют белым, что большая часть относится к ним недоброжелательно. Почти до самого рассвета продолжались аресты, допросы, освобождения и новые аресты... Четырех иногородних… повели расстреливать...
Дверь камеры открылась и перед нами предстала фигура Чадояна. Раздался свирепый голос:
- Выходи.
Янковский и я стояли и пошли было первыми, но Чадоян остановил нас и стал выбирать сам. Отсчитал 14 человек.
- Довольно, ведите их на заседание там будут снимать допрос.
Дверь закрылась. Через час дверь открылась снова. Чадоян отсчитал еще 14 человек Нас осталось только семеро...
Через час опять появилась фигура Чадояна.
- Заседание рассмотрело дело арестованных и нашло нужным их освободить, а вас семь человек оставить в качестве заложников.
Когда конвоир Михалев давал мне хлеб, я спросил его:
- Расстреляли?
Он, кивнув головой, тихо сказал:
- Да…
Чадоян - начальник нашего конвоя. Конвой по существу был отрядом особого назначения. Чадоян - сын торговца станицы Усть-Лабинской. …вступил в отряд Покровского и, чтобы скорее выслужиться, взял на себя роль начальника отряда особого назначения. В Екатеринодаре он отличался особенным зверством. Для него не нужно было особых приказаний, он понимал с одного взгляда свои обязанности палача и с жертвой расправлялся с особым звериным наслаждением... На площади села Белая Глина расположился обоз белых. Посредине стояли арестованные крестьяне и рабочие-большевики, их было человек около ста. От нечего делать офицеры устроили своеобразную «джигитовку». Арестованных заставляли бежать, а гарцующие офицеры и казаки нагоняли их и рубили.
Привели несколько человек крестьян, поставили лицом к середине площади, на приличном расстоянии от повозок, где сидел Чадоян. Последний обратился к рядом сидевшим офицерам:
- Хотите, я вам покажу искусство, как надо стрелять? Только вы смотрите, какая будет красота!
Не ожидая ответа, он взял свой карабин и, сидя в полуоборот на повозке, целясь в затылок, начал по порядку стрелять в крестьян. У жертв после выстрела действительно казалось, что череп вместе с волосами подымался кверху. Кончив, он обратился к офицерам:
- Видели! Вот как надо стрелять!
…
Утром… под начальством нового вахмистра вышли мы из аула... Вахмистр наш стал возмущаться, поругивать начальников партизанского отряда и вообще их затею. Даже заявил, что уйдет к красным.
- Жалованье обещали платить - не платят, ходишь весь оборванный и голодный.
…конвой замитинговал…
Увидел меня знакомый инженер, ему разрешили переговорить со мной. Узнав, что мы голодны, он заявил, что в отряде все голодают. Надеялись в этом ауле закупить продовольствие, но в каждом дворе получали категорический отказ…
Из этого мы сделали вывод о том, что население встретило «бродячее» Кубанское правительство и партизан недружелюбно.
…
9 марта…
Во дворе станичного правления шел сбор…
Митинг продолжался до темноты, а потом начались аресты. Двери нашего каземата были открыты, и мы видели арестованных, все они были иногородние. Их водворяли в другую половину каземата. Я насчитал до 40 человек. Спросил караульного, где их помещают, неужели всех в другой половине?
- Там их, как сельдей в бочке напихали, не только сидеть, даже стоять негде, а воздух там, как откроют двери, так с ног сшибает, - ответил караульный.
Утром начался допрос арестованных. Против нашей двери находилась большая комната караула. Там сидели: прокурор Лукин и следователь Маевский…
Вводят средних лет крестьянина (иногороднего):
- Ты большевик? - спрашивает Лукин.
- Никак нет.
- Врешь, сволочь!
- Никак нет.
- А фураж и довольствие давал большевикам?..
- Не дать, так они сами бы взяли...
- Врешь... дал, а теперь отказываешься... Сволочь!.. Пошел вон!..
- Давай другого.
И так до самого вечера.
Допрос закончился. Поднявшись со стула Лукин крикнул:
- Рас-стре-лять!
Как бы ожидая сочувственного отклика, посмотрел на следователя, на часового, затем на меня. Я сидел на нарах и был невольным свидетелем всего происходившего.
Обернувшись к следователю он крикнул:
- Отставить расстрел, дать им по сто плетей и выгнать в шею.
Я, не выдержав, заметил, что сто плетей равносильно расстрелу.
- ...Да, да, верно... Отставить сто плетей, дать по десять и выгнать к черту!..
Через десять минут вошел комендант с пятью казаками и началась порка.
Выпоротый благодарил «начальство» и быстро уходил.
Через два дня из разговоров часовых я узнал, что почти все иногороднее население ушло в горы.
В наше отделение каземата поместили двух арестованных офицеров. Арест их был связан якобы с распространением слухов среди партизанских отрядов о том, что Покровский хочет захватить золотой и серебряный запас, вывезенный из Екатеринодара… и с небольшой кучкой офицеров удрать в горы…
Привели новых арестованных - четырех иногородних.
Вечером вошел в арестное помещение Покровский. Спросил дежурного о количестве арестованных. Последний, рапортуя и указывая на нашу камеру, сказал:
- Здесь семь человек заложников и два офицера, арестованы по вашему распоряжению, в другом помещении находятся арестованные сегодня - четыре человека местных комиссаров.
Услыша слово «комиссары», он сейчас же потребовал открыть ему дверь, за которой они находились. Выходя через несколько минут оттуда, Покровский отдал распоряжение сегодня же вечером отвести их за станицу и оставить там.
…завернул и к нам. Офицеры вскочили с нар, мы оставались на месте. Обращаясь к офицерам, Покровский произнес:
- А-а, вы здесь… Ну, как вы себя ч чувствуете?..
Офицеры были сконфужены.
- Ничего, ваше высокоблагородие.
- Да, я вижу, что ничего, и как вам не стыдно такие вещи говорить… Ну, с вами мы скоро покончим...
Покончив разговор с офицерами, повернувшись к нам и самодовольно улыбаясь, спросил:
- Ну, а вы как себя чувствуете?..
Он начал говорить о том, что гражданская война только начинается, что своих позиций они даром не сдадут, что свои права и свою жизнь они дорого отдадут, что пока мы, большевики, укрепимся, нас много будет перебито и перевешено.
- А если пойдем на Москву, а я в этом уверен, то будьте покойны, от Екатеринодара до Москвы будут сплошные виселицы...
Лукин, стоя сзади него, как попугай вторил:
- Да-да, мы им, сукиным сынам, покажем!!! Покажем!..
В это время Покровского позвали…
Лукин продолжал доказывать нам, что монархия - лучшая форма правления и что ее нужно восстановить, что тогда только будет порядок и будет хорошо…
Было около десяти часов вечера. В арестное помещение вошли Чадоян и несколько вооруженных человек и увели комиссаров «на допрос». Больше они не возвращались.
Утром зашел Лукин. Сидевшие с нами офицеры попросили его, чтобы он похлопотал где нужно о переводе их в другое помещение. Мотивом выдвинули нежелание сидеть вместе с большевиками. Просьба их вскоре была удовлетворена...
Ночью привели арестованных...
Утром привели еще человек 15 арестованных крестьян из хутора Суповского.
- Тут и так тесно, вели бы их в правление, - заявил начальник караула.
- В правлении их битком набито, не только в арестном помещении, полно во всех коридорах и сараях, - послышалось в ответ.
Позднее караульный начальник рассказывал, что арестовано было свыше 100 человек.
- Что творится там - стоит посмотреть. Порют и плетьми, и шомполами, даже баб бьют - не щадят. В помещении плач, крик, стон, родственники на улице тоже голосят. Готовят виселицы. Говорят, человек 14 повесят - главных комиссаров, которых сегодня утром во время боя захватили…
В полдень… забрали несколько арестованных, в том числе и двух комиссаров с помощниками, отвели их к кладбищу там и расстреляли…
Наступивший день был на диво теплый... Попросили разрешения выйти во двор. Стоя у забора, я увидел проходившего члена Кубанского правительства - видного меньшевика…
- Никак соединились с Корниловым? - спросил я.
- Да-да, соединились, сейчас подписываем договор.
- А виселицы на площади строятся наверное для подкрепления этого договора?
Он стушевался, почувствовал себя неловко и конфузливо ответил.
- Это не мы, а Корнилов.
Он резко переменил разговор и извинившись, что ему некогда, распрощался.
На другой день были повешены по одной версии 10 человек, по другой - 12, а по третьей - 14. Дело не в том, сколько было повешено, а в том, что расправа была совершена после подписания «демократическим» Кубанским краевым правительством эсеров и меньшевиков договора с Корниловым о передаче ему всей полноты власти. Власть эту он и не замедлил проявить. Меньшевики и эсеры могли оправдываться: вешали не они, они только помогали вешать.
На заре следующего дня шли мы по дороге на Афипскую… Увидали мимо проезжавшую небольшую группу верховых офицеров - генерал Марков с адъютантами.
Проезжая, они спросили:
- Что за отряд?
- Отряд особого назначения, с заложниками.
Марков приподнялся на седле:
- Какие там заложники! Никаких заложников не должно быть. К чертовой матери! - Он показал пальцем на железнодорожную арку. - Повесить их там...
Подъехал Чадоян... К нашему удивлению он заявил, что генерал Марков не может распоряжаться заложниками, а распоряжается ими Кубанское правительство и Рада.
…мы проходили мимо горящих хат. Коровы, телята, лошади, куры, гуси со стороны кинулись к нам…
Эта картина удручающе подействовала даже на наш конвой, ведь они тоже крестьяне.
Подошли к другому хутору. На краю хутора осталось пять-шесть дворов, уцелевших от пожара. Решили зайти и достать хлеба или молока. Янковский и я с четырьмя конвойными направились в ближайшую хату. В сенях головой к порогу лежал с разрубленной головой крестьянин, дальше - трупы женщины и двоих детей.
Пошли к другой хате. Там тоже трупы.
…из разговоров наших конвоиров мы узнали, что хутора были сожжены корниловскими черкесами...
На четвертый день нас… ввели во двор коменданта штаба генерала Корнилова, где и сдали нас под расписку. Тут еще находилось человек 15 арестованных крестьян, захваченных с разных хуторов, и священник ст. Афипской.
Прием был любезен, как и полагалось, по рангу:
- А- а... сволочь привели, туды вашу, растуды, мать... и т. д.
Янковский, который, провидимому, больше всех им понравился, получил удар в спину прикладом, так что шляпа с головы слетела, к этой «любезности» была прибавлена «мать в душу»...
Брань и издевательство были прерваны появлением новых жертв. Один - высокий, стройный, лет 30-ти, под глазами синяки, рубашка разорвана, лицо в крови…
Когда совсем стемнело, нас, заложников, и священника, оцепив тесным кольцом, повели по улице...
Мимо нас прошел штаб армии: генералы Алексеев, Деникин, Романовский и другие. Поравнявшись с нами, один из штабных генералов подошел к Янковскому, не говоря ни слова, ударил его по щеке и быстро отойдя, злобно крикнул.
- Один-два перехода, и мы с вами кончим.
...
Еще до восхода солнца по улице стали двигаться обозы. Заведующий лазаретом и сестры останавливали обозы с ранеными. Стоны, плач, истерика, крики, ругань.
- Подлецы, мать, вашу так! Бросаете нас теперь! Мы вам не нужны!
- Негодяи. Когда были здоровые, тогда нужны были, а теперь...
- Сволочи, так вашу так!
Раненые вылезают из повозки, падают, ползут, рычат. Сжимая кулаки грозят уходящим. Некоторые кричат «караул». Раздаются одиночные выстрелы - раненые кончали с собой. И так - часа два, пока не скрылась за станицей белая армия...