Иван Коноплин о белых. Часть II
Из книги Ивана Степановича Коноплина «Бескрестные могилы».
Глубокой ночью нас разбудили сигнальные выстрелы.
Тревога.
Мы выбежали в темные улицы. Проскакали к штабу два вестовых.
- Что произошло? - спросил Н. всадника.
- Поймали чекистку...
[Читать далее]Ее привели к полковнику Ч.
- Вы откуда? - спросил он помятым от сна басом.
- Из Тирасполя, - ответила, ничуть не испугавшись, женщина.
- Ваше имя? - продолжал допрос Ч.
- Вера Сомова.
- Так... Покажите ваши бумаги.
Полковнику услужливо протянули стоявшие здесь же солдаты отобранные у женщины бумажонки...
- Почему у вас бумаги - советские? - спросил Ч. со вспыхнувшими глазами.
Женщина молчала. - Вы большевичка? - крикнул он.
Женщина удивленно подняла голову и взглянула на полковника.
- Я русская гражданка, - ответила она.
- А, вот оно что...
- Простите, полковник, - сказала женщина, - я могу вас спросить, по какому праву вы меня допрашиваете?
- Без всяких прав, - ответил, зловеще улыбаясь, Ч.
- Тогда я вам не буду отвечать, извините меня, - серьезно, полусердито ответила женщина.
Ч. холодно улыбнулся, подавив в себе вспышку, и, обратясь к нам, сказал:
- Гг., попрошу вас удалиться. Эта женщина мне ответит решительно на все вопросы, какие бы я ей ни задал. К утру вы все узнаете...
Мы вышли. С Ч. остались два солдата.
- Готов биться об заклад, что она не большевичка, - сказал Н...
Веру Сомову расстреляли: нашли при ней какую-то подозрительную бумажку и два револьверных патрона. Тело ее сбросили в Днестр.
...
Ко мне зашли Шелестов и Бедро.
- Вина бажаете, - спросил простодушно Бедро.
- Какого вина?
- А там солдаты вскрыли погреб.
- Ну?
- Прибег хозяин, плакал, все не давал, а потом согласился...
В отдаленном углу парка… гудела, как рой шмелей, большая толпа солдат. Мы подошли к ним. Из каменного подвала один за другим тесной очередью они выносили в охапках мешки с бутылками вина. Садились тут же на траве и распивали с громким, возбужденным говором и бранью...
В эту же ночь мы ушли дальше.
Пьяных уложили в телеги, свалив в кучу, а те, которые могли идти сами, шли... Несколько человек, впрочем, остались неподвижными трупами у спиртовых цистерн в другом подвале.
…
Румыны в переходе границы категорически отказали...
- Вы кто такие? - спросили румыны.
Наши показали свои удостоверения и ответ из Сороки.
- Да, эта бумажка нам известна... Разрешение отменено правительством...
Чувство неприязни к румынам выросло в ощутимые формы.
- О, с румынами мы еще потягаемся за Бессарабию! - говорили офицеры.
...
Пьянство усилилось.
К. безобразно напивался с В. каждый день и, придя ко мне, заплетающимся языком говорил:
- Слушай - все к чорту. Конец! Мне наплевать, что будет. Или я буду кого-нибудь расстреливать или меня расстреляют.
- Лучше тебя - от этого никто не потеряет, - отвечал ему обычно Н...
К. вспыхивал бешенством, но подавлял в себе это чувство. Я был уверен, что они рано или поздно пустят друг в друга пули.
Наконец, после тяжелых двухнедельных переходов, мы подошли к Тирасполю... Румынский комендант ежедневно расклеивал на столбах и заборах Тирасполя приказы и предостережения. Увы! - их никто не читал и мало кто заботился об их исполнении.
В город стеклось с разных сторон множество «украинских» частей, теснимых большевиками с севера и востока. По вечерам улицы наполнялись гуляющими казаками всех оттенков...
Начались кутежи. До глубокой ночи пыхтели автомобили разных атаманов и их заместителей, «головних» интендантов и «инженерив» и т. п. Они, как угорелые, метались по городу с одного конца к другому, будто делали серьезное дело...
Перепившиеся солдаты и офицеры учинили два погрома в городе; в пьяном угаре они били всех, кто попадался из обывателей на улице. Забирались и в дома. Тогда спешно вызывались учебные команды - единственные, крошечные части, в которых сохранились остатки дисциплины.
Румынское командование, во избежание столкновений, передало охрану города в руки «украинцев». Развал пошел быстро, неудержимо под уклон.
Беспорядочная ружейная стрельба в улицах по ночам наводила панику на жителей...
К. пил в ресторанах и кутил с женщинами. Раза два я его видел на улице в обществе каких то «гайдамаков» с черными шлыками и накрашенных проституток. Они орали песни, мчась к ресторану в замызганном, грязном фаэтоне...
Через два дня я встретил К... Под левым глазом его был большой синий кровоподтек...
Н. жил в одном дом со мной...
- Слушай, - говорил он, зайдя в мою комнату… - уйдем, пока не поздно... Зачем погибать с людьми, которые сознательно обрекли и обрекают себя на гибель? Кто заставляешь их пить, вести буйный, кошмарный разгул вместо того, чтобы организовать твердую оборону?.. Какие на тебе лежат нравственные обязанности? - Никаких. Начальником команды ты перестал быть, т. е. вернее команды не стало, все твои солдаты разбрелись по городу и пьют...
Однажды в одну из таких ночей… меня разбудил вестовой из штаба полка. Он подал мне запечатанную сургучом записку. Я поспешно вскрыл ее: «немедленно явиться для получения личных инструкций от командира полка»...
- Сейчас же, - сказал мне Ч. сдержанным тоном, - отнесите все ваши пулеметы Максима и Кольта и сбросьте их в Днестр... Сопротивляться большевикам мы не в силах, а дать им в руки боевой материал - преступно...
- Господин полковник, - сказал я, - не поспешно ли это решение? Ведь, насколько мне известно, начальник Тираспольского гарнизона ген. Зелинский уехал к королю Фердинанду просить разрешение на пропуск через Бессарабию и Буковину к Петлюре... Может быть, успеем до последнего нажима большевиков переправиться через Днестр.
Ч. задумался.
- Едва ли, - сказал он, - а впрочем, если и успеем, то румыны все равно отберут оружие; это мне известно от румынских офицеров.
…бросая в Днестр последний пулемет, я вовсе не чувствовал, что это мой жизненный оплот, с уничтожением которого я завтра же погибну, расстрелянный большевиками или убитый своими солдатами, разгулявшимися в дикой оргии.
Едва засерело утро, ко мне вбежали Шелестов и Бедро. Лица их были испуганы...
- Солдаты шукают пулеметы... - сказал торопливо Бедро.
- Зачем?
- А кто их знает, - ответил Шелестов, - только что вернулись из города пьяные, хотят куда-то идти, чего-то ругаются... Их уговаривают, да они не слушаются никого.
...
По вагонам стонали. Придушенными голосами кричали стрелочники и штабные чины...
Между тем на путях разыгрывались драмы. «Украинцы» достали несколько бочонков вина у молдаван в обмен на муку и сахар, перепились и, бродя между вагонов, затевали ссоры и драки. Их угрюмые, пьяные крики «Христос Воскресе» не радовали ни души, ни сердца.
К трем часам ночи Вер. не выдержал. Наскоро одевшись, он куда-то выбежал. Минут через двадцать вернулся и принес с собой четверть водки и бочонок вина.
- Пейте, господа, что там думать?.. - сказал он, входя в вагон.
Его встретили радостным оживлением. В эту ночь пили, пили много, до утра. Были потом слезы, признания, глухой, мучительный плач, много бодрых и много грустных слов.
Ч. и Я. встречали пасхальный рассвет не хуже других В качестве гостей они пригласили сестер милосердия из других эшелонов, нанесли горы закусок и вин. К утру, когда веселье дошло до разгара, Я. громко, демонстративно, при раскрытых окнах запел:
Вся подохла Украина
Без ладу, без толку...
Ему помогали тоненькими голосами сестры. Басил Ч. Пришла еще группа офицеров и солдат. Некоторые из них слегка подпевали.
- Господа, - обрывал нестройное пенье Я., - я - поляк, но это ничего не значит... вообще - эта украинская шваль, - он ткнул пальцем в окно, - она не спасет России...
Долго звенели бутылки и стаканы, раскатывался серебряный смех сестер.
Крики неосторожного капитана были рас слышаны и запомнены. Вокруг штабного вагона столпились пьяные украинцы. Хриплыми голосами они выкрикивали угрозы.
- Дзинь... - звякнуло разбитое окно, за ним другое, третье...
Украинцы полезли на площадку. Вскрикнули перепуганные сестры - плач, обмороки. Бледный, но спокойный вышел к буйной толпе Ч.
- В чем дело? - спросил он.
- А, россиянин! - закричали на него со всех сторон, - мы тебе покажем «вся подохла»...
- Бей, товарищи!
Ч. быстро отрезвился. Перед ним залязгали клинки сабель, щелкнули курки револьверов, и это разогнало пьяный туман.
Толпа напирала.
- Бей! - гулом катился выкрик.
- Стой, ни с места! - заревел вдруг Ч., с злобной силой столкнув с площадки напиравших. В руках его блеснул наган...
Ч. отрывисто и сбивчиво спорил, объяснялся, кому-то и что-то доказывал то спокойно, то горячо и со вспышками. Потом примирившиеся тут же стали целоваться. На рассвете гуляющие выпевали:
Ще нэ вмерла Украина
И слава и воля,
Ще нам, братья, усмихнется
Козацькая доля...
Капитан Я. спал в глубоком опьянении. Басил по прежнему Ч. и что-то бубнил, доказывая сестрам. Развеселясь, они робко и нестройно выводили:
На солнце оружьем сверкая,
Под звуки лихих трубачей...
Потом чему-то громко смеялись, хлопали пробками. И снова выводили с намекающей интонацией и дразнящей томностью:
Не снится седым командирам,
Что творится у них под окном...
И это звучало жалко и ненужно. По вагонам дулись в карты, пили, целовались и с глухой задавленной тоской говорили друг другу: «Христос Воскресе».
…
Всю ночь гремели орудия...
Никто не знал, что делается вокруг. Одни говорили, что большевики (атаман Григорьев) окружили… Тирасполь… другие утверждали, что большевики подошли только с одним броневиком...
За час до большевистского огня в городском клубе… во время карточной игры один из наших офицеров заметил неаккуратность румынского. Вспыхнула ссора. Наш офицер выхватил револьвер. Румын выбежал на улицу и крикнул дозор. Он явился. Произошли объяснения, во время которых румыны стали грубить. Не сдержавшись, наш забияка хлестнул кого-то из них стеком. Завязалась возня. Нашего офицера пытались арестовать; этого не допустили другие офицеры. Скандал разыгрался значительно шире. Румыны под угрозой быть избитыми бежали в свою комендатуру, где подняли шум и крики. Спустя несколько минут они мчались уже к Днестру в автомобилях и колясках, торопясь заблаговременно перебраться через мост в Бендеры. Они твердо решили, что у нас «даже собаки большевики» и что нас никоим образом нельзя пускать через Днестр в Бессарабию.
В городе между тем началась трескотня. Кто-то неизвестный стрелял в глухом переулке... Крики и непонятные, дикие гиканья рассыпались по всем, даже самым отдаленным, уголкам. Скрывшись в Бендерах, румыны закрыли мост через Днестр патрулями, приготовив груды пироксилина для взрывов, если это понадобится.
Огонь орудийный буйно кромсал вокзал и окраины города...
Толпы людей, испуганные лошади, сорвавшиеся с коновязей, - все это мчалось беспорядочно и скомканно к берегу Днестра… без надежды перебраться на бессарабскую сторону...
У самого полотна железной дороги кто-то и куда-то волочил, гремя щитами, пулеметы. По рыхлой пахоте тащили ржавое орудие.
- Братцы, помогите...
Никто не останавливался: вся двадцатичетырехтысячная масса бежала к берегу.
…в брошенных вагонах оставалось еще много раненых и тифозных. Никто их не брал с собой: как и куда их можно было взять, когда вся растерянная масса бежала, сама не зная куда?..
Перепачканные кровью, в грязных тряпках вместо повязок, некоторые раненые успели все же выбраться из станционного пекла...
Как все, они торопились к берегу. Тысячный раз возникал вопрос: зачем? - ведь все равно румыны, ощерившись у своих батарей, нас не пустят....
Едва стали вытягиваться на мост последние ряды, как пехотные цепи большевиков неожиданно выросли, четко обрисовавшись, на одном из крутых холмов, с которого обстрел открывался наилучший... По всему берегу и железобетонному мосту с визгом запрыгали пули… Опять стоны и крики и, разумеется, как и там, - сначала у станции, потом в полях и на холмах - никто не подбирал и здесь этих несчастных. Снова порывисто рванулось все, торопясь перебежать мост…
Бегали, испуганно кричали, истерически хватали и роняли винтовки румыны, суетились французские офицеры, гоготали чернокожие, возясь на лужайках со своими осликами...
Наконец, мы в Бессарабии.
Кто-то еще бежал с жалобными выкриками через мост, кого-то и кто-то звал...
У берега показался большевистский конный разъезд...
В ту же минуту раздался неимоверный, оглушительный взрыв. Что такое?.. Медленно, ломаясь, как прутья, быки моста шли книзу, к пенящимся волнам, увлекая за собой несколько вагонов. Я видел, как из открытых дверей их выглянули бледные жалкие лица с умоляющими собачьими взглядами - они звали на помощь.
На секунду забелели окровавленные повязки раненых, потом жалобные крики их глухо замерли под грудами железа, обрушивающегося в бурный Днестр. Это было безобразно и жутко. Румыны проявили величайший акт трусости: конный разъезд большевиков показался им за армию, которая могла ринуться на мост и отобрать у них Бессарабию.
P. S. Википедия даёт весьма интересную биографию автора:
В Гражданскую войну воевал в рядах 4-го Черноморского полка войска С. Петлюры на Украине (на большевистском и польском фронтах) и в составе Западной добровольческой армии П. Бермондта-Авалова в Латвии, имел звание «штабс-капитан», был ранен.
С 1922 года жил с женой в эмиграции в Эйхвальде (пригород Берлина, Германия). Работал генеральным представителем рижского издательства «Литература» в Германии…
Состоял членом эмигрантского Союза русских писателей и журналистов и Союза офицеров. Сотрудничал с редакциями газеты «Руль» и журнала «Сполохи». Выпустил с супругой сборник стихов, рассказов и сказок для малюток «Цветные камушки» (1922). Пытаясь получить рецензию на свои произведения от М. Горького, послал тому свои рассказы «Бескрестные могилы. Очерки из недавнего». Горький, положительно оценив его рассказ «Хитроумное слово», рекомендовал уделить больше внимания работе над языком, учиться этому у Лескова, Чехова, Бунина. В это время Коноплин заведовал берлинским отделом «Балтийского альманаха», организованного в Ковно, и предложил Горькому сотрудничать в этом альманахе, на что тот ответил отказом, отметив, что вообще не сотрудничает в русскоязычных изданиях за рубежом, кроме «Беседы»...
В начале 1920-х в Берлине брал уроки у В. Набокова, который зарабатывал тогда на жизнь преподаванием иностранных языков. В 1923 году по свидетельствам современников З. Арбатова и В. Набокова был разоблачён как агент ОГПУ. Коноплин пытался завербовать секретаршу газеты «Руль» Н. Давыдову, предложив ей за денежное вознаграждение передавать ему дважды в неделю письменные доклады о материалах, поступающих в редакцию для «Архива русской революции». Особо его интересовали корреспонденты газеты «Руль» из СССР, тайно переправляющие свои сообщения через границу, и сотрудники Полпредства и Торгпредства СССР, с которыми редакция поддерживает контакты... После этого Коноплин был исключён из Союза русских писателей и журналистов и Офицерского союза...
В последующие годы Коноплин был близок к Русскому Освободительному Национальному Движению, зарождающемуся русскому нацизму и его основателю Н. П. Дмитриеву. Н. М. Волковыский сообщает, что Коноплин в это время «бегал по Берлину с гакенкрейцем <то есть «крюковидным крестом», свастикой> в петлице».
В 1930 году за сотрудничество с советскими спецслужбами арестован немецкой полицией и выслан из Германии в Чехословакию. Об опыте своего сотрудничества с разведорганами написал роман «Железное кольцо» (Рига)…
После провала в Германии находился под другими фамилиями… в Чехословакии, Швейцарии, Иране, Турции и Греции.
В Афинах вступил в интимную связь с секретаршей премьер-министра Иоанниса Метакса - греческого генерала, фактически диктатора Греции с 1936 г. Получал от неё секретную информацию и передавал её в СССР, но вскоре был ею выдан греческим властям как иностранный шпион. В 1937 г. осуждён за шпионскую деятельность греческим судом и отбывал наказание до 1941 г. Освобождён из заключения немецким оккупационным режимом, видимо, за согласие сотрудничать с немецкой тайной военно-полевой полицией. Устроился на работу переводчиком на базу морских трофеев в порту Пирей, но вскоре был уволен за превышение служебных полномочий и выслан немцами на остров Крит. Там занимался торговлей оливковым маслом и парфюмерией в г. Ретимно. Возвратившись в Афины, работал переводчиком в дирекции игорного бизнеса, посещал дорогие бары и рестораны, где общался с высокопоставленными особами. Якобы был причастен к карательной операции против 10 греков-антифашистов. В 1943 г. с женой возвратился в Германию, где власти выделили ему квартиру; проживал в Берлине.
19 мая 1948 года был арестован оперсектором Советской военной администрации как «нацистский пособник» (якобы во время Второй мировой войны работал переводчиком при допросах греческих антифашистов) и «сотрудник немецкой и британской спецслужб». Во время обыска на его квартире… были изъяты… письмо Сталину на 10 листах и телеграмма из г. Куйбышева…
13 февраля 1950 г. постановлением Особого совещания при МГБ СССР «за сотрудничество с немецкой разведкой и карательную деятельность против антифашистов» ст. 58-1"а", 121 УК РСФСР приговорён к 10 годам ИТЛ. Этапирован в Абезьский лагерь в Коми АССР, где умер 17 сентября 1953 года «от паралича сердца».
Глубокой ночью нас разбудили сигнальные выстрелы.
Тревога.
Мы выбежали в темные улицы. Проскакали к штабу два вестовых.
- Что произошло? - спросил Н. всадника.
- Поймали чекистку...
[Читать далее]Ее привели к полковнику Ч.
- Вы откуда? - спросил он помятым от сна басом.
- Из Тирасполя, - ответила, ничуть не испугавшись, женщина.
- Ваше имя? - продолжал допрос Ч.
- Вера Сомова.
- Так... Покажите ваши бумаги.
Полковнику услужливо протянули стоявшие здесь же солдаты отобранные у женщины бумажонки...
- Почему у вас бумаги - советские? - спросил Ч. со вспыхнувшими глазами.
Женщина молчала. - Вы большевичка? - крикнул он.
Женщина удивленно подняла голову и взглянула на полковника.
- Я русская гражданка, - ответила она.
- А, вот оно что...
- Простите, полковник, - сказала женщина, - я могу вас спросить, по какому праву вы меня допрашиваете?
- Без всяких прав, - ответил, зловеще улыбаясь, Ч.
- Тогда я вам не буду отвечать, извините меня, - серьезно, полусердито ответила женщина.
Ч. холодно улыбнулся, подавив в себе вспышку, и, обратясь к нам, сказал:
- Гг., попрошу вас удалиться. Эта женщина мне ответит решительно на все вопросы, какие бы я ей ни задал. К утру вы все узнаете...
Мы вышли. С Ч. остались два солдата.
- Готов биться об заклад, что она не большевичка, - сказал Н...
Веру Сомову расстреляли: нашли при ней какую-то подозрительную бумажку и два револьверных патрона. Тело ее сбросили в Днестр.
...
Ко мне зашли Шелестов и Бедро.
- Вина бажаете, - спросил простодушно Бедро.
- Какого вина?
- А там солдаты вскрыли погреб.
- Ну?
- Прибег хозяин, плакал, все не давал, а потом согласился...
В отдаленном углу парка… гудела, как рой шмелей, большая толпа солдат. Мы подошли к ним. Из каменного подвала один за другим тесной очередью они выносили в охапках мешки с бутылками вина. Садились тут же на траве и распивали с громким, возбужденным говором и бранью...
В эту же ночь мы ушли дальше.
Пьяных уложили в телеги, свалив в кучу, а те, которые могли идти сами, шли... Несколько человек, впрочем, остались неподвижными трупами у спиртовых цистерн в другом подвале.
…
Румыны в переходе границы категорически отказали...
- Вы кто такие? - спросили румыны.
Наши показали свои удостоверения и ответ из Сороки.
- Да, эта бумажка нам известна... Разрешение отменено правительством...
Чувство неприязни к румынам выросло в ощутимые формы.
- О, с румынами мы еще потягаемся за Бессарабию! - говорили офицеры.
...
Пьянство усилилось.
К. безобразно напивался с В. каждый день и, придя ко мне, заплетающимся языком говорил:
- Слушай - все к чорту. Конец! Мне наплевать, что будет. Или я буду кого-нибудь расстреливать или меня расстреляют.
- Лучше тебя - от этого никто не потеряет, - отвечал ему обычно Н...
К. вспыхивал бешенством, но подавлял в себе это чувство. Я был уверен, что они рано или поздно пустят друг в друга пули.
Наконец, после тяжелых двухнедельных переходов, мы подошли к Тирасполю... Румынский комендант ежедневно расклеивал на столбах и заборах Тирасполя приказы и предостережения. Увы! - их никто не читал и мало кто заботился об их исполнении.
В город стеклось с разных сторон множество «украинских» частей, теснимых большевиками с севера и востока. По вечерам улицы наполнялись гуляющими казаками всех оттенков...
Начались кутежи. До глубокой ночи пыхтели автомобили разных атаманов и их заместителей, «головних» интендантов и «инженерив» и т. п. Они, как угорелые, метались по городу с одного конца к другому, будто делали серьезное дело...
Перепившиеся солдаты и офицеры учинили два погрома в городе; в пьяном угаре они били всех, кто попадался из обывателей на улице. Забирались и в дома. Тогда спешно вызывались учебные команды - единственные, крошечные части, в которых сохранились остатки дисциплины.
Румынское командование, во избежание столкновений, передало охрану города в руки «украинцев». Развал пошел быстро, неудержимо под уклон.
Беспорядочная ружейная стрельба в улицах по ночам наводила панику на жителей...
К. пил в ресторанах и кутил с женщинами. Раза два я его видел на улице в обществе каких то «гайдамаков» с черными шлыками и накрашенных проституток. Они орали песни, мчась к ресторану в замызганном, грязном фаэтоне...
Через два дня я встретил К... Под левым глазом его был большой синий кровоподтек...
Н. жил в одном дом со мной...
- Слушай, - говорил он, зайдя в мою комнату… - уйдем, пока не поздно... Зачем погибать с людьми, которые сознательно обрекли и обрекают себя на гибель? Кто заставляешь их пить, вести буйный, кошмарный разгул вместо того, чтобы организовать твердую оборону?.. Какие на тебе лежат нравственные обязанности? - Никаких. Начальником команды ты перестал быть, т. е. вернее команды не стало, все твои солдаты разбрелись по городу и пьют...
Однажды в одну из таких ночей… меня разбудил вестовой из штаба полка. Он подал мне запечатанную сургучом записку. Я поспешно вскрыл ее: «немедленно явиться для получения личных инструкций от командира полка»...
- Сейчас же, - сказал мне Ч. сдержанным тоном, - отнесите все ваши пулеметы Максима и Кольта и сбросьте их в Днестр... Сопротивляться большевикам мы не в силах, а дать им в руки боевой материал - преступно...
- Господин полковник, - сказал я, - не поспешно ли это решение? Ведь, насколько мне известно, начальник Тираспольского гарнизона ген. Зелинский уехал к королю Фердинанду просить разрешение на пропуск через Бессарабию и Буковину к Петлюре... Может быть, успеем до последнего нажима большевиков переправиться через Днестр.
Ч. задумался.
- Едва ли, - сказал он, - а впрочем, если и успеем, то румыны все равно отберут оружие; это мне известно от румынских офицеров.
…бросая в Днестр последний пулемет, я вовсе не чувствовал, что это мой жизненный оплот, с уничтожением которого я завтра же погибну, расстрелянный большевиками или убитый своими солдатами, разгулявшимися в дикой оргии.
Едва засерело утро, ко мне вбежали Шелестов и Бедро. Лица их были испуганы...
- Солдаты шукают пулеметы... - сказал торопливо Бедро.
- Зачем?
- А кто их знает, - ответил Шелестов, - только что вернулись из города пьяные, хотят куда-то идти, чего-то ругаются... Их уговаривают, да они не слушаются никого.
...
По вагонам стонали. Придушенными голосами кричали стрелочники и штабные чины...
Между тем на путях разыгрывались драмы. «Украинцы» достали несколько бочонков вина у молдаван в обмен на муку и сахар, перепились и, бродя между вагонов, затевали ссоры и драки. Их угрюмые, пьяные крики «Христос Воскресе» не радовали ни души, ни сердца.
К трем часам ночи Вер. не выдержал. Наскоро одевшись, он куда-то выбежал. Минут через двадцать вернулся и принес с собой четверть водки и бочонок вина.
- Пейте, господа, что там думать?.. - сказал он, входя в вагон.
Его встретили радостным оживлением. В эту ночь пили, пили много, до утра. Были потом слезы, признания, глухой, мучительный плач, много бодрых и много грустных слов.
Ч. и Я. встречали пасхальный рассвет не хуже других В качестве гостей они пригласили сестер милосердия из других эшелонов, нанесли горы закусок и вин. К утру, когда веселье дошло до разгара, Я. громко, демонстративно, при раскрытых окнах запел:
Вся подохла Украина
Без ладу, без толку...
Ему помогали тоненькими голосами сестры. Басил Ч. Пришла еще группа офицеров и солдат. Некоторые из них слегка подпевали.
- Господа, - обрывал нестройное пенье Я., - я - поляк, но это ничего не значит... вообще - эта украинская шваль, - он ткнул пальцем в окно, - она не спасет России...
Долго звенели бутылки и стаканы, раскатывался серебряный смех сестер.
Крики неосторожного капитана были рас слышаны и запомнены. Вокруг штабного вагона столпились пьяные украинцы. Хриплыми голосами они выкрикивали угрозы.
- Дзинь... - звякнуло разбитое окно, за ним другое, третье...
Украинцы полезли на площадку. Вскрикнули перепуганные сестры - плач, обмороки. Бледный, но спокойный вышел к буйной толпе Ч.
- В чем дело? - спросил он.
- А, россиянин! - закричали на него со всех сторон, - мы тебе покажем «вся подохла»...
- Бей, товарищи!
Ч. быстро отрезвился. Перед ним залязгали клинки сабель, щелкнули курки револьверов, и это разогнало пьяный туман.
Толпа напирала.
- Бей! - гулом катился выкрик.
- Стой, ни с места! - заревел вдруг Ч., с злобной силой столкнув с площадки напиравших. В руках его блеснул наган...
Ч. отрывисто и сбивчиво спорил, объяснялся, кому-то и что-то доказывал то спокойно, то горячо и со вспышками. Потом примирившиеся тут же стали целоваться. На рассвете гуляющие выпевали:
Ще нэ вмерла Украина
И слава и воля,
Ще нам, братья, усмихнется
Козацькая доля...
Капитан Я. спал в глубоком опьянении. Басил по прежнему Ч. и что-то бубнил, доказывая сестрам. Развеселясь, они робко и нестройно выводили:
На солнце оружьем сверкая,
Под звуки лихих трубачей...
Потом чему-то громко смеялись, хлопали пробками. И снова выводили с намекающей интонацией и дразнящей томностью:
Не снится седым командирам,
Что творится у них под окном...
И это звучало жалко и ненужно. По вагонам дулись в карты, пили, целовались и с глухой задавленной тоской говорили друг другу: «Христос Воскресе».
…
Всю ночь гремели орудия...
Никто не знал, что делается вокруг. Одни говорили, что большевики (атаман Григорьев) окружили… Тирасполь… другие утверждали, что большевики подошли только с одним броневиком...
За час до большевистского огня в городском клубе… во время карточной игры один из наших офицеров заметил неаккуратность румынского. Вспыхнула ссора. Наш офицер выхватил револьвер. Румын выбежал на улицу и крикнул дозор. Он явился. Произошли объяснения, во время которых румыны стали грубить. Не сдержавшись, наш забияка хлестнул кого-то из них стеком. Завязалась возня. Нашего офицера пытались арестовать; этого не допустили другие офицеры. Скандал разыгрался значительно шире. Румыны под угрозой быть избитыми бежали в свою комендатуру, где подняли шум и крики. Спустя несколько минут они мчались уже к Днестру в автомобилях и колясках, торопясь заблаговременно перебраться через мост в Бендеры. Они твердо решили, что у нас «даже собаки большевики» и что нас никоим образом нельзя пускать через Днестр в Бессарабию.
В городе между тем началась трескотня. Кто-то неизвестный стрелял в глухом переулке... Крики и непонятные, дикие гиканья рассыпались по всем, даже самым отдаленным, уголкам. Скрывшись в Бендерах, румыны закрыли мост через Днестр патрулями, приготовив груды пироксилина для взрывов, если это понадобится.
Огонь орудийный буйно кромсал вокзал и окраины города...
Толпы людей, испуганные лошади, сорвавшиеся с коновязей, - все это мчалось беспорядочно и скомканно к берегу Днестра… без надежды перебраться на бессарабскую сторону...
У самого полотна железной дороги кто-то и куда-то волочил, гремя щитами, пулеметы. По рыхлой пахоте тащили ржавое орудие.
- Братцы, помогите...
Никто не останавливался: вся двадцатичетырехтысячная масса бежала к берегу.
…в брошенных вагонах оставалось еще много раненых и тифозных. Никто их не брал с собой: как и куда их можно было взять, когда вся растерянная масса бежала, сама не зная куда?..
Перепачканные кровью, в грязных тряпках вместо повязок, некоторые раненые успели все же выбраться из станционного пекла...
Как все, они торопились к берегу. Тысячный раз возникал вопрос: зачем? - ведь все равно румыны, ощерившись у своих батарей, нас не пустят....
Едва стали вытягиваться на мост последние ряды, как пехотные цепи большевиков неожиданно выросли, четко обрисовавшись, на одном из крутых холмов, с которого обстрел открывался наилучший... По всему берегу и железобетонному мосту с визгом запрыгали пули… Опять стоны и крики и, разумеется, как и там, - сначала у станции, потом в полях и на холмах - никто не подбирал и здесь этих несчастных. Снова порывисто рванулось все, торопясь перебежать мост…
Бегали, испуганно кричали, истерически хватали и роняли винтовки румыны, суетились французские офицеры, гоготали чернокожие, возясь на лужайках со своими осликами...
Наконец, мы в Бессарабии.
Кто-то еще бежал с жалобными выкриками через мост, кого-то и кто-то звал...
У берега показался большевистский конный разъезд...
В ту же минуту раздался неимоверный, оглушительный взрыв. Что такое?.. Медленно, ломаясь, как прутья, быки моста шли книзу, к пенящимся волнам, увлекая за собой несколько вагонов. Я видел, как из открытых дверей их выглянули бледные жалкие лица с умоляющими собачьими взглядами - они звали на помощь.
На секунду забелели окровавленные повязки раненых, потом жалобные крики их глухо замерли под грудами железа, обрушивающегося в бурный Днестр. Это было безобразно и жутко. Румыны проявили величайший акт трусости: конный разъезд большевиков показался им за армию, которая могла ринуться на мост и отобрать у них Бессарабию.
P. S. Википедия даёт весьма интересную биографию автора:
В Гражданскую войну воевал в рядах 4-го Черноморского полка войска С. Петлюры на Украине (на большевистском и польском фронтах) и в составе Западной добровольческой армии П. Бермондта-Авалова в Латвии, имел звание «штабс-капитан», был ранен.
С 1922 года жил с женой в эмиграции в Эйхвальде (пригород Берлина, Германия). Работал генеральным представителем рижского издательства «Литература» в Германии…
Состоял членом эмигрантского Союза русских писателей и журналистов и Союза офицеров. Сотрудничал с редакциями газеты «Руль» и журнала «Сполохи». Выпустил с супругой сборник стихов, рассказов и сказок для малюток «Цветные камушки» (1922). Пытаясь получить рецензию на свои произведения от М. Горького, послал тому свои рассказы «Бескрестные могилы. Очерки из недавнего». Горький, положительно оценив его рассказ «Хитроумное слово», рекомендовал уделить больше внимания работе над языком, учиться этому у Лескова, Чехова, Бунина. В это время Коноплин заведовал берлинским отделом «Балтийского альманаха», организованного в Ковно, и предложил Горькому сотрудничать в этом альманахе, на что тот ответил отказом, отметив, что вообще не сотрудничает в русскоязычных изданиях за рубежом, кроме «Беседы»...
В начале 1920-х в Берлине брал уроки у В. Набокова, который зарабатывал тогда на жизнь преподаванием иностранных языков. В 1923 году по свидетельствам современников З. Арбатова и В. Набокова был разоблачён как агент ОГПУ. Коноплин пытался завербовать секретаршу газеты «Руль» Н. Давыдову, предложив ей за денежное вознаграждение передавать ему дважды в неделю письменные доклады о материалах, поступающих в редакцию для «Архива русской революции». Особо его интересовали корреспонденты газеты «Руль» из СССР, тайно переправляющие свои сообщения через границу, и сотрудники Полпредства и Торгпредства СССР, с которыми редакция поддерживает контакты... После этого Коноплин был исключён из Союза русских писателей и журналистов и Офицерского союза...
В последующие годы Коноплин был близок к Русскому Освободительному Национальному Движению, зарождающемуся русскому нацизму и его основателю Н. П. Дмитриеву. Н. М. Волковыский сообщает, что Коноплин в это время «бегал по Берлину с гакенкрейцем <то есть «крюковидным крестом», свастикой> в петлице».
В 1930 году за сотрудничество с советскими спецслужбами арестован немецкой полицией и выслан из Германии в Чехословакию. Об опыте своего сотрудничества с разведорганами написал роман «Железное кольцо» (Рига)…
После провала в Германии находился под другими фамилиями… в Чехословакии, Швейцарии, Иране, Турции и Греции.
В Афинах вступил в интимную связь с секретаршей премьер-министра Иоанниса Метакса - греческого генерала, фактически диктатора Греции с 1936 г. Получал от неё секретную информацию и передавал её в СССР, но вскоре был ею выдан греческим властям как иностранный шпион. В 1937 г. осуждён за шпионскую деятельность греческим судом и отбывал наказание до 1941 г. Освобождён из заключения немецким оккупационным режимом, видимо, за согласие сотрудничать с немецкой тайной военно-полевой полицией. Устроился на работу переводчиком на базу морских трофеев в порту Пирей, но вскоре был уволен за превышение служебных полномочий и выслан немцами на остров Крит. Там занимался торговлей оливковым маслом и парфюмерией в г. Ретимно. Возвратившись в Афины, работал переводчиком в дирекции игорного бизнеса, посещал дорогие бары и рестораны, где общался с высокопоставленными особами. Якобы был причастен к карательной операции против 10 греков-антифашистов. В 1943 г. с женой возвратился в Германию, где власти выделили ему квартиру; проживал в Берлине.
19 мая 1948 года был арестован оперсектором Советской военной администрации как «нацистский пособник» (якобы во время Второй мировой войны работал переводчиком при допросах греческих антифашистов) и «сотрудник немецкой и британской спецслужб». Во время обыска на его квартире… были изъяты… письмо Сталину на 10 листах и телеграмма из г. Куйбышева…
13 февраля 1950 г. постановлением Особого совещания при МГБ СССР «за сотрудничество с немецкой разведкой и карательную деятельность против антифашистов» ст. 58-1"а", 121 УК РСФСР приговорён к 10 годам ИТЛ. Этапирован в Абезьский лагерь в Коми АССР, где умер 17 сентября 1953 года «от паралича сердца».