Книга «Поезд смерти» о белом терроре. Часть IV
Из сборника «Поезд смерти».
Из приказа № 2 по Оренбургскому казачьему войску и Оренбургской губернии от 4 июля (21 июня) 1918 года
1. Объявляю город Оренбург, Оренбургское казачье войско, Оренбургскую губернию, Ташкентскую и Орскую железные дороги на военном положении.
2. За умышленное убийство, изнасилование, разбой, грабеж и умышленное зажигательство или потопление чужого имущества - виновные приговариваются к лишению всех прав состояния и к смертной казни.
[Читать далее]3. За нападение на чинов войска, милиции и других должностных лиц и за сопротивление им при исполнении обязанностей службы - виновные приговариваются к лишению всех прав состояния и к смертной казни.
4. За активное участие в шайке, именующей себя большевиками и составленной преимущественно лицами нерусского происхождения, приехавшими из Германии для уничтожения Российского государства, а также для совершения тяжких преступлений: разбоя, убийства, грабежа, кощунства, похищения святынь, святотатства, захвата чужого имущества - виновные приговариваются к лишению всех прав состояния и к смертной казни.
5. За умышленное укрывательство комиссаров и лиц, служащих в Красной армии, а также лиц, выступавших с оружием в руках против войск, боровшихся за созыв Учредительного собрания, - виновные приговариваются к лишению всех прав состояния и к смертной казни.
6. Виновные в произнесении или чтении публично речи или сочинения или в распространении или публичном выставлении сочинения или изображения, возбуждающих вражду между отдельными классами населения, между сословиями или между хозяевами и рабочими, в устройстве или продолжении стачки на заводе, фабрике, горном промысле, в железнодорожных и тому подобных мастерских или вообще в таком предприятии, прекращение деятельности коего может неблагоприятно отразиться на интересах местного населения, - приговариваются к лишению всех прав состояния и к смертной казни.
7. За хранение огнестрельного и холодного оружия, а также боевых припасов без разрешения коменданта города или подлежащего начальника милиции - виновные приговариваются к лишению всех прав состояния и к смертной казни.
8. За все перечисленные преступления виновные предаются военно-полевому суду...
М. Хатаевич: ИЗ НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО
…меня на носилках потащили в Шихобаловскую больницу. Товарищи… действовали совершенно правильно, ибо навряд ли можно было пронести любого раненого по улицам за пару часов до этого, когда по улицам Самары убивали рабочих и красноармейцев, когда пьяная от бешеной злобы к большевикам и обезумевшая от крови толпа лавочников, домовладельцев и белых офицеров убила самосудом многих и многих наших товарищей... Чешский солдат, отвернув простыню, которой было закрыто мое лицо, со злобой и ненавистью разглядывая меня, кричит: «мадьяр», перемешивая это слово с русскими и чешскими ругательствами и прикладывая острие своего штыка к моей груди... Несшие меня на носилках и сопровождавшие меня в больницу… подняли крик и визг на всю улицу. Они уверяли солдата, что я их родственник, раненый случайно шальной пулей. Вцепившись в руку, уже собиравшуюся нажать на штык, они сумели меня отстоять.
…я… был арестован чешским унтер-офицером...
Не желая подводить никого из помогавших мне укрываться, я совершенно отказался отвечать на вопросы о моем местопребывании за все это время. Рассвирепевшие допрашиватели подвергли меня жестокому избиению: долго колотили рукояткой нагана по лицу и по голове, засовывали дуло револьвера в рот и угрожали немедленно спустить курок, били каблуками по завязанной и забинтованной груди, где раны далеко не закрылись... Во время этого избиения я потерял сознание и очутился спустя несколько часов в арестном помещении при учредиловском штабе охраны. Очнулся я весь разбитый, в синяках и кровоподтеках, с запухшим лицом и глазами.
П. Андронов: ПРОВОКАЦИЯ УЧРЕДИЛОВСКОЙ ОХРАНКИ
Полней и полней набивает тюрьму обезумевшая от радости вернувшаяся буржуазия.
Чувствуя свою недолговечность, учредилка террором думала отсрочить свою погибель.
Учредиловские охранники знали, что при тех условиях варварского режима, шпионажа и т. п., которыми они опутали самарскую тюрьму, восстание невозможно без «особой» посторонней силы.
И охранка сама задумала устроить восстание в тюрьме.
Эта провокация была нужна охранке для того, чтобы иметь повод для поголовной ликвидации всех заключенных.
Придумано - сфабриковано.
Посылаются в тюрьму два (может быть и больше) провокатора. Провокаторы работу свою делали быстро, подготовляя массу заключенных к «восстанию».
Связались с заключенными тт. Михальским, Паршиным, бывшим организатором Красной гвардии, и др. и организовали в тюрьме «штаб восстания».
Для нас - меня, Курулова, Акимова (Грачева) и др. - ясно было, что затевается что-то неладное, что дело пахнет провокацией.
Всеми имевшимися силами мы разубеждали заключенных, доказывая всю провокационность готовящегося.
Через товарищей из города мы знали, что тюрьма попала под особое попечение контрразведки. В окнах верхнего этажа лебедевской бани, против тюрьмы, припрятаны пулеметы, в саду против выхода из тюрьмы, откуда масса могла бы «хлынуть», были также приготовлены пулеметы и отряд вооруженных чехов.
Заключенные узнали об этом, и провокация сорвалась.
Тогда контрразведка другим путем начала уничтожение большевиков.
В первых числах августа было неожиданно выхвачено 13 товарищей и предано чрезвычайному военно-полевому суду.
«Организация штаба восстания в тюрьме в целях свержения власти Учредительного собрания» - вот обвинение, которое было выдвинуто против этих товарищей.
Обвинение, с начала и до конца выдуманное и сфабрикованное контрразведкой, жаждавшей крови большевиков. И одиннадцати товарищам был вынесен смертный приговор.
Но об этом узнали многие рабочие организации. Дело начало выплывать наружу.
Боясь скандала, власти заменили расстрел 12-летней каторгой.
Однако тт. Паршина, Михальского, Сазонова… и двух других… все же расстреляли. Остальных отправили в уфимскую тюрьму.
М. Абрамов: В ПОДВАЛЕ КОНТРРАЗВЕДКИ
Я был арестован по подозрению в большевизме на второй день по приходе в Оренбург дутовских отрядов. Пьяный станичник привел меня в штаб отряда, где комендант в новых подполковничьих погонах снял с меня допрос и приказал отвести в подвал. Под конвоем пьяного, едва державшегося на ногах казака я шел через двор в подвал, а кругом такие же пьяные, озверевшие станичники кричали:
- Куда ты его ведешь? Пришиби его здесь.
Но вот и подвал, охраняемый кучкою казаков.
- Что, станичник, еще большевика привел?
- Да! - отвечает мой конвойный заплетающимся языком.
- Ну, так запороть его нагайками! Заходи в подвал!
Я повинуюсь, и в подвале мне прежде всего бросается в глаза жуткая картина: на полу лужи крови, две женщины - полунагие и с растрепанными волосами - лежат в углу, обе исполосованы нагайками, не то до смерти, не то до бесчувствия, да так и брошены; кругом на нарах лежат и сидят несколько мужчин разного возраста и разных профессий, все избиты, у некоторых на теле страшные, рваные, никогда не виданные мною прежде кровоточащие раны - следы нагаек.
Подвал заперли, и я спрашиваю своих товарищей по несчастью:
- За что сидите? Политические?
- Политические, - отвечают мне.
Минут через пять дверь открывается и в подвал вталкивают молодого казака в синих погонах, с лампасами и лихо зачесанным чубом. На лице следы побоев.
Дверь снова запирается, и молодой казак опускается в угол на изломанный ящик.
Я подхожу к нему:
- За что это тебя, станичник?
По лицу казака пробежала судорога.
- Какой я тебе станичник? Это те ироды - станичники, а я вольный казак - из каширинского отряда. Ваш товарищ.
И каширинец передает мне, что он вместе с несколькими другими товарищами по приказанию командира отряда остался в Оренбурге работать в тылу у Дутова и служить связью между Оренбургом и красными войсками. И вот, когда он под видом дутовского партизана разъезжал по городу, высматривая расположение и количество дутовских частей, его опознал один из казаков и выдал начальству.
Молодой казак удивляет меня своим спокойствием и выдержкой, хотя он несомненно знает о предстоящей ему участи: дутовцы не щадят каширинцев.
Наш разговор был прерван внезапно вошедшими тремя вооруженными казаками.
- Где тут новоприбывший? - спрашивает старший из них.
- Я, - отвечает каширинец.
- Нет, нам не тебя нужно. Ты еще подождешь.
«Ну, - думаю, - дошла очередь и до меня». Отзываюсь:
- Я новоприбывший.
- Ага, становись сюда.
Повинуюсь и становлюсь на указанное место у стенки.
Казаки снимают с плеч винтовки.
- Поворотись лицом к стенке.
Я категорически отказываюсь. Если уж умереть, так лицом к лицу с врагом.
Но казаки насильно поворачивают меня лицом к стене.
Щелкают затворы. Слышу, как один из казаков обнажает шашку.
Я невольно закрыл глаза и жду: рассекут ли мне голову шашкой или размозжат пулей. Хорошо еще, что смерть приходит так скоро, без мучений и издевательств.
Несколько минут томительного ожидания.
- Погодите! - говорит, наконец, один из казаков, - его еще рано убивать. Пусть подождет.
Меня отталкивают от стены и грубо начинают обыскивать. Денег и оружия у меня не было.
Увидели на руке маленькие часики и, несмотря на мои протесты, отняли.
Минут через пять ушли.
Товарищи по заключению передали мне, что казаки нарочно приходили помучить меня. Они с каждым заключенным проделывают такие же вещи и по нескольку раз: придут, прикажут стать у стенки, замахнутся шашкой или возьмут на прицел. Человек совсем уже приготовился к смерти, а они, продержав его в таком состоянии несколько секунд, уйдут. Заключенный таким образом, получив приказание стать у стенки, никогда не знает, хотят ли приколоть его на самом деле или это только «шутка» палачей.
Только что успела закрыться дверь за теми тремя казаками, как с шумом вваливаются семеро новых. Все пьяны и у всех в руках нагайки. Подходят прямо к каширинцу.
- Ты кто?
- Казак, - смело отвечает каширинец.
- Каширинец?
- Да.
- Ну, держись.
И на каширинца посыпался град нагаечных ударов. Уже после пятого удара несчастный лежал на полу, а через минуту вся одежда на нем была разорвана и из страшных рубцов на спине ручьями лилась кровь. Однако палачи, не смущаясь, спокойно повернули свою жертву на спину, и снова посыпались удары. Избиваемый давно уже был без сознания. Я не мог смотреть дальше на дикую расправу. Мне сделалось дурно.
Очнулся я от звука выстрелов.
Казаки тащили мертвого каширинца за ноги из подвала по каменной лестнице и один из них стрелял из револьвера в труп.
Во дворе открыли люк выгребной ямы и бросили туда труп. При этом старший из палачей, потирая руки, с видимым удовольствием сказал:
- Сегодня это я уже седьмого отправляю в штаб Цвиллинга.
И так до самого вечера в подвал приходили группами пьяные казаки, стегали нагайками заключенных, всячески издевались над ними. Одна группа палачей, натешившись вдоволь, уходила и тотчас же появлялась другая.
Число заключенных с каждым часом увеличивалось.
Н. Шахов и М. Мартынов: В УФИМСКОЙ ТЮРЬМЕ
24 октября 1918 года нас с партией в 22 человека привезли из бугурусланской тюрьмы в уфимскую. В дороге от Бугуруслана до Уфы мы пробыли 16 суток.
На другой день, 25 октября, из уфимской тюрьмы вывезли на восток 1056 человек, из них 300 человек большевиков и советских работников… 300 человек крестьян, арестованных за противодействие власти Комуча, и остальные - пленные красноармейцы. Мы не попали в эту партию потому, что на нас не успели заготовить документов. Нас поместили всех в тифозный барак...
Примерно за неделю до занятия Уфы Красной армией стало известно, что белые собираются эвакуировать всех заключенных. Через пару дней выяснилось, что все награбленное белыми имущество не может быть вывезено из Уфы: не хватало транспорта. Заключенных начали разделять по категориям: политических, пленных красноармейцев, мобилизованных и бежавших с фронта солдат Народной армии и т. п.
Оказалось, что белые собираются гнать заключенных пешком. Стояли 20-градусные морозы, у большинства заключенных не было не только теплой верхней одежды, но многие не имели даже крепких рубах и ходили в лаптях на босу ногу.
Первыми погнали партию красноармейцев в количестве 170 человек, привезенных из Бирска. Их отправили в ночь на 29 декабря.
Наутро мы узнали, что кроме бирских из тюрьмы угнали разными партиями более 200 человек. Погнали их пешком по реке Белой, по тракту, по которому отступали белогвардейцы. А когда город и окрестности были заняты Красной армией, то по дороге недалеко за Уфой были найдены трупы тех красноармейцев, которых выгнали первыми. А на реке Белой обнаружен 21 труп изрубленных и расстрелянных политзаключенных из других партий.
Из приказа № 2 по Оренбургскому казачьему войску и Оренбургской губернии от 4 июля (21 июня) 1918 года
1. Объявляю город Оренбург, Оренбургское казачье войско, Оренбургскую губернию, Ташкентскую и Орскую железные дороги на военном положении.
2. За умышленное убийство, изнасилование, разбой, грабеж и умышленное зажигательство или потопление чужого имущества - виновные приговариваются к лишению всех прав состояния и к смертной казни.
[Читать далее]3. За нападение на чинов войска, милиции и других должностных лиц и за сопротивление им при исполнении обязанностей службы - виновные приговариваются к лишению всех прав состояния и к смертной казни.
4. За активное участие в шайке, именующей себя большевиками и составленной преимущественно лицами нерусского происхождения, приехавшими из Германии для уничтожения Российского государства, а также для совершения тяжких преступлений: разбоя, убийства, грабежа, кощунства, похищения святынь, святотатства, захвата чужого имущества - виновные приговариваются к лишению всех прав состояния и к смертной казни.
5. За умышленное укрывательство комиссаров и лиц, служащих в Красной армии, а также лиц, выступавших с оружием в руках против войск, боровшихся за созыв Учредительного собрания, - виновные приговариваются к лишению всех прав состояния и к смертной казни.
6. Виновные в произнесении или чтении публично речи или сочинения или в распространении или публичном выставлении сочинения или изображения, возбуждающих вражду между отдельными классами населения, между сословиями или между хозяевами и рабочими, в устройстве или продолжении стачки на заводе, фабрике, горном промысле, в железнодорожных и тому подобных мастерских или вообще в таком предприятии, прекращение деятельности коего может неблагоприятно отразиться на интересах местного населения, - приговариваются к лишению всех прав состояния и к смертной казни.
7. За хранение огнестрельного и холодного оружия, а также боевых припасов без разрешения коменданта города или подлежащего начальника милиции - виновные приговариваются к лишению всех прав состояния и к смертной казни.
8. За все перечисленные преступления виновные предаются военно-полевому суду...
М. Хатаевич: ИЗ НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО
…меня на носилках потащили в Шихобаловскую больницу. Товарищи… действовали совершенно правильно, ибо навряд ли можно было пронести любого раненого по улицам за пару часов до этого, когда по улицам Самары убивали рабочих и красноармейцев, когда пьяная от бешеной злобы к большевикам и обезумевшая от крови толпа лавочников, домовладельцев и белых офицеров убила самосудом многих и многих наших товарищей... Чешский солдат, отвернув простыню, которой было закрыто мое лицо, со злобой и ненавистью разглядывая меня, кричит: «мадьяр», перемешивая это слово с русскими и чешскими ругательствами и прикладывая острие своего штыка к моей груди... Несшие меня на носилках и сопровождавшие меня в больницу… подняли крик и визг на всю улицу. Они уверяли солдата, что я их родственник, раненый случайно шальной пулей. Вцепившись в руку, уже собиравшуюся нажать на штык, они сумели меня отстоять.
…я… был арестован чешским унтер-офицером...
Не желая подводить никого из помогавших мне укрываться, я совершенно отказался отвечать на вопросы о моем местопребывании за все это время. Рассвирепевшие допрашиватели подвергли меня жестокому избиению: долго колотили рукояткой нагана по лицу и по голове, засовывали дуло револьвера в рот и угрожали немедленно спустить курок, били каблуками по завязанной и забинтованной груди, где раны далеко не закрылись... Во время этого избиения я потерял сознание и очутился спустя несколько часов в арестном помещении при учредиловском штабе охраны. Очнулся я весь разбитый, в синяках и кровоподтеках, с запухшим лицом и глазами.
П. Андронов: ПРОВОКАЦИЯ УЧРЕДИЛОВСКОЙ ОХРАНКИ
Полней и полней набивает тюрьму обезумевшая от радости вернувшаяся буржуазия.
Чувствуя свою недолговечность, учредилка террором думала отсрочить свою погибель.
Учредиловские охранники знали, что при тех условиях варварского режима, шпионажа и т. п., которыми они опутали самарскую тюрьму, восстание невозможно без «особой» посторонней силы.
И охранка сама задумала устроить восстание в тюрьме.
Эта провокация была нужна охранке для того, чтобы иметь повод для поголовной ликвидации всех заключенных.
Придумано - сфабриковано.
Посылаются в тюрьму два (может быть и больше) провокатора. Провокаторы работу свою делали быстро, подготовляя массу заключенных к «восстанию».
Связались с заключенными тт. Михальским, Паршиным, бывшим организатором Красной гвардии, и др. и организовали в тюрьме «штаб восстания».
Для нас - меня, Курулова, Акимова (Грачева) и др. - ясно было, что затевается что-то неладное, что дело пахнет провокацией.
Всеми имевшимися силами мы разубеждали заключенных, доказывая всю провокационность готовящегося.
Через товарищей из города мы знали, что тюрьма попала под особое попечение контрразведки. В окнах верхнего этажа лебедевской бани, против тюрьмы, припрятаны пулеметы, в саду против выхода из тюрьмы, откуда масса могла бы «хлынуть», были также приготовлены пулеметы и отряд вооруженных чехов.
Заключенные узнали об этом, и провокация сорвалась.
Тогда контрразведка другим путем начала уничтожение большевиков.
В первых числах августа было неожиданно выхвачено 13 товарищей и предано чрезвычайному военно-полевому суду.
«Организация штаба восстания в тюрьме в целях свержения власти Учредительного собрания» - вот обвинение, которое было выдвинуто против этих товарищей.
Обвинение, с начала и до конца выдуманное и сфабрикованное контрразведкой, жаждавшей крови большевиков. И одиннадцати товарищам был вынесен смертный приговор.
Но об этом узнали многие рабочие организации. Дело начало выплывать наружу.
Боясь скандала, власти заменили расстрел 12-летней каторгой.
Однако тт. Паршина, Михальского, Сазонова… и двух других… все же расстреляли. Остальных отправили в уфимскую тюрьму.
М. Абрамов: В ПОДВАЛЕ КОНТРРАЗВЕДКИ
Я был арестован по подозрению в большевизме на второй день по приходе в Оренбург дутовских отрядов. Пьяный станичник привел меня в штаб отряда, где комендант в новых подполковничьих погонах снял с меня допрос и приказал отвести в подвал. Под конвоем пьяного, едва державшегося на ногах казака я шел через двор в подвал, а кругом такие же пьяные, озверевшие станичники кричали:
- Куда ты его ведешь? Пришиби его здесь.
Но вот и подвал, охраняемый кучкою казаков.
- Что, станичник, еще большевика привел?
- Да! - отвечает мой конвойный заплетающимся языком.
- Ну, так запороть его нагайками! Заходи в подвал!
Я повинуюсь, и в подвале мне прежде всего бросается в глаза жуткая картина: на полу лужи крови, две женщины - полунагие и с растрепанными волосами - лежат в углу, обе исполосованы нагайками, не то до смерти, не то до бесчувствия, да так и брошены; кругом на нарах лежат и сидят несколько мужчин разного возраста и разных профессий, все избиты, у некоторых на теле страшные, рваные, никогда не виданные мною прежде кровоточащие раны - следы нагаек.
Подвал заперли, и я спрашиваю своих товарищей по несчастью:
- За что сидите? Политические?
- Политические, - отвечают мне.
Минут через пять дверь открывается и в подвал вталкивают молодого казака в синих погонах, с лампасами и лихо зачесанным чубом. На лице следы побоев.
Дверь снова запирается, и молодой казак опускается в угол на изломанный ящик.
Я подхожу к нему:
- За что это тебя, станичник?
По лицу казака пробежала судорога.
- Какой я тебе станичник? Это те ироды - станичники, а я вольный казак - из каширинского отряда. Ваш товарищ.
И каширинец передает мне, что он вместе с несколькими другими товарищами по приказанию командира отряда остался в Оренбурге работать в тылу у Дутова и служить связью между Оренбургом и красными войсками. И вот, когда он под видом дутовского партизана разъезжал по городу, высматривая расположение и количество дутовских частей, его опознал один из казаков и выдал начальству.
Молодой казак удивляет меня своим спокойствием и выдержкой, хотя он несомненно знает о предстоящей ему участи: дутовцы не щадят каширинцев.
Наш разговор был прерван внезапно вошедшими тремя вооруженными казаками.
- Где тут новоприбывший? - спрашивает старший из них.
- Я, - отвечает каширинец.
- Нет, нам не тебя нужно. Ты еще подождешь.
«Ну, - думаю, - дошла очередь и до меня». Отзываюсь:
- Я новоприбывший.
- Ага, становись сюда.
Повинуюсь и становлюсь на указанное место у стенки.
Казаки снимают с плеч винтовки.
- Поворотись лицом к стенке.
Я категорически отказываюсь. Если уж умереть, так лицом к лицу с врагом.
Но казаки насильно поворачивают меня лицом к стене.
Щелкают затворы. Слышу, как один из казаков обнажает шашку.
Я невольно закрыл глаза и жду: рассекут ли мне голову шашкой или размозжат пулей. Хорошо еще, что смерть приходит так скоро, без мучений и издевательств.
Несколько минут томительного ожидания.
- Погодите! - говорит, наконец, один из казаков, - его еще рано убивать. Пусть подождет.
Меня отталкивают от стены и грубо начинают обыскивать. Денег и оружия у меня не было.
Увидели на руке маленькие часики и, несмотря на мои протесты, отняли.
Минут через пять ушли.
Товарищи по заключению передали мне, что казаки нарочно приходили помучить меня. Они с каждым заключенным проделывают такие же вещи и по нескольку раз: придут, прикажут стать у стенки, замахнутся шашкой или возьмут на прицел. Человек совсем уже приготовился к смерти, а они, продержав его в таком состоянии несколько секунд, уйдут. Заключенный таким образом, получив приказание стать у стенки, никогда не знает, хотят ли приколоть его на самом деле или это только «шутка» палачей.
Только что успела закрыться дверь за теми тремя казаками, как с шумом вваливаются семеро новых. Все пьяны и у всех в руках нагайки. Подходят прямо к каширинцу.
- Ты кто?
- Казак, - смело отвечает каширинец.
- Каширинец?
- Да.
- Ну, держись.
И на каширинца посыпался град нагаечных ударов. Уже после пятого удара несчастный лежал на полу, а через минуту вся одежда на нем была разорвана и из страшных рубцов на спине ручьями лилась кровь. Однако палачи, не смущаясь, спокойно повернули свою жертву на спину, и снова посыпались удары. Избиваемый давно уже был без сознания. Я не мог смотреть дальше на дикую расправу. Мне сделалось дурно.
Очнулся я от звука выстрелов.
Казаки тащили мертвого каширинца за ноги из подвала по каменной лестнице и один из них стрелял из револьвера в труп.
Во дворе открыли люк выгребной ямы и бросили туда труп. При этом старший из палачей, потирая руки, с видимым удовольствием сказал:
- Сегодня это я уже седьмого отправляю в штаб Цвиллинга.
И так до самого вечера в подвал приходили группами пьяные казаки, стегали нагайками заключенных, всячески издевались над ними. Одна группа палачей, натешившись вдоволь, уходила и тотчас же появлялась другая.
Число заключенных с каждым часом увеличивалось.
Н. Шахов и М. Мартынов: В УФИМСКОЙ ТЮРЬМЕ
24 октября 1918 года нас с партией в 22 человека привезли из бугурусланской тюрьмы в уфимскую. В дороге от Бугуруслана до Уфы мы пробыли 16 суток.
На другой день, 25 октября, из уфимской тюрьмы вывезли на восток 1056 человек, из них 300 человек большевиков и советских работников… 300 человек крестьян, арестованных за противодействие власти Комуча, и остальные - пленные красноармейцы. Мы не попали в эту партию потому, что на нас не успели заготовить документов. Нас поместили всех в тифозный барак...
Примерно за неделю до занятия Уфы Красной армией стало известно, что белые собираются эвакуировать всех заключенных. Через пару дней выяснилось, что все награбленное белыми имущество не может быть вывезено из Уфы: не хватало транспорта. Заключенных начали разделять по категориям: политических, пленных красноармейцев, мобилизованных и бежавших с фронта солдат Народной армии и т. п.
Оказалось, что белые собираются гнать заключенных пешком. Стояли 20-градусные морозы, у большинства заключенных не было не только теплой верхней одежды, но многие не имели даже крепких рубах и ходили в лаптях на босу ногу.
Первыми погнали партию красноармейцев в количестве 170 человек, привезенных из Бирска. Их отправили в ночь на 29 декабря.
Наутро мы узнали, что кроме бирских из тюрьмы угнали разными партиями более 200 человек. Погнали их пешком по реке Белой, по тракту, по которому отступали белогвардейцы. А когда город и окрестности были заняты Красной армией, то по дороге недалеко за Уфой были найдены трупы тех красноармейцев, которых выгнали первыми. А на реке Белой обнаружен 21 труп изрубленных и расстрелянных политзаключенных из других партий.