Фаддей Макаров об Ижевско-Воткинском восстании. Часть III: Под пятой учредиловцев и колчаковцев
Из книги Фаддея Петровича Макарова «Октябрь и Гражданская война в Удмуртии».
Через день после восстания - 9 августа - был формально собран митинг, на котором «выбрали» коменданта города - бывшего офицера Шабалина. На другой день после этого собралась оставшаяся эсеро-меньшевистская часть совета и был выбран новый президиум. Председателем прошел меньшевик Куценко, товарищем председателя - хлеботорговец Тюлькин. Затем дополнили состав совета меньшевиками и эсерами, но на первое время формально оставленный совет уже приблизительно через неделю фактически был сведен на нет...
После взятия контрреволюцией Воткинска… был Организован комитет… который… вынес решение… «…политическая власть советов и комитетов упраздняется…»
[Читать далее]Политические и хозяйственные вопросы теперь решал не рабочий класс и не его формально оставленные организации. Эта миссия на другой день восстания была взята офицерьем-военщиной, а меньшевики и эсеры лакейски ухаживали за ним и чистили этот офицерский сапог. Декларации о том, что политическая власть принадлежит временному комитету членов Учредительного собрания, остались с первых же дней обнародования лишь формальной вывеской, все политические распоряжения давались не комитетом, а, наоборот, он сам их получал от военного командования. А впоследствии оно разогнало комитет и членам учредилки удалось избежать ареста тем, что они своевременно успели скрыться...
«Нигде в мире средины нет и быть не может, - писал Ленин по поводу природы «демократии», выдвигаемой буржуазными и мелкобуржуазными партиями. - Либо диктатура буржуазии, прикрытая пышными эсеровскими и меньшевистскими фразами о народовластии, учредилке, свободах и проч., либо диктатура пролетариата. Кто не научился этому из истории всего XIX века, тот безнадежный идиот...»
Так же, как с советами, поступили «демократы» и с профсоюзами. На состоявшемся 12 сентября общем делегатском собрании союза металлистов один из учредиловцев - меньшевик Уповалов… докладывал: «По замыслу большевистской власти, профсоюз работников по металлу делался хозяином предприятия и пособником власти в проведении в жизнь ее указаний. Таких задач не берут на себя даже союзы Англии и Германии…»
Говорилось это, конечно, в соответствии с тем, за что они, меньшевики, боролись. Борьба эта была направлена на реставрацию порядков Временного Правительства, т. е. капиталистического строя... Больше того, восстанавливая порядки временного правительства, они ничуть не стыдились выражать в своих газетах глубочайшее соболезнование по поводу расстрела Николая II.
Свою деятельность по восстановлению капиталистических порядков они развивали самым усердным образом.
В первую очередь после завоевания того или иного пункта… учредиловцы выгоняли рабочих из муниципализированных домов, возвращая их бывшим владельцам...
То же самое было проделано относительно национализированных предприятий, а вслед за этим шли:
1) Отмена снабжения продовольствием и разрешение спекуляции, в результате чего - неимоверное вздутие цен.
2) Увеличение рабочего дня и отмена отпусков, недельных дней отдыха и всяких праздников.
3) Квитанционная оплата зарплаты, якобы из-за отсутствия денег.
4) Военные и другие повинности и, наконец,
5) бесконечные аресты, плавучие тюрьмы и массовые зверства.
…продовольственные цены неимоверно вскочили: фунт меда стоил от 19 до 23 рублей. «Восьмушка махорки котируется на Воткинском рынке по 30 рублей... цена достойная занесения в летопись», - удивляется автор статьи. Дальше: «Масло коровье 14 рублей фунт, мясо 3 р. 20 коп. фунт. Мука пшеничная 75 рублей, ржаная 40-45 рублей, картофель 10 рублей (пуд. - М. Ф.). Дрова 10 рублей сажень, молоко 6-7 рублей четверть, сапоги 150-200 рублей».
Что представляли собою эти цены можно понять, если сравнить их с заработной платой.
Один из ноябрьских номеров «Борьбы» сообщает: «Рабочие завода не удовлетворены жалованием за 2½ месяца». № 41 той же газеты пишет: «Власть учредиловцев не скупилась: она расплачивалась щедро, но только... фальшивыми деньгами, бумажками», которые выдавались как квитанции «временно», за неимением денег; но на эти квитанции, разумеется, никто ничего не продавал. Что дело обстояло именно так, видно и из белогвардейских документов.
1-го сентября по заводу администрацией дается такой приказ: «По условиям момента оставление на сверхурочное время необходимо ввиду денежного кризиса. Теперь часы только записывать, оплата же будет сделана, когда завод будет обеспечен деньгами». Нередко записывали не только часы сверхурочных работ, но все проработанное количество часов, выдавая за это расписки. В добавление к этому еще прекратили рабочим отпуска и лишили дней отдыха…
Все это вызывало резкое недовольство рабочих. Но «демократы» не давали рабочим протестовать против этого.
Чрезвычайно показателен в этом отношении один из приказов администрации заводов, изданный 21 октября 1918 г. «Одним из заведующих мастерской подан такой рапорт: «Рабочие вверенной мне мастерской обратились с просьбой о выдаче им удержанной 1/3 заработной платы, мотивируя тем, что многие из них за сентябрь получили на руки недостаточные суммы по 40 и 60 рублей, на которые им, как обремененным большими семействами, при современной дороговизне существовать совершенно невозможно. Находя заявление рабочих со своей стороны справедливым, прошу вашего ходатайства перед дирекцией завода об удовлетворении просьбы их». «Таких ходатайств не следует ни возбуждать, - говорится далее в приказе, - ни представлять...»
Словом, о том, как проживут рабочие месяц, для дирекции нет дела. А меньшевики и эсеры из кожи лезли и старались уговорить рабочих. Этот же приказ, между прочим, показывает нам размер зарплаты среднего рабочего: он равняется 60-90 рублям и это при тех ценах, которые мы приводили выше.
Поэтому неслучайно признание «Воткинской жизни» в № 28 от 13 октября: «Воткинск дошел до тупика. Нет средств, нет такого органа в заводе, который бы взялся оздоровить заводскую жизнь, доведенную до полного разврата порядками последних лет». Здесь автор размахивается, конечно, против большевиков, но нам важно его признание в том, что белогвардейщина не только не способна была вывести Воткинск из тупика, но так загнала, что уже не было видно никаких возможностей выхода.
Против развившейся спекуляции и вздутия цен вынужден был дать приказ по всему краю сам Главком… с угрозой против зарвавшихся спекулянтов тюремным заключением и штрафом до 15 тыс. рублей.
Но от очковтирательского приказа легче не стало. За никому ненужные фальшивки крестьянин хлеба не продавал, армия и рабочие стали голодать. Не помогали и такого рода воззвания белогвардейцев к крестьянам: «Крестьяне! Если вам дороги жизни ваших детей, если вам дороги ваши жилища, если вам дорога родина, помогайте все Народной армии…
Везите в Ижевск для ваших сыновей и братьев хлеб и фураж, которые необходимы для Народной армии. За все вам будет заплачено по справедливой цене... Кто может, жертвуйте бесплатно».
Пожертвования со стороны трудовых слоев крестьянства поступали очень туго, а кулачество вовсе не намерено было чем-либо поступиться даже для своей власти. Поэтому «отцы города»… требовали принудительного сбора хлеба...
На третий день после восстания объявляется всеобщая мобилизация от 18 до 45 лет...
За этим следуют другие приказы, мобилизующие оставшихся от принятия в армию граждан для окопных работ...
А спустя некоторое время все мужское население, негодное для несения военной службы, делается годным и из них формируются резервные части...
В военные тиски были зажаты и те, кто работал на заводе, причем там были оставлены исключительно такие, «без которых совершенно невозможно обойтись», а с этих оставленных выжимали последние соки без всякой пощады…
А когда Красная армия подходила под самый Ижевск, ставили под ружье буквально всех. Об этом меньшевик Уповалов в своих воспоминаниях пишет: «Были моменты, - говорит он, - когда большевистские латыши и китайцы подходили к Ижевску на две или три версты. Тогда станки останавливались, рабочие брали винтовки и уходили на фронт, разбивали противника и опять становились к станкам».
Брали, конечно, винтовки кулацкая и верхушечная части рабочих, а остальных заставляли плеткой или угрозой военно-полевым судом и знаменитой плавучей тюрьмой...
Душевая доставка хлеба, мобилизации на фронт и ряд других повинностей выводили из терпения трудовое крестьянство, поэтому была масса случаев, когда часть крестьян на время бросала свою деревню и уходила в другие районы, или же стала скрываться в лесах...
Со всеми недовольными рабочими и крестьянами учредиловцы и стоявшая за их спиной военщина производила самую жестокую расправу.
Излюбленным методом у этих извергов было наиболее «провинившихся» и подозреваемых в коммунизме садить в специально для этого устроенные баржи, в плавучие тюрьмы. Такие баржи плавали на заводских прудах Ижевска и Воткинска. Одна из таких барж, стоявшая с заключенными на р. Каме, была уведена нашей речной флотилией под руководством т. Раскольникова. Таким образом удалось вскрыть полную картину того, что там творилось...
«Никто из 430 не верил в возможность спасения. Ведь вчера еще караульные выменивали корку хлеба и чайник на последнюю рубашку. Вчера на рассвете из общей камеры на семи штыках выволокли изорванные тела трех братьев Красноперовых и еще 27 человек. Уже целые сутки в отверстие на потолке никто не бросил куска хлеба (по одной четверти на человека) единственной пищи, утоляющей голод в течение трех недель». Все эти люди были живыми «мертвецами»: голодные, босые, раздетые донага, еле одетые в рогожи и тряпье, обреченные на утопление, вместе со всей тюрьмой-баржей.
То же самое было с баржами на заводских прудах и в арестных помещениях. Одно из таких зверств описано в газ. «Ижевская Правда» № 19 от 25 декабря 1918 года: «23 октября были арестованы белогвардейцами 22 человека крестьян однофамильцев Банниковых из деревни Болгур, Июльской волости и посажены при Ижевском военном отделе». Все эти люди были арестованы только потому, что среди них им надо было найти одного «провинившегося» и поэтому всех 22-х замучили до смерти. Не перестреляли и не прикололи штыками, а именно замучили. «Их выстроили, - продолжает очевидец, - на глазах у всех в один ряд, продели сквозь связанные руки веревку, чтобы они не падали и начали сечь кнутами, сплетенными из 8 ремней, на концах которых была вплетена картечь».
Плетьми секли до тех пор, пока они не потеряли сознания. Часть из них не выдержала тогда же, а оставшихся полумертвых бросили на ночь в темную. «Но не дождались утра несчастные страдальцы - все они… умерли в эту кровавую ночь ужасною, тяжелою смертью». Такими жертвами были буквально переполнены все подвальные помещения Ижевска, Воткинска и Сарапула.
В первые же дни после восстания в одном Ижевске число арестованных доходило до 3 тыс. человек и очень немногим из них удалось спастись.
Своих жертв палачи не расстреливали, а кололи или добивали плетьми, ибо выстрелы могли доноситься до улицы...
На Ижевском пруду появилась баржа по приказу главкома Юрьева. Приведем этот приказ…
«Арестованные большевики города Ижевска… занимают, оказывается, чуть ли не лучшие помещения в городе и содержатся не так, как они этого заслуживают. Подобный порядок считаю недопустимым, а потому приказываю… приступить к оборудованию соответствующего числа барж на заводском пруду и приспособления таковых под плавучие тюрьмы так же, как это сделано в городе Воткинске. Режим для арестованных большевиков и прочего уголовного сброда, продающего Россию и русских граждан немецким варварам, должен соответствовать режиму каторжнан, содержавшихся в каторжных тюрьмах за тягчайшие виды преступления.
Никаких свиданий и переписки с арестованными, а также прогулок отнюдь не допускать. Пусть на себе эти изверги испытают всю прелесть декретов «тов. Ленина, Троцкого и К°»...»
Появлению подобных приказов «демократы» - эсеры и меньшевики - не только не препятствовали, но наоборот - одобряли.
Против этих нестерпимых экзекуций рабочие стали выносить протестующие резолюции, но тот же Юрьев на одном из таких собраний предложил в категорической форме замолчать.
На барже в Воткинском пруду истязуемые подняли бунт, и «зачинщики» тут же были прикончены, а за три дня до вступления Красной армии в Ижевск белогвардейский главком, видя надвигающуюся гибель, снова издает ничем не прикрытый издевательский приказ по отношению к томящимся в этих баржах и тюрьмах.
«Пусть арестованные молят бога, - говорится в приказе, - чтобы мы отогнали красных. Если красные приблизятся к городу ближе, чем на три версты, то все арестантские помещения будут закиданы бомбами. В камерах должно быть полное спокойствие; при малейшей попытке к бегству часовым приказываю без всякого предупреждения стрелять. Нарушивших чем-либо порядок выводить во двор - прикалывать».
Именно за такие «отличные» приказы капитан Юрьев… впоследствии был представлен Колчаком к Георгиевскому кресту 4-й степени и произведен в полковники…
Кровожадность и зверство этих «демократов» не имели никаких пределов. При отступлении они додумались до того, что решили минировать плотину, но, к счастью, в силу неожиданного отступления взорвать ее не успели.
Но долго эта разнузданная банда просуществовать на трупах мертвых и на плечах живых не могла. Скоро и та часть рабочих, которая под влиянием меньшевиков и эсеров вначале была втянута в эту авантюру, спохватилась, что представляет собою учредилка, и уже исполняла волю «демократов» только из под офицерской плетки. Неслучаен тот факт, что 2 ноября по тревожному гудку в Воткинске почти никто не явился на площадь не только из рабочих, но и из простых обывателей, а явившиеся быстро утекли по своим домам. Никто из рабочих не хотел теперь защищать достаточно разоблачившую себя «демократию». Тревожные гудки являлись сигналами для сбора всего населения заводов в опасные для завода моменты. Так 2 ноября часть солдат народной армии не выдержала и отступила, вернее всего, решила встать на сторону красных. Воткинску стала грозить непосредственная опасность. Был дан сигнал для сбора всего населения для вооружения и посылки для ликвидации прорыва на фронте.
По этому поводу «Воткинская жизнь» от 3 ноября № 45 пишет, что «честные» граждане пришли, «но вместе с тем приходится констатировать, продолжает она, - что многие воткинские, с позволения сказать, граждане проявили самую позорную трусость и малодушие». В следующем номере той же газеты автор продолжает, что он сразу после гудка прибежал в штаб и «…видел, как чины штаба возвращались с улицы и с болью, с отчаянием говорили: «некого собирать, некого строить в ряды, ибо никого нет», кроме того я имел удовольствие наблюдать, как весь базар, а с ними и многие обыватели обоего пола кувырком мчались не в направлении штаба, а в обратную сторону».
О том, что трудовые массы шли в бой из-под нагайки, показывает и то, что 125 тыс. «народная» армия», имея в военном отношении на своей стороне все преимущества, не устояла против частей Красной армии не более, чем в 5 тыс. человек. …«народная» армия, набранная в основном из рабочих и трудовых крестьян, повернулась против тех, кто ее создавал...
Резко отвернулось от порядков этой «демократии» и трудовое крестьянство. Во многих случаях оно, как и рабочие, было вооружено насильно. Ряд резолюций сел и деревень… показывает нам, как они вздохнули свободно после их освобождения от царивших там «прелестей». В конце ноября, после того, как в Ижевск вступила Красная армия, был созван съезд представителей только что организовавшихся комитетов бедноты.
Хроника об этом съезде… сообщает следующие характерные моменты: «…делегат Старо-Веньинской волости говорил: «Приезжают к нам в деревню три или четыре типа в солдатской форме с ижевскими обывательницами (из белогвардейцев - М. Ф.), забирают, угрожая револьверами, мельницу, ссыпают в ковш украденную тут же сырую рожь. Что от сырой ржи жернова сразу же портятся, об этом грабителям нет дела».
«Представитель Лузинского (очевидно Лозинского - М. Ф.) комитета говорит: три месяца власти белогвардейцев ясно показали, к чему вели нас «учредиловцы». Они вели нас на гибель, заставляли лезть на штыки, а сами прятались в штабах, хотели быть диктаторами. Из деревень нашей волости нашелся один предатель, что пошел добровольно в ряды белой армии (больше добровольцев из целой волости не нашлось - М. Ф.). Тогда белогвардейцы силой мобилизовали 4 года»…
«Все деревни говорят о страшном разорении в итоге белогвардейского восстания. Разорены целые деревни, разрушены пасеки, погиб хлеб и хозяйство»... Много жаловались на съезде Перевозниковская, Старо-Веньинская и Завьяловская волости.
О таком же резком недовольстве белогвардейцами свидетельствуют резолюции крестьянских сходов.
«Мы, крестьяне Кельчинской волости, выслушав речь тов. агитатора... постановили:
Мы поняли, что эта белая банда, которая была здесь, обманывала нас и затемняла нам голову. Мы, разобравшись в их провокаторских делах, шлем проклятия всем этим паразитам и слугам буржуазии...»
Двухмесячная борьба деревенской бедноты и рабочего класса в тылу у белых и то, что «учредилка» несла всем трудовым слоям крестьянства лишь одно разорение и возврат к старому, привели к тому, что колебнувшееся перед восстанием среднее крестьянство поняло классовую сущность эсеро-меньшевистских обещаний и кулацких провокаций и, еще раз убедившись, что действительно между пролетариатом и буржуазией не может быть средины, пошло в ногу с беднотой к пролетариату.
И именно в этом лежат основные причины быстрой победы пятитысячной Азинской дивизии над в 25 раз численно превышающей армией. Вместе с этим играл решающую роль героизм, который проявили части Красной армии, великолепно знавшей, за что она борется.
Придя в Удмуртию, Колчак отнял у бедноты и середняка отобранную ими от кулака и помещика землю, возвратив ее обратно прежним хозяевам.
Заводы и фабрики перешли к бывшим владельцам. Под предлогом военного времени восстанавливался 10 часовой рабочий день...
Стали царить повальные грабежи, издевательства и насилия Во время Колчака «пошли сборы, насилие, приказы о сдаче «керенок», - сообщает корреспонденция из Люкской вол., - и в конце концов жизнь в волости под смрадом разгула и темноты приняла нечто ужасное».
Другая заметка приводит следующий факт: «Небольшая деревенька Динтем в 40 дворов, но и она не осталась не разграбленной белогвардейскими заправилами...
При наступлении советских войск на деревню белые бежали, захватив с собой 46 лошадей и массу телег. Крестьяне этой деревни рассказывают: «Раньше мы не имели понятия, что такое Колчак с его белой армией... теперь открыто говорим: Нет лучше власти для трудящихся, как власти рабочих и крестьян».
Колчаковское офицерье издевалось не только над живыми, сочувствовавшими советской власти, но и над мертвыми. Оно откапывало трупы красноармейцев и коммунистов, погибших в боях, из братских могил и чинило перед народом всевозможные издевательства. Так, например, «в с. Мултане, Малмыжского у., на площади был похоронен коммунист Власов. При занятии села Мултана белыми труп Власова был вырыт и положен на театральную сцену в здании быв. народного дома, где, по истязании его нагайками, в рот ему был вбит кол, а к ногам привязана веревка, за которую белые таскали его по площади. Окончив эти надругательства над трупом, белые разложили костер и сожгли труп, и пепел разбросали во все стороны».
В Воткинске офицерье заставило раскопать из братской могилы 30 человек. Надругавшись над трупами, отвезли за город и сожгли.
О той картине, которая господствовала в Воткинске во время Колчака, имеющиеся у нас воспоминания показывают сплошную жуть. Вот что говорится в одном из таких воспоминаний: «Какой-то кошмар, дикая оргия нависли над городом. Мирное население... расстреливалось на месте за появление на улице. Расстрелы, истязания, отсечение конечностей, выкалывание глаз, закапывание живыми в землю, сжигание на костре, насилование 12-15 летних девиц и проч. - вот обычные приемы офицеро-кулацких элементов с рабочими и крестьянами гор. Воткинска. Подсчитать всех погибших не было никакой возможности. Приблизительно расстреляно и заколото было более 2.000 человек. К моменту наступления красных войск 13 июня белые поспешно бежали, уводя с собой много пленников, которых по дороге зверски уничтожали. Увезли с собой более 20 млн. рублей, много заводских машин и станков, которые частью потопили в реке Каме».
Помимо этого, мобилизовали при своем отступлении из 7 тыс. рабочих и насильно увели с собой около 4½-5 тыс., оставив стариков и калек, неспособных носить оружие. Та же самая картина была и в Ижевске...
Колчаковская армия умчалась обратно с территории нынешней Удмуртской автономной области, снаряжая в подводы буквально всех крестьян, кто только попадал под руки.
Значительная часть крестьянства успела своевременно припрятать своих лошадей и упряжь, поэтому попавшие в руки отступающей без оглядки белой армии, крестьяне в качестве подводчиков из-за недостатка лошадей были доведены до Тюмени и Омска. Большинство этих подводчиков в пути скрылось, ожидая прихода частей Красной армии, а некоторые, боясь остаться без лошади, «увечили» их всевозможными приемами. Заболевшая лошадь выбывала со своим хозяином из строя и подводчик отставал от потока отступающих...
Наспех набранные Колчаком пополнения при своем наступлении из крестьян Пермской и Вятской губернии не захотели воевать в интересах некоронованного монарха, реставрирующего власть помещика, капиталиста и деревенского мироеда. Даже такое непродолжительное господство Колчака в крае показало, что несет последний рабочим и трудовому крестьянству. Мобилизованные Колчаком расходились по домам и прятались в лесах, ускоряя развал белой армии, а основные массы крестьянства, посмотрев и сравнив, как говорил Ленин, Колчака с диктатурой пролетариата, поняли, какую позицию им надо занять...
Колчаковщина за свое короткое господство нанесла народному хозяйству края неописуемый урон. При отступлении Колчак взрывал и сжигал все мосты на железных дорогах и трактах. Подкладывал огонь в обширные леса области и стихия «красного петуха» делала свое дело. Портили железнодорожные линии и подпиливали телеграфные и телефонные столбы, словом, армия Колчака отходила ураганным вихрем, сносящим на своем пути все, что только попадалось. На железнодорожном участке от ст. Яр до Перми было взорвано и сожжено 42 моста...
Через день после восстания - 9 августа - был формально собран митинг, на котором «выбрали» коменданта города - бывшего офицера Шабалина. На другой день после этого собралась оставшаяся эсеро-меньшевистская часть совета и был выбран новый президиум. Председателем прошел меньшевик Куценко, товарищем председателя - хлеботорговец Тюлькин. Затем дополнили состав совета меньшевиками и эсерами, но на первое время формально оставленный совет уже приблизительно через неделю фактически был сведен на нет...
После взятия контрреволюцией Воткинска… был Организован комитет… который… вынес решение… «…политическая власть советов и комитетов упраздняется…»
[Читать далее]Политические и хозяйственные вопросы теперь решал не рабочий класс и не его формально оставленные организации. Эта миссия на другой день восстания была взята офицерьем-военщиной, а меньшевики и эсеры лакейски ухаживали за ним и чистили этот офицерский сапог. Декларации о том, что политическая власть принадлежит временному комитету членов Учредительного собрания, остались с первых же дней обнародования лишь формальной вывеской, все политические распоряжения давались не комитетом, а, наоборот, он сам их получал от военного командования. А впоследствии оно разогнало комитет и членам учредилки удалось избежать ареста тем, что они своевременно успели скрыться...
«Нигде в мире средины нет и быть не может, - писал Ленин по поводу природы «демократии», выдвигаемой буржуазными и мелкобуржуазными партиями. - Либо диктатура буржуазии, прикрытая пышными эсеровскими и меньшевистскими фразами о народовластии, учредилке, свободах и проч., либо диктатура пролетариата. Кто не научился этому из истории всего XIX века, тот безнадежный идиот...»
Так же, как с советами, поступили «демократы» и с профсоюзами. На состоявшемся 12 сентября общем делегатском собрании союза металлистов один из учредиловцев - меньшевик Уповалов… докладывал: «По замыслу большевистской власти, профсоюз работников по металлу делался хозяином предприятия и пособником власти в проведении в жизнь ее указаний. Таких задач не берут на себя даже союзы Англии и Германии…»
Говорилось это, конечно, в соответствии с тем, за что они, меньшевики, боролись. Борьба эта была направлена на реставрацию порядков Временного Правительства, т. е. капиталистического строя... Больше того, восстанавливая порядки временного правительства, они ничуть не стыдились выражать в своих газетах глубочайшее соболезнование по поводу расстрела Николая II.
Свою деятельность по восстановлению капиталистических порядков они развивали самым усердным образом.
В первую очередь после завоевания того или иного пункта… учредиловцы выгоняли рабочих из муниципализированных домов, возвращая их бывшим владельцам...
То же самое было проделано относительно национализированных предприятий, а вслед за этим шли:
1) Отмена снабжения продовольствием и разрешение спекуляции, в результате чего - неимоверное вздутие цен.
2) Увеличение рабочего дня и отмена отпусков, недельных дней отдыха и всяких праздников.
3) Квитанционная оплата зарплаты, якобы из-за отсутствия денег.
4) Военные и другие повинности и, наконец,
5) бесконечные аресты, плавучие тюрьмы и массовые зверства.
…продовольственные цены неимоверно вскочили: фунт меда стоил от 19 до 23 рублей. «Восьмушка махорки котируется на Воткинском рынке по 30 рублей... цена достойная занесения в летопись», - удивляется автор статьи. Дальше: «Масло коровье 14 рублей фунт, мясо 3 р. 20 коп. фунт. Мука пшеничная 75 рублей, ржаная 40-45 рублей, картофель 10 рублей (пуд. - М. Ф.). Дрова 10 рублей сажень, молоко 6-7 рублей четверть, сапоги 150-200 рублей».
Что представляли собою эти цены можно понять, если сравнить их с заработной платой.
Один из ноябрьских номеров «Борьбы» сообщает: «Рабочие завода не удовлетворены жалованием за 2½ месяца». № 41 той же газеты пишет: «Власть учредиловцев не скупилась: она расплачивалась щедро, но только... фальшивыми деньгами, бумажками», которые выдавались как квитанции «временно», за неимением денег; но на эти квитанции, разумеется, никто ничего не продавал. Что дело обстояло именно так, видно и из белогвардейских документов.
1-го сентября по заводу администрацией дается такой приказ: «По условиям момента оставление на сверхурочное время необходимо ввиду денежного кризиса. Теперь часы только записывать, оплата же будет сделана, когда завод будет обеспечен деньгами». Нередко записывали не только часы сверхурочных работ, но все проработанное количество часов, выдавая за это расписки. В добавление к этому еще прекратили рабочим отпуска и лишили дней отдыха…
Все это вызывало резкое недовольство рабочих. Но «демократы» не давали рабочим протестовать против этого.
Чрезвычайно показателен в этом отношении один из приказов администрации заводов, изданный 21 октября 1918 г. «Одним из заведующих мастерской подан такой рапорт: «Рабочие вверенной мне мастерской обратились с просьбой о выдаче им удержанной 1/3 заработной платы, мотивируя тем, что многие из них за сентябрь получили на руки недостаточные суммы по 40 и 60 рублей, на которые им, как обремененным большими семействами, при современной дороговизне существовать совершенно невозможно. Находя заявление рабочих со своей стороны справедливым, прошу вашего ходатайства перед дирекцией завода об удовлетворении просьбы их». «Таких ходатайств не следует ни возбуждать, - говорится далее в приказе, - ни представлять...»
Словом, о том, как проживут рабочие месяц, для дирекции нет дела. А меньшевики и эсеры из кожи лезли и старались уговорить рабочих. Этот же приказ, между прочим, показывает нам размер зарплаты среднего рабочего: он равняется 60-90 рублям и это при тех ценах, которые мы приводили выше.
Поэтому неслучайно признание «Воткинской жизни» в № 28 от 13 октября: «Воткинск дошел до тупика. Нет средств, нет такого органа в заводе, который бы взялся оздоровить заводскую жизнь, доведенную до полного разврата порядками последних лет». Здесь автор размахивается, конечно, против большевиков, но нам важно его признание в том, что белогвардейщина не только не способна была вывести Воткинск из тупика, но так загнала, что уже не было видно никаких возможностей выхода.
Против развившейся спекуляции и вздутия цен вынужден был дать приказ по всему краю сам Главком… с угрозой против зарвавшихся спекулянтов тюремным заключением и штрафом до 15 тыс. рублей.
Но от очковтирательского приказа легче не стало. За никому ненужные фальшивки крестьянин хлеба не продавал, армия и рабочие стали голодать. Не помогали и такого рода воззвания белогвардейцев к крестьянам: «Крестьяне! Если вам дороги жизни ваших детей, если вам дороги ваши жилища, если вам дорога родина, помогайте все Народной армии…
Везите в Ижевск для ваших сыновей и братьев хлеб и фураж, которые необходимы для Народной армии. За все вам будет заплачено по справедливой цене... Кто может, жертвуйте бесплатно».
Пожертвования со стороны трудовых слоев крестьянства поступали очень туго, а кулачество вовсе не намерено было чем-либо поступиться даже для своей власти. Поэтому «отцы города»… требовали принудительного сбора хлеба...
На третий день после восстания объявляется всеобщая мобилизация от 18 до 45 лет...
За этим следуют другие приказы, мобилизующие оставшихся от принятия в армию граждан для окопных работ...
А спустя некоторое время все мужское население, негодное для несения военной службы, делается годным и из них формируются резервные части...
В военные тиски были зажаты и те, кто работал на заводе, причем там были оставлены исключительно такие, «без которых совершенно невозможно обойтись», а с этих оставленных выжимали последние соки без всякой пощады…
А когда Красная армия подходила под самый Ижевск, ставили под ружье буквально всех. Об этом меньшевик Уповалов в своих воспоминаниях пишет: «Были моменты, - говорит он, - когда большевистские латыши и китайцы подходили к Ижевску на две или три версты. Тогда станки останавливались, рабочие брали винтовки и уходили на фронт, разбивали противника и опять становились к станкам».
Брали, конечно, винтовки кулацкая и верхушечная части рабочих, а остальных заставляли плеткой или угрозой военно-полевым судом и знаменитой плавучей тюрьмой...
Душевая доставка хлеба, мобилизации на фронт и ряд других повинностей выводили из терпения трудовое крестьянство, поэтому была масса случаев, когда часть крестьян на время бросала свою деревню и уходила в другие районы, или же стала скрываться в лесах...
Со всеми недовольными рабочими и крестьянами учредиловцы и стоявшая за их спиной военщина производила самую жестокую расправу.
Излюбленным методом у этих извергов было наиболее «провинившихся» и подозреваемых в коммунизме садить в специально для этого устроенные баржи, в плавучие тюрьмы. Такие баржи плавали на заводских прудах Ижевска и Воткинска. Одна из таких барж, стоявшая с заключенными на р. Каме, была уведена нашей речной флотилией под руководством т. Раскольникова. Таким образом удалось вскрыть полную картину того, что там творилось...
«Никто из 430 не верил в возможность спасения. Ведь вчера еще караульные выменивали корку хлеба и чайник на последнюю рубашку. Вчера на рассвете из общей камеры на семи штыках выволокли изорванные тела трех братьев Красноперовых и еще 27 человек. Уже целые сутки в отверстие на потолке никто не бросил куска хлеба (по одной четверти на человека) единственной пищи, утоляющей голод в течение трех недель». Все эти люди были живыми «мертвецами»: голодные, босые, раздетые донага, еле одетые в рогожи и тряпье, обреченные на утопление, вместе со всей тюрьмой-баржей.
То же самое было с баржами на заводских прудах и в арестных помещениях. Одно из таких зверств описано в газ. «Ижевская Правда» № 19 от 25 декабря 1918 года: «23 октября были арестованы белогвардейцами 22 человека крестьян однофамильцев Банниковых из деревни Болгур, Июльской волости и посажены при Ижевском военном отделе». Все эти люди были арестованы только потому, что среди них им надо было найти одного «провинившегося» и поэтому всех 22-х замучили до смерти. Не перестреляли и не прикололи штыками, а именно замучили. «Их выстроили, - продолжает очевидец, - на глазах у всех в один ряд, продели сквозь связанные руки веревку, чтобы они не падали и начали сечь кнутами, сплетенными из 8 ремней, на концах которых была вплетена картечь».
Плетьми секли до тех пор, пока они не потеряли сознания. Часть из них не выдержала тогда же, а оставшихся полумертвых бросили на ночь в темную. «Но не дождались утра несчастные страдальцы - все они… умерли в эту кровавую ночь ужасною, тяжелою смертью». Такими жертвами были буквально переполнены все подвальные помещения Ижевска, Воткинска и Сарапула.
В первые же дни после восстания в одном Ижевске число арестованных доходило до 3 тыс. человек и очень немногим из них удалось спастись.
Своих жертв палачи не расстреливали, а кололи или добивали плетьми, ибо выстрелы могли доноситься до улицы...
На Ижевском пруду появилась баржа по приказу главкома Юрьева. Приведем этот приказ…
«Арестованные большевики города Ижевска… занимают, оказывается, чуть ли не лучшие помещения в городе и содержатся не так, как они этого заслуживают. Подобный порядок считаю недопустимым, а потому приказываю… приступить к оборудованию соответствующего числа барж на заводском пруду и приспособления таковых под плавучие тюрьмы так же, как это сделано в городе Воткинске. Режим для арестованных большевиков и прочего уголовного сброда, продающего Россию и русских граждан немецким варварам, должен соответствовать режиму каторжнан, содержавшихся в каторжных тюрьмах за тягчайшие виды преступления.
Никаких свиданий и переписки с арестованными, а также прогулок отнюдь не допускать. Пусть на себе эти изверги испытают всю прелесть декретов «тов. Ленина, Троцкого и К°»...»
Появлению подобных приказов «демократы» - эсеры и меньшевики - не только не препятствовали, но наоборот - одобряли.
Против этих нестерпимых экзекуций рабочие стали выносить протестующие резолюции, но тот же Юрьев на одном из таких собраний предложил в категорической форме замолчать.
На барже в Воткинском пруду истязуемые подняли бунт, и «зачинщики» тут же были прикончены, а за три дня до вступления Красной армии в Ижевск белогвардейский главком, видя надвигающуюся гибель, снова издает ничем не прикрытый издевательский приказ по отношению к томящимся в этих баржах и тюрьмах.
«Пусть арестованные молят бога, - говорится в приказе, - чтобы мы отогнали красных. Если красные приблизятся к городу ближе, чем на три версты, то все арестантские помещения будут закиданы бомбами. В камерах должно быть полное спокойствие; при малейшей попытке к бегству часовым приказываю без всякого предупреждения стрелять. Нарушивших чем-либо порядок выводить во двор - прикалывать».
Именно за такие «отличные» приказы капитан Юрьев… впоследствии был представлен Колчаком к Георгиевскому кресту 4-й степени и произведен в полковники…
Кровожадность и зверство этих «демократов» не имели никаких пределов. При отступлении они додумались до того, что решили минировать плотину, но, к счастью, в силу неожиданного отступления взорвать ее не успели.
Но долго эта разнузданная банда просуществовать на трупах мертвых и на плечах живых не могла. Скоро и та часть рабочих, которая под влиянием меньшевиков и эсеров вначале была втянута в эту авантюру, спохватилась, что представляет собою учредилка, и уже исполняла волю «демократов» только из под офицерской плетки. Неслучаен тот факт, что 2 ноября по тревожному гудку в Воткинске почти никто не явился на площадь не только из рабочих, но и из простых обывателей, а явившиеся быстро утекли по своим домам. Никто из рабочих не хотел теперь защищать достаточно разоблачившую себя «демократию». Тревожные гудки являлись сигналами для сбора всего населения заводов в опасные для завода моменты. Так 2 ноября часть солдат народной армии не выдержала и отступила, вернее всего, решила встать на сторону красных. Воткинску стала грозить непосредственная опасность. Был дан сигнал для сбора всего населения для вооружения и посылки для ликвидации прорыва на фронте.
По этому поводу «Воткинская жизнь» от 3 ноября № 45 пишет, что «честные» граждане пришли, «но вместе с тем приходится констатировать, продолжает она, - что многие воткинские, с позволения сказать, граждане проявили самую позорную трусость и малодушие». В следующем номере той же газеты автор продолжает, что он сразу после гудка прибежал в штаб и «…видел, как чины штаба возвращались с улицы и с болью, с отчаянием говорили: «некого собирать, некого строить в ряды, ибо никого нет», кроме того я имел удовольствие наблюдать, как весь базар, а с ними и многие обыватели обоего пола кувырком мчались не в направлении штаба, а в обратную сторону».
О том, что трудовые массы шли в бой из-под нагайки, показывает и то, что 125 тыс. «народная» армия», имея в военном отношении на своей стороне все преимущества, не устояла против частей Красной армии не более, чем в 5 тыс. человек. …«народная» армия, набранная в основном из рабочих и трудовых крестьян, повернулась против тех, кто ее создавал...
Резко отвернулось от порядков этой «демократии» и трудовое крестьянство. Во многих случаях оно, как и рабочие, было вооружено насильно. Ряд резолюций сел и деревень… показывает нам, как они вздохнули свободно после их освобождения от царивших там «прелестей». В конце ноября, после того, как в Ижевск вступила Красная армия, был созван съезд представителей только что организовавшихся комитетов бедноты.
Хроника об этом съезде… сообщает следующие характерные моменты: «…делегат Старо-Веньинской волости говорил: «Приезжают к нам в деревню три или четыре типа в солдатской форме с ижевскими обывательницами (из белогвардейцев - М. Ф.), забирают, угрожая револьверами, мельницу, ссыпают в ковш украденную тут же сырую рожь. Что от сырой ржи жернова сразу же портятся, об этом грабителям нет дела».
«Представитель Лузинского (очевидно Лозинского - М. Ф.) комитета говорит: три месяца власти белогвардейцев ясно показали, к чему вели нас «учредиловцы». Они вели нас на гибель, заставляли лезть на штыки, а сами прятались в штабах, хотели быть диктаторами. Из деревень нашей волости нашелся один предатель, что пошел добровольно в ряды белой армии (больше добровольцев из целой волости не нашлось - М. Ф.). Тогда белогвардейцы силой мобилизовали 4 года»…
«Все деревни говорят о страшном разорении в итоге белогвардейского восстания. Разорены целые деревни, разрушены пасеки, погиб хлеб и хозяйство»... Много жаловались на съезде Перевозниковская, Старо-Веньинская и Завьяловская волости.
О таком же резком недовольстве белогвардейцами свидетельствуют резолюции крестьянских сходов.
«Мы, крестьяне Кельчинской волости, выслушав речь тов. агитатора... постановили:
Мы поняли, что эта белая банда, которая была здесь, обманывала нас и затемняла нам голову. Мы, разобравшись в их провокаторских делах, шлем проклятия всем этим паразитам и слугам буржуазии...»
Двухмесячная борьба деревенской бедноты и рабочего класса в тылу у белых и то, что «учредилка» несла всем трудовым слоям крестьянства лишь одно разорение и возврат к старому, привели к тому, что колебнувшееся перед восстанием среднее крестьянство поняло классовую сущность эсеро-меньшевистских обещаний и кулацких провокаций и, еще раз убедившись, что действительно между пролетариатом и буржуазией не может быть средины, пошло в ногу с беднотой к пролетариату.
И именно в этом лежат основные причины быстрой победы пятитысячной Азинской дивизии над в 25 раз численно превышающей армией. Вместе с этим играл решающую роль героизм, который проявили части Красной армии, великолепно знавшей, за что она борется.
Придя в Удмуртию, Колчак отнял у бедноты и середняка отобранную ими от кулака и помещика землю, возвратив ее обратно прежним хозяевам.
Заводы и фабрики перешли к бывшим владельцам. Под предлогом военного времени восстанавливался 10 часовой рабочий день...
Стали царить повальные грабежи, издевательства и насилия Во время Колчака «пошли сборы, насилие, приказы о сдаче «керенок», - сообщает корреспонденция из Люкской вол., - и в конце концов жизнь в волости под смрадом разгула и темноты приняла нечто ужасное».
Другая заметка приводит следующий факт: «Небольшая деревенька Динтем в 40 дворов, но и она не осталась не разграбленной белогвардейскими заправилами...
При наступлении советских войск на деревню белые бежали, захватив с собой 46 лошадей и массу телег. Крестьяне этой деревни рассказывают: «Раньше мы не имели понятия, что такое Колчак с его белой армией... теперь открыто говорим: Нет лучше власти для трудящихся, как власти рабочих и крестьян».
Колчаковское офицерье издевалось не только над живыми, сочувствовавшими советской власти, но и над мертвыми. Оно откапывало трупы красноармейцев и коммунистов, погибших в боях, из братских могил и чинило перед народом всевозможные издевательства. Так, например, «в с. Мултане, Малмыжского у., на площади был похоронен коммунист Власов. При занятии села Мултана белыми труп Власова был вырыт и положен на театральную сцену в здании быв. народного дома, где, по истязании его нагайками, в рот ему был вбит кол, а к ногам привязана веревка, за которую белые таскали его по площади. Окончив эти надругательства над трупом, белые разложили костер и сожгли труп, и пепел разбросали во все стороны».
В Воткинске офицерье заставило раскопать из братской могилы 30 человек. Надругавшись над трупами, отвезли за город и сожгли.
О той картине, которая господствовала в Воткинске во время Колчака, имеющиеся у нас воспоминания показывают сплошную жуть. Вот что говорится в одном из таких воспоминаний: «Какой-то кошмар, дикая оргия нависли над городом. Мирное население... расстреливалось на месте за появление на улице. Расстрелы, истязания, отсечение конечностей, выкалывание глаз, закапывание живыми в землю, сжигание на костре, насилование 12-15 летних девиц и проч. - вот обычные приемы офицеро-кулацких элементов с рабочими и крестьянами гор. Воткинска. Подсчитать всех погибших не было никакой возможности. Приблизительно расстреляно и заколото было более 2.000 человек. К моменту наступления красных войск 13 июня белые поспешно бежали, уводя с собой много пленников, которых по дороге зверски уничтожали. Увезли с собой более 20 млн. рублей, много заводских машин и станков, которые частью потопили в реке Каме».
Помимо этого, мобилизовали при своем отступлении из 7 тыс. рабочих и насильно увели с собой около 4½-5 тыс., оставив стариков и калек, неспособных носить оружие. Та же самая картина была и в Ижевске...
Колчаковская армия умчалась обратно с территории нынешней Удмуртской автономной области, снаряжая в подводы буквально всех крестьян, кто только попадал под руки.
Значительная часть крестьянства успела своевременно припрятать своих лошадей и упряжь, поэтому попавшие в руки отступающей без оглядки белой армии, крестьяне в качестве подводчиков из-за недостатка лошадей были доведены до Тюмени и Омска. Большинство этих подводчиков в пути скрылось, ожидая прихода частей Красной армии, а некоторые, боясь остаться без лошади, «увечили» их всевозможными приемами. Заболевшая лошадь выбывала со своим хозяином из строя и подводчик отставал от потока отступающих...
Наспех набранные Колчаком пополнения при своем наступлении из крестьян Пермской и Вятской губернии не захотели воевать в интересах некоронованного монарха, реставрирующего власть помещика, капиталиста и деревенского мироеда. Даже такое непродолжительное господство Колчака в крае показало, что несет последний рабочим и трудовому крестьянству. Мобилизованные Колчаком расходились по домам и прятались в лесах, ускоряя развал белой армии, а основные массы крестьянства, посмотрев и сравнив, как говорил Ленин, Колчака с диктатурой пролетариата, поняли, какую позицию им надо занять...
Колчаковщина за свое короткое господство нанесла народному хозяйству края неописуемый урон. При отступлении Колчак взрывал и сжигал все мосты на железных дорогах и трактах. Подкладывал огонь в обширные леса области и стихия «красного петуха» делала свое дело. Портили железнодорожные линии и подпиливали телеграфные и телефонные столбы, словом, армия Колчака отходила ураганным вихрем, сносящим на своем пути все, что только попадалось. На железнодорожном участке от ст. Яр до Перми было взорвано и сожжено 42 моста...