Николай Ильюхов и Михаил Титов о Гражданской войне в Приморье. Часть II
Из книги Николая Ильюхова и Михаила Титова «Партизанское движение в Приморьи».
Партизанские отряды были вооружены в общем однотипными винтовками 3-линейного калибра и, на всякий случай, имели по 50-80 патронов на каждого бойца... В первые месяцы партизанских операций ценную услугу в этом отношении оказали нам сами крестьяне и сучанские шахтеры: по своей инициативе они организовали во Фроловке, Казанке и других селах кустарное производство патронов и вырабатывали их в таком количестве, что могли в значительной степени смягчить остроту патронного кризиса. Сущность производства заключалась в следующем: сучанские шахтеры в своих мастерских сделали необходимое количество металлических формочек… для отливки из свинца пуль; в пустую гильзу, которую партизан после выстрела должен был обязательно сохранять и передавать в мастерские, насыпался порох, старый использованный капсюль сменялся новым, забивался небольшой пыж (можно впрочем и без него), вставлялась отлитая пуля в гильзу, и патрон готов. Легко понять теперь неосновательность жалоб белых на то, что партизаны употребляли нарезные патроны. Приготовленные подобным способом патроны в случаях попадания делали такие раны, что спасти раненого было почти невозможно. Чтобы облегчить положение тех белогвардейцев, которые могли попасть под пули партизан, мы, в ответ на обвинение нас со стороны белых в жестокости, неоднократно предлагали их офицерам выход, а именно: мы предлагали снабжать нас из складов владивостокской крепости, находившихся в их руках, фабричными патронами, тогда ранения наших врагов были бы менее ужасными. Белые отказывались от нашего предложения - тем хуже для них...
[Читать далее]В течение десятков лет в Анучине обучали солдат стрельбе. Стрельбищем служил земельный вал, в котором было накоплено большое количество пуль из 3-линейных винтовок. Мы решили воспользоваться этим богатейшим кладом. Сконцентрированные в Анучине арестованные сельские попы, которых мы предусмотрительно задержали почти всех поголовно, были приспособлены к работе по раскопке вала и собиранию пуль...
Параллельно с изготовлением патронов наши мастерские стали создавать при себе новые «цехи» по выделке бомб. Это производство являлось еще более примитивным, хоть и не менее важным. Чтобы сделать бомбу, бралась пустая банка из-под консервов… в нее вкладывался заряд взрывчатых веществ (динамит), мелкие куски жести, железа, проволоки; все это закрывалось крышкой, к которой приделывался фитиль из бикфордова шнура, и бомба готова. Для употребления этого смертоносного снаряда требовалась сноровка и даже, если хотите, искусство; не каждый мог им пользоваться. Во-первых, нужна была выдержка, так как фитиль зажигался спичкой и бомбу нужно было продержать столько времени в руках, сколько требовалось времени, при хладнокровном настроении, для счета до восьми. По счету «девять» бомба бросалась в место, где больше всего скучивался противник. Взрыв был потрясающий; как-то своеобразно соединялся глухой гул с режущим ухо треском. Содержимое банки-бомбы разлеталось во все стороны, поражая все на пути. Если партизан заранее не приготовил себе убежища, ему так же, как и врагам, грозила смерть или, еще хуже, ранение, которое в известном случае было самым тяжелым исходом, так как попадавший в тело кусок гвоздя или грязной ржавой жести не только рвал на куски мясо, но, как правило, производил заражение крови. Такими средневековыми способами мы вынуждены были пользоваться: нельзя же было идти с голыми руками против вооруженного с ног до головы врага...
При первоначальном формировании отрядов не производилось достаточно строгой фильтрации вступающих бойцов, и поэтому в среду их естественно проникал сорный элемент - трусы, воришки, охотники до сули (корейский самогон) и прочие типы криминального порядка. Не спаслись отряды и от проникновения в них шпиков и агентов колчаковских контрразведок, пришедших с гнусными разрушительными намерениями. Они, как только могли, разлагали неокрепшие ряды партизан, и вот в отношении этих-то вредных элементов нужны были какие-то меры борьбы...
В выборе мер борьбы с большими и малыми проступками требовалась особая осторожность: надо было применять такие, которые были бы приемлемы для самих отрядов, поддержаны ими и не убивали бы революционного духа. Среди этих мер, круг которых был очень ограничен, были и чрезвычайно жесткие, включительно до расстрела. Помнится случай, когда за изнасилование корейки партизан был расстрелян по приговору отрядного суда... С еще большей болью в сердце вспоминаем случай, когда сучанский отряд с барабанным боем провел по улице деревни Екатериновки несколько партизан, уличенных в краже у крестьянок белья и платьев. Их сопровождала группа партизан, а сами они должны были выкрикивать: «мы воры, мы опозорили имя борца революции!» и т. п. В некоторых отрядах по решению общего собрания партизан даже пороли розгами замеченных неоднократно в выходящих из ряда вон поступках - мародерстве, пьянстве и т. п. Конечно, все это было в единичных случаях в первую пору партизанской борьбы; когда в отрядах появилось достаточное количество сознательных и культурных революционных работников, дело воспитания бойцов в духе революционной дисциплины стало обязанностью каждого...
Организация власти на местах была трудноразрешимым вопросом. После падения советов их заменило номинально земство. При Колчаке в Приморьи был наместник, власть которого распространялась преимущественно на города, а отдаленная периферия была предоставлена сама себе, и фактически там не было никаких органов власти. В волостях существовали волуправления, в селах - старосты, но все это было только вывеской. Население в это время тоже не проявляло ни малейшего желания к созданию каких-либо органов самоуправления. И только в тех местах, куда до восстания имели доступ сатрапы наместника, были созданы скорее какие-то суррогаты власти, чем нормальные органы с конституционной физиономией... Насколько «власть» за этот период стала нежелательным бременем для крестьян, в особенности в местностях, куда совершались белогвардейские прогулки, легче всего понять на примере сельской власти. Колчаковцы не могли выносить названия «председатель села», сохранившегося от периода советской власти (сокращенное название председателя сельского совета), и немало получили розг и прикладов несчастные председатели и те, кто в присутствии колчаковцев употреблял этот термин. Однако крестьяне быстро приспособились к новому «режиму» и стали обязанности представителя местной власти исполнять поочередно - сначала по неделям, а потом этот срок дошел до одних суток: всякий боялся быть захваченным белыми в этом «почетном» звании... До чего панически боялись сельские старосты встречи с колчаковской властью, можно судить по следующим примерам. Когда ген. Смирнов после занятия Фроловки однажды вызвал к себе в штаб старосту селения Королевки (где Титов был учителем некоторое время), Прокоп Никула так испугался этого приглашения, что, отправляясь во Фроловку, слезно распрощался со всей семьей… и забежал утром к Титову на квартиру попрощаться. «Еду на смерть. Я уж, Яков Степаныч, не вернусь домой. Либо расстреляют, либо запорют. Вас-то я не выдам... Прощайте...». Другого крестьянина - Бегункова тот же ген. Смирнов подверг пыткам и порке, угрожая посадить его надлежащим местом на раскаленную сковородку только за то, что он был ранее председателем советского волисполкома. Отсюда понятно, почему в этот период трудно было организовать на местах работающий регулярно аппарат: страх охватывал каждого, кому приходил черед брать хотя бы ненадолго бразды правления в тот момент, когда могли появиться золотопогонные «ревнители правопорядка»...
Борьба с самогоном, варкой которого занимались великолепно квалифицированные в этом отношении корейцы, здесь была затруднена тем обстоятельством, что корейцы жили отдельными фанзами по полям и лесам и трудно поддавались нашему надзору... С этим злом Ревштаб вел жестокую борьбу: обнаруженные заводы разрушались, сулю выливали на землю, налагали штрафы на виновных и даже производили конфискацию их имущества. Только такой резкий и выдержанный курс помог нам избавиться от пьянства как распространенного явления и безобразий, вытекающих из него.
...
Для того чтобы определить настроение белых, мы включились в телеграфную линию и от имени начальника американского гарнизона на Сучанских рудниках начали вести с ними разговор по прямому проводу. Разговор состоял примерно в следующем. Мы называем фамилию американского начальника Пендельтона и вежливо, с нотками сочувствия, спрашиваем начальника белых:
- Верны ли наши сведения, полученные частным путем, о том, что партизаны обложили со всех сторон Владимировку, лишили связи господина ген. Волкова с правительственными вой сками и ген. Ивановым-Риновым?
Начальник штаба белых отвечает:
- Да.
«Полковник Пендельтон»: Есть ли у вас уверенность в том, что господин ген. Волков сможет самостоятельно восстановить эту связь, чтобы получить поддержку извне и разрушить партизанскую блокаду?
Ответ: Трудно сказать, но такой уверенности мы все же не теряем.
Вопрос: Не могу ли я надеяться на счастливый для нашей армии случай, чтобы помочь уважаемому генералу?
Ответ: Я об этом доложу, лично же думаю, что генерал будет рад вашему предложению и поспешит выразить свою сердечную благодарность вашей доблестной армии.
Вопрос: А известно ли вам, подлец, что это говорят красные партизаны, что вы непредусмотрительно разболтали ваши секреты о вашем отчаянии?
Ответ: Негодяи!
С нашей стороны: Да здравствует социалистическая революция! Привет солдатам, смерть офицерам!
Ответ - нецензурные слова, поток ругательств.
Вскоре мы наладили телеграфную связь с гарнизоном белых, и беспрестанно партизаны вели с колчаковцами разговоры, которые всегда заканчивались самыми отборными ругательствами. Белые тоже охотно вызывали нас по телефону, пока ген. Волков не запретил этого оригинального удовольствия. На 9-й день осады ночью ген. Волков с группой офицеров «перехитрил» нас и по лесной тропе бежал во Владивосток, оставив своих молодцов без него...
4 апреля ночью прибежала к нам группа крестьян с известием, что деревня Унаши занята белыми и что противник предполагает собрать всех мирных жителей и «гнать» всех их впереди своих цепей, которые поутру будут наступать на Перятино. Из объяснений крестьян мы поняли, что такая дикая выходка белогвардейских командиров была рассчитана на то, чтобы парализовать боеспособность наших отрядов, которые, мол, не станут стрелять в своих.
…с тыловой заставы передают сведения, что прибыла американская делегация в составе двух офицеров с четырьмя солдатами и просит разрешения повидаться с «господами» Ильюховым и Тетериным. Американцы прибыли для переговоров относительно доставки нам обмундирования. В этот период они основательно заигрывали с нами, видимо не теряя уверенности, что можно будет партизан сагитировать как свою группировку, в противовес атаманам, ставленникам японской интервенции. Такая оценка «политики» американцев подтвердилась месяц спустя тем, что командующий чехословацкими войсками через освобожденного из тюрьмы т. Яременко прямо предложил нам за определенную «компенсацию» переменить свои «непримиримо крайние» лозунги на лозунг за Учредительное собрание. Во всяком случае мы приняли несвоевременно появившихся «дипломатических» гостей, хотя и без подобающего гостеприимства. Вежливо извинившись, что по «объективным» причинам не можем уделить времени на переговоры, мы предложили им остаться в наших рядах до тех пор, пока окончится бой, после чего можно будет начать беседу. Признаться, свое предложение мы основывали на не совсем «честных» расчетах: мы думали в бою поставить наших гостей в такое место, где они наверняка могли бы пострадать от колчаковских пуль. Янки, всегда падкие на острые ощущения, с радостью согласились воспользоваться интересным случаем - увидеть партизан в боевой обстановке, но занять рекомендуемое нами место отказались, заявив, что предпочитают засесть на крыше школы, самого высокого здания в деревне, и обозревать картину боя во всей ее полноте. Мы вынуждены были признать неотразимость доводов наших гостей...
Драка началась... Американцы, до сих пор сидевшие на крыше школьного здания, начали нервничать и, увлеченные партизанской страстностью, сами втянулись в события. Лейтенант, глава делегации, внимательно следил за маневрами колчаковцев и, желая нам «помочь», через своего солдата передавал нам каждые 10-15 минут записки с извещением о всякой перемене картины боя. Мы старались подать вид, что сведения лейтенанта нам оказывают пользу, хотя на самом деле они ничего нового нам не давали и только отрывали напрасно внимание на деликатную болтовню с посланцами янки. Под давлением нашего перекрестного огня колчаковцы наконец приостановили продвижение вперед, залегли и начали окапываться. Бой продолжался теперь невыгодно для нас: попадание стало минимальным, - не видно было колчаковских стрелков, спрятавшихся в окопы...
С наступлением темноты полил проливной дождь, и мы решили больше не расстреливать патронов, так как деревню стала покрывать та ночная темь, какая бывает весной в дождливую погоду. Цепи наши стали стягиваться к восточной части деревни, к кладбищу. Мы отступили по тропе в деревню Новицкую... Но тут случилось несчастье: мы изменили правилам дипломатической вежливости и традициям гостеприимства - ушли из Перятина, не предупредив об этом американскую делегацию, которая поэтому попала в плен к колчаковцам...
В деревню Новицкую мы вошли усталые и голодные в дождливую весеннюю ночь. В центре деревни встретил нас кавалерийский разъезд американских солдат, которые на ломаном русском языке заявили, что американский лейтенант просит «комендант Ильюхов и Петров» остановиться в квартире, где «сидят американский офицер»... Американцы, выражая восхищение поведением партизан в бою, высказали огорчение, что до сих пор они ничего не знают о судьбе своей делегации, и попросили нас рассказать о ней, что мы знали. Оказалось, что в период боя янки пережили немало. Как только стали доноситься до Сучанских рудников звуки стрельбы, полковник Пендельтон (начгар) решил, что его делегация может попасть в опасное положение, и выслал стоящий теперь в Новицкой отряд для спасения своих посланцев. Этот отряд, прибыв в Новицкую, немедленно выслал в Перятино парламентеров с белыми флагами, которые прибыли туда в тот момент, когда партизаны оставили деревню. Колчаковцы обстреляли парламентеров и ранили в руку одного офицера. Обозленные и встревоженные за судьбу названной делегации парламентеры поспешили вернуться обратно. Тут же нам показали письмо от офицеров, захваченных в плен, в котором те сообщали, что колчаковцы объявили их «шпионами» и к утру намерены расстрелять, если они не реабилитируют себя. Растерявшийся после такого оборота дела, полковник Пендельтон через своих посланцев просил нашего совета, как ему теперь следует поступить, чтобы освободить пленников. Ситуация сложилась для нас выгодная хоть куда. Без долгих разговоров мы сообщили полковнику Пендельтону, что, по нашему мнению, единственным путем для освобождения пленных офицеров является наше совместное с американцами немедленное наступление на белогвардейцев. Письмо с изложением этого взгляда мы послали Пендельтону с молодым американским офицером. И каковы бы, вы думали, были результаты? Полковник Пендельтон часа через два прислал ответ, в котором благодарил за «разумный совет» и сообщал, что он выслал в Новицкую свой отряд, который должен соединиться с нами и поступить в распоряжение «комендант Ильюхова» для совместного с партизанами наступления на Перятино. На рассвете к нам прибыл адъютант этого отряда для связи. Мы терпеливо ждем «подкрепления». Однако проходит час, два, а отряда нет. И мы и американцы, сидящие с нами в избе, начинаем нервничать и теряться в догадках. Вдруг влетают в деревню на взмыленных лошадях пять конных американских солдат и с видимой досадой сообщают, что их отряд с артиллерией завяз в болоте и просит партизан помочь ему оттуда выбраться. В такой версии мы усомнились и решили уклониться от помощи. Всем партизанским отрядам тут же был отдан приказ выступить из деревни и занять боевые позиции с целью одним начать наступление на Перятино. Американцы долго убеждали нас отказаться от этих планов и подождать прибытия их отряда. Мы с ними не соглашались. В это время является из Перятина освободившаяся из колчаковского плена американская делегация, и дело принимает иной оборот: полковник Пендельтон отзывает свой отряд назад на Сучанские рудники. После мы проверили достоверность версии о злоключениях американского отряда, и факты все подтвердились. Оказалось, что янки отправились в поход с целой кавалькадой обозов, походными кухнями, лазаретом и прочим, и вся эта тяжеловесная махина ночью сбилась с дороги и попала в болото, где и завязла. Мы пожалели о том, что были излишне осторожны: нужно было помочь отряду выбраться из болота и довести его до столкновения с колчаковцами. Это имело бы не последнее значение для разрыва «дружественных отношений» белогвардейского правительства с американскими интервентами.
Итак мы решили наступать на Перятино одни. Часов в восемь утра наши силы двинулись вперед по горным тропам. Но бою не суждено было разыграться: колчаковцы поспешили сняться и без сопротивления оставили сначала Перятино, потом и Унаши. В Перятине белые подожгли 8 домов, с крыш которых партизаны накануне в бою оказывали наиболее сильное сопротивление; бандиты в бессильной злобе против партизан начали расправляться с мирными крестьянами. Пожар затушить не удалось, и дома сгорели дотла. В деревне и по пути отступления белых партизаны находили разбросанные пачки патронов: это тайно от офицеров оставляли подарок солдаты, сочувствующие партизанам.
...
В обзоре деятельности судебно-следственного отдела Ревштаба отчасти уже было сказано о наблюдавшихся в партизанских отрядах болячках, с которыми Ревштаб вел довольно решительную борьбу. Неизбежность этих болячек, в виде мелких преступлений и проступков, исходила из самой природы и сущности партизанских отрядов. Что собою представляли эти отряды? В отношении свойств и нравов это был сколок с широких крестьянских и рабочих слоев, из представителей коих состояли партотряды. Они и жили и боролись здесь же в деревнях, домах, на своих улицах. Среди них мы могли наблюдать много проявлений человеческих слабостей и пороков: питье водки, драки, кражи и т. д. Но это было зло сравнительно небольшой руки. Наряду с этим однако имело место в партизанских частях и другое, более серьезное явление, более опасное для всей судьбы вооруженной борьбы: имя этому явлению - атамановщина, «батьковщина», как порождение анархо-индивидуалистических стремлений.
...
Среди американских солдат были эмигранты из царской России. Нам удалось установить с американцами «смычку» в том смысле, что мы имели возможность понемногу получать патроны, и даже шел сговор о доставке нам винтовок, револьверов, бомб и наконец пулеметов. Вероятным успех сговора казался потому, что «янки» были большие любители самогона (суля), а пьяным им бывало «море по колено». У партизан кое-где появились американские винтовки и револьверы системы Кольта. Под пьяную руку американец братался с партизаном и ломаным русским языком заявлял: «Кольчак ни кароше - партиезан есть кароше»; «партизан брат есть», - указывал американец на большой палец своей руки.
Рудничный профком рабочих-шахтеров, с которым тесно был связан Ревштаб, однажды использовал эти дружественные отношения так, что, получив два вагона подарков, которыми американцы обычно демонстрировали перед русскими свою «благодетельность», передал их в распоряжение Ревштаба. Тут были белье, обувь, одежда, одеяла, изрядное количество кожи и других вещей... Из-за этого впоследствии загорелся сыр-бор. Полковник Пендельтон, начальник сучанского американского гарнизона, под давлением белогвардейских штабов был снят американским командованием «за незаконное сожительство» с Ольгинским ревштабом... В одной из патриотических газет… было напечатано даже объяснение «пострадавшего» Пендельтона, который заявлял, что «находясь в окружении партизан, ему ничего более не оставалось делать, как признать авторитет Ольгинского ревштаба, который был здесь так же силен в сельском населении, как сильна власть Колчака в городах»...
Очистив теперь весь Ольгинский район от белых, партизанам оставалось развивать наступление дальше, идти в другие уезды или же браться за изгнание интервентов, о чем нами недвусмысленно говорилось в выпущенных ранее декларациях. Однажды мы установили, что американцы нарушили условия, пропустив колчаковский вооруженный отряд по железной дороге. Это, естественно, насторожило партизан, и во второй раз, когда к пассажирскому поезду, идущему во Владивосток, были прицеплены вагоны с колчаковцами, отряд партизан под командой т. Петрова-Тетерина напал на этот поезд и обстрелял его. В этом бою погиб полковник Москвин, который был ранен и упал с поезда. Американцы тоже открыли огонь по нашему отряду, и недалеко от железной дороги в с. Суражевке завязался бой, окончившийся с жертвами для обеих сторон. Полковник Бресслер прислал письмо, в котором выразил сожаление о происшедшем и квалифицировал его как простое недоразумение. Однако это было начало конца нашей дипломатической деятельности. Внешним поводом к разрыву «добрососедских отношений» с американцами послужил арест ими нашего казначея т. Самусенко И. П., поехавшего на Сучанский рудник за покупками для партизанских отрядов. Американцы после ареста передали его японцам, которые в течение недели, пока он находился в их руках, по нескольку раз днем и ночью выводили его из помещения, ставили к стенке, наводили винтовки, ворочали затворами. Назавтра же после ареста Самусенко, по заданиям Ревштаба, были схвачены недалеко от лагерей два американских офицера и три солдата и доставлены в качестве заложников в Ревштаб. Началась резкая переписка. Обе стороны требовали освобождения арестованных. Японцы пытались выслать Самусенко во Владивосток в распоряжение русских властей, но мы организовали засаду, и поезд вернулся на Сучан, после чего Ревштаб предъявил в последний раз ультиматум: «Если к указанному часу т. Самусенко не будет доставлен невредимым в деревню Ново-Веселую, то американские заложники будут расстреляны». Это подействовало: обмен был произведен в назначенный Ревштабом час. Американские «пленники» в присутствии своего начальства и солдат сердечно благодарили представителей Ревштаба, сопровождавших их для обмена, за хорошее обращение и заявили, что теперь они хорошо узнали, что партизаны - это вовсе не шайка бандитов, как им рисовали. Деньги 19 000 рублей и покупки на 6000 рублей, захваченные при аресте нашего казначея, не были нам возвращены.
Весь описанный период партизано-американских отношений создает впечатление передышки, мирных иллюзий... Какие цели ставило перед собой американское командование, заключая договоры с партизанскими организациями, разгадывать мы не беремся. Быть может, они думали этим самым в известном смысле парализовать нас как действующую революционную силу, а может быть и правду высказал полковник Пендельтон в своем объяснении после его смещения.
Партизанские отряды были вооружены в общем однотипными винтовками 3-линейного калибра и, на всякий случай, имели по 50-80 патронов на каждого бойца... В первые месяцы партизанских операций ценную услугу в этом отношении оказали нам сами крестьяне и сучанские шахтеры: по своей инициативе они организовали во Фроловке, Казанке и других селах кустарное производство патронов и вырабатывали их в таком количестве, что могли в значительной степени смягчить остроту патронного кризиса. Сущность производства заключалась в следующем: сучанские шахтеры в своих мастерских сделали необходимое количество металлических формочек… для отливки из свинца пуль; в пустую гильзу, которую партизан после выстрела должен был обязательно сохранять и передавать в мастерские, насыпался порох, старый использованный капсюль сменялся новым, забивался небольшой пыж (можно впрочем и без него), вставлялась отлитая пуля в гильзу, и патрон готов. Легко понять теперь неосновательность жалоб белых на то, что партизаны употребляли нарезные патроны. Приготовленные подобным способом патроны в случаях попадания делали такие раны, что спасти раненого было почти невозможно. Чтобы облегчить положение тех белогвардейцев, которые могли попасть под пули партизан, мы, в ответ на обвинение нас со стороны белых в жестокости, неоднократно предлагали их офицерам выход, а именно: мы предлагали снабжать нас из складов владивостокской крепости, находившихся в их руках, фабричными патронами, тогда ранения наших врагов были бы менее ужасными. Белые отказывались от нашего предложения - тем хуже для них...
[Читать далее]В течение десятков лет в Анучине обучали солдат стрельбе. Стрельбищем служил земельный вал, в котором было накоплено большое количество пуль из 3-линейных винтовок. Мы решили воспользоваться этим богатейшим кладом. Сконцентрированные в Анучине арестованные сельские попы, которых мы предусмотрительно задержали почти всех поголовно, были приспособлены к работе по раскопке вала и собиранию пуль...
Параллельно с изготовлением патронов наши мастерские стали создавать при себе новые «цехи» по выделке бомб. Это производство являлось еще более примитивным, хоть и не менее важным. Чтобы сделать бомбу, бралась пустая банка из-под консервов… в нее вкладывался заряд взрывчатых веществ (динамит), мелкие куски жести, железа, проволоки; все это закрывалось крышкой, к которой приделывался фитиль из бикфордова шнура, и бомба готова. Для употребления этого смертоносного снаряда требовалась сноровка и даже, если хотите, искусство; не каждый мог им пользоваться. Во-первых, нужна была выдержка, так как фитиль зажигался спичкой и бомбу нужно было продержать столько времени в руках, сколько требовалось времени, при хладнокровном настроении, для счета до восьми. По счету «девять» бомба бросалась в место, где больше всего скучивался противник. Взрыв был потрясающий; как-то своеобразно соединялся глухой гул с режущим ухо треском. Содержимое банки-бомбы разлеталось во все стороны, поражая все на пути. Если партизан заранее не приготовил себе убежища, ему так же, как и врагам, грозила смерть или, еще хуже, ранение, которое в известном случае было самым тяжелым исходом, так как попадавший в тело кусок гвоздя или грязной ржавой жести не только рвал на куски мясо, но, как правило, производил заражение крови. Такими средневековыми способами мы вынуждены были пользоваться: нельзя же было идти с голыми руками против вооруженного с ног до головы врага...
При первоначальном формировании отрядов не производилось достаточно строгой фильтрации вступающих бойцов, и поэтому в среду их естественно проникал сорный элемент - трусы, воришки, охотники до сули (корейский самогон) и прочие типы криминального порядка. Не спаслись отряды и от проникновения в них шпиков и агентов колчаковских контрразведок, пришедших с гнусными разрушительными намерениями. Они, как только могли, разлагали неокрепшие ряды партизан, и вот в отношении этих-то вредных элементов нужны были какие-то меры борьбы...
В выборе мер борьбы с большими и малыми проступками требовалась особая осторожность: надо было применять такие, которые были бы приемлемы для самих отрядов, поддержаны ими и не убивали бы революционного духа. Среди этих мер, круг которых был очень ограничен, были и чрезвычайно жесткие, включительно до расстрела. Помнится случай, когда за изнасилование корейки партизан был расстрелян по приговору отрядного суда... С еще большей болью в сердце вспоминаем случай, когда сучанский отряд с барабанным боем провел по улице деревни Екатериновки несколько партизан, уличенных в краже у крестьянок белья и платьев. Их сопровождала группа партизан, а сами они должны были выкрикивать: «мы воры, мы опозорили имя борца революции!» и т. п. В некоторых отрядах по решению общего собрания партизан даже пороли розгами замеченных неоднократно в выходящих из ряда вон поступках - мародерстве, пьянстве и т. п. Конечно, все это было в единичных случаях в первую пору партизанской борьбы; когда в отрядах появилось достаточное количество сознательных и культурных революционных работников, дело воспитания бойцов в духе революционной дисциплины стало обязанностью каждого...
Организация власти на местах была трудноразрешимым вопросом. После падения советов их заменило номинально земство. При Колчаке в Приморьи был наместник, власть которого распространялась преимущественно на города, а отдаленная периферия была предоставлена сама себе, и фактически там не было никаких органов власти. В волостях существовали волуправления, в селах - старосты, но все это было только вывеской. Население в это время тоже не проявляло ни малейшего желания к созданию каких-либо органов самоуправления. И только в тех местах, куда до восстания имели доступ сатрапы наместника, были созданы скорее какие-то суррогаты власти, чем нормальные органы с конституционной физиономией... Насколько «власть» за этот период стала нежелательным бременем для крестьян, в особенности в местностях, куда совершались белогвардейские прогулки, легче всего понять на примере сельской власти. Колчаковцы не могли выносить названия «председатель села», сохранившегося от периода советской власти (сокращенное название председателя сельского совета), и немало получили розг и прикладов несчастные председатели и те, кто в присутствии колчаковцев употреблял этот термин. Однако крестьяне быстро приспособились к новому «режиму» и стали обязанности представителя местной власти исполнять поочередно - сначала по неделям, а потом этот срок дошел до одних суток: всякий боялся быть захваченным белыми в этом «почетном» звании... До чего панически боялись сельские старосты встречи с колчаковской властью, можно судить по следующим примерам. Когда ген. Смирнов после занятия Фроловки однажды вызвал к себе в штаб старосту селения Королевки (где Титов был учителем некоторое время), Прокоп Никула так испугался этого приглашения, что, отправляясь во Фроловку, слезно распрощался со всей семьей… и забежал утром к Титову на квартиру попрощаться. «Еду на смерть. Я уж, Яков Степаныч, не вернусь домой. Либо расстреляют, либо запорют. Вас-то я не выдам... Прощайте...». Другого крестьянина - Бегункова тот же ген. Смирнов подверг пыткам и порке, угрожая посадить его надлежащим местом на раскаленную сковородку только за то, что он был ранее председателем советского волисполкома. Отсюда понятно, почему в этот период трудно было организовать на местах работающий регулярно аппарат: страх охватывал каждого, кому приходил черед брать хотя бы ненадолго бразды правления в тот момент, когда могли появиться золотопогонные «ревнители правопорядка»...
Борьба с самогоном, варкой которого занимались великолепно квалифицированные в этом отношении корейцы, здесь была затруднена тем обстоятельством, что корейцы жили отдельными фанзами по полям и лесам и трудно поддавались нашему надзору... С этим злом Ревштаб вел жестокую борьбу: обнаруженные заводы разрушались, сулю выливали на землю, налагали штрафы на виновных и даже производили конфискацию их имущества. Только такой резкий и выдержанный курс помог нам избавиться от пьянства как распространенного явления и безобразий, вытекающих из него.
...
Для того чтобы определить настроение белых, мы включились в телеграфную линию и от имени начальника американского гарнизона на Сучанских рудниках начали вести с ними разговор по прямому проводу. Разговор состоял примерно в следующем. Мы называем фамилию американского начальника Пендельтона и вежливо, с нотками сочувствия, спрашиваем начальника белых:
- Верны ли наши сведения, полученные частным путем, о том, что партизаны обложили со всех сторон Владимировку, лишили связи господина ген. Волкова с правительственными вой сками и ген. Ивановым-Риновым?
Начальник штаба белых отвечает:
- Да.
«Полковник Пендельтон»: Есть ли у вас уверенность в том, что господин ген. Волков сможет самостоятельно восстановить эту связь, чтобы получить поддержку извне и разрушить партизанскую блокаду?
Ответ: Трудно сказать, но такой уверенности мы все же не теряем.
Вопрос: Не могу ли я надеяться на счастливый для нашей армии случай, чтобы помочь уважаемому генералу?
Ответ: Я об этом доложу, лично же думаю, что генерал будет рад вашему предложению и поспешит выразить свою сердечную благодарность вашей доблестной армии.
Вопрос: А известно ли вам, подлец, что это говорят красные партизаны, что вы непредусмотрительно разболтали ваши секреты о вашем отчаянии?
Ответ: Негодяи!
С нашей стороны: Да здравствует социалистическая революция! Привет солдатам, смерть офицерам!
Ответ - нецензурные слова, поток ругательств.
Вскоре мы наладили телеграфную связь с гарнизоном белых, и беспрестанно партизаны вели с колчаковцами разговоры, которые всегда заканчивались самыми отборными ругательствами. Белые тоже охотно вызывали нас по телефону, пока ген. Волков не запретил этого оригинального удовольствия. На 9-й день осады ночью ген. Волков с группой офицеров «перехитрил» нас и по лесной тропе бежал во Владивосток, оставив своих молодцов без него...
4 апреля ночью прибежала к нам группа крестьян с известием, что деревня Унаши занята белыми и что противник предполагает собрать всех мирных жителей и «гнать» всех их впереди своих цепей, которые поутру будут наступать на Перятино. Из объяснений крестьян мы поняли, что такая дикая выходка белогвардейских командиров была рассчитана на то, чтобы парализовать боеспособность наших отрядов, которые, мол, не станут стрелять в своих.
…с тыловой заставы передают сведения, что прибыла американская делегация в составе двух офицеров с четырьмя солдатами и просит разрешения повидаться с «господами» Ильюховым и Тетериным. Американцы прибыли для переговоров относительно доставки нам обмундирования. В этот период они основательно заигрывали с нами, видимо не теряя уверенности, что можно будет партизан сагитировать как свою группировку, в противовес атаманам, ставленникам японской интервенции. Такая оценка «политики» американцев подтвердилась месяц спустя тем, что командующий чехословацкими войсками через освобожденного из тюрьмы т. Яременко прямо предложил нам за определенную «компенсацию» переменить свои «непримиримо крайние» лозунги на лозунг за Учредительное собрание. Во всяком случае мы приняли несвоевременно появившихся «дипломатических» гостей, хотя и без подобающего гостеприимства. Вежливо извинившись, что по «объективным» причинам не можем уделить времени на переговоры, мы предложили им остаться в наших рядах до тех пор, пока окончится бой, после чего можно будет начать беседу. Признаться, свое предложение мы основывали на не совсем «честных» расчетах: мы думали в бою поставить наших гостей в такое место, где они наверняка могли бы пострадать от колчаковских пуль. Янки, всегда падкие на острые ощущения, с радостью согласились воспользоваться интересным случаем - увидеть партизан в боевой обстановке, но занять рекомендуемое нами место отказались, заявив, что предпочитают засесть на крыше школы, самого высокого здания в деревне, и обозревать картину боя во всей ее полноте. Мы вынуждены были признать неотразимость доводов наших гостей...
Драка началась... Американцы, до сих пор сидевшие на крыше школьного здания, начали нервничать и, увлеченные партизанской страстностью, сами втянулись в события. Лейтенант, глава делегации, внимательно следил за маневрами колчаковцев и, желая нам «помочь», через своего солдата передавал нам каждые 10-15 минут записки с извещением о всякой перемене картины боя. Мы старались подать вид, что сведения лейтенанта нам оказывают пользу, хотя на самом деле они ничего нового нам не давали и только отрывали напрасно внимание на деликатную болтовню с посланцами янки. Под давлением нашего перекрестного огня колчаковцы наконец приостановили продвижение вперед, залегли и начали окапываться. Бой продолжался теперь невыгодно для нас: попадание стало минимальным, - не видно было колчаковских стрелков, спрятавшихся в окопы...
С наступлением темноты полил проливной дождь, и мы решили больше не расстреливать патронов, так как деревню стала покрывать та ночная темь, какая бывает весной в дождливую погоду. Цепи наши стали стягиваться к восточной части деревни, к кладбищу. Мы отступили по тропе в деревню Новицкую... Но тут случилось несчастье: мы изменили правилам дипломатической вежливости и традициям гостеприимства - ушли из Перятина, не предупредив об этом американскую делегацию, которая поэтому попала в плен к колчаковцам...
В деревню Новицкую мы вошли усталые и голодные в дождливую весеннюю ночь. В центре деревни встретил нас кавалерийский разъезд американских солдат, которые на ломаном русском языке заявили, что американский лейтенант просит «комендант Ильюхов и Петров» остановиться в квартире, где «сидят американский офицер»... Американцы, выражая восхищение поведением партизан в бою, высказали огорчение, что до сих пор они ничего не знают о судьбе своей делегации, и попросили нас рассказать о ней, что мы знали. Оказалось, что в период боя янки пережили немало. Как только стали доноситься до Сучанских рудников звуки стрельбы, полковник Пендельтон (начгар) решил, что его делегация может попасть в опасное положение, и выслал стоящий теперь в Новицкой отряд для спасения своих посланцев. Этот отряд, прибыв в Новицкую, немедленно выслал в Перятино парламентеров с белыми флагами, которые прибыли туда в тот момент, когда партизаны оставили деревню. Колчаковцы обстреляли парламентеров и ранили в руку одного офицера. Обозленные и встревоженные за судьбу названной делегации парламентеры поспешили вернуться обратно. Тут же нам показали письмо от офицеров, захваченных в плен, в котором те сообщали, что колчаковцы объявили их «шпионами» и к утру намерены расстрелять, если они не реабилитируют себя. Растерявшийся после такого оборота дела, полковник Пендельтон через своих посланцев просил нашего совета, как ему теперь следует поступить, чтобы освободить пленников. Ситуация сложилась для нас выгодная хоть куда. Без долгих разговоров мы сообщили полковнику Пендельтону, что, по нашему мнению, единственным путем для освобождения пленных офицеров является наше совместное с американцами немедленное наступление на белогвардейцев. Письмо с изложением этого взгляда мы послали Пендельтону с молодым американским офицером. И каковы бы, вы думали, были результаты? Полковник Пендельтон часа через два прислал ответ, в котором благодарил за «разумный совет» и сообщал, что он выслал в Новицкую свой отряд, который должен соединиться с нами и поступить в распоряжение «комендант Ильюхова» для совместного с партизанами наступления на Перятино. На рассвете к нам прибыл адъютант этого отряда для связи. Мы терпеливо ждем «подкрепления». Однако проходит час, два, а отряда нет. И мы и американцы, сидящие с нами в избе, начинаем нервничать и теряться в догадках. Вдруг влетают в деревню на взмыленных лошадях пять конных американских солдат и с видимой досадой сообщают, что их отряд с артиллерией завяз в болоте и просит партизан помочь ему оттуда выбраться. В такой версии мы усомнились и решили уклониться от помощи. Всем партизанским отрядам тут же был отдан приказ выступить из деревни и занять боевые позиции с целью одним начать наступление на Перятино. Американцы долго убеждали нас отказаться от этих планов и подождать прибытия их отряда. Мы с ними не соглашались. В это время является из Перятина освободившаяся из колчаковского плена американская делегация, и дело принимает иной оборот: полковник Пендельтон отзывает свой отряд назад на Сучанские рудники. После мы проверили достоверность версии о злоключениях американского отряда, и факты все подтвердились. Оказалось, что янки отправились в поход с целой кавалькадой обозов, походными кухнями, лазаретом и прочим, и вся эта тяжеловесная махина ночью сбилась с дороги и попала в болото, где и завязла. Мы пожалели о том, что были излишне осторожны: нужно было помочь отряду выбраться из болота и довести его до столкновения с колчаковцами. Это имело бы не последнее значение для разрыва «дружественных отношений» белогвардейского правительства с американскими интервентами.
Итак мы решили наступать на Перятино одни. Часов в восемь утра наши силы двинулись вперед по горным тропам. Но бою не суждено было разыграться: колчаковцы поспешили сняться и без сопротивления оставили сначала Перятино, потом и Унаши. В Перятине белые подожгли 8 домов, с крыш которых партизаны накануне в бою оказывали наиболее сильное сопротивление; бандиты в бессильной злобе против партизан начали расправляться с мирными крестьянами. Пожар затушить не удалось, и дома сгорели дотла. В деревне и по пути отступления белых партизаны находили разбросанные пачки патронов: это тайно от офицеров оставляли подарок солдаты, сочувствующие партизанам.
...
В обзоре деятельности судебно-следственного отдела Ревштаба отчасти уже было сказано о наблюдавшихся в партизанских отрядах болячках, с которыми Ревштаб вел довольно решительную борьбу. Неизбежность этих болячек, в виде мелких преступлений и проступков, исходила из самой природы и сущности партизанских отрядов. Что собою представляли эти отряды? В отношении свойств и нравов это был сколок с широких крестьянских и рабочих слоев, из представителей коих состояли партотряды. Они и жили и боролись здесь же в деревнях, домах, на своих улицах. Среди них мы могли наблюдать много проявлений человеческих слабостей и пороков: питье водки, драки, кражи и т. д. Но это было зло сравнительно небольшой руки. Наряду с этим однако имело место в партизанских частях и другое, более серьезное явление, более опасное для всей судьбы вооруженной борьбы: имя этому явлению - атамановщина, «батьковщина», как порождение анархо-индивидуалистических стремлений.
...
Среди американских солдат были эмигранты из царской России. Нам удалось установить с американцами «смычку» в том смысле, что мы имели возможность понемногу получать патроны, и даже шел сговор о доставке нам винтовок, револьверов, бомб и наконец пулеметов. Вероятным успех сговора казался потому, что «янки» были большие любители самогона (суля), а пьяным им бывало «море по колено». У партизан кое-где появились американские винтовки и револьверы системы Кольта. Под пьяную руку американец братался с партизаном и ломаным русским языком заявлял: «Кольчак ни кароше - партиезан есть кароше»; «партизан брат есть», - указывал американец на большой палец своей руки.
Рудничный профком рабочих-шахтеров, с которым тесно был связан Ревштаб, однажды использовал эти дружественные отношения так, что, получив два вагона подарков, которыми американцы обычно демонстрировали перед русскими свою «благодетельность», передал их в распоряжение Ревштаба. Тут были белье, обувь, одежда, одеяла, изрядное количество кожи и других вещей... Из-за этого впоследствии загорелся сыр-бор. Полковник Пендельтон, начальник сучанского американского гарнизона, под давлением белогвардейских штабов был снят американским командованием «за незаконное сожительство» с Ольгинским ревштабом... В одной из патриотических газет… было напечатано даже объяснение «пострадавшего» Пендельтона, который заявлял, что «находясь в окружении партизан, ему ничего более не оставалось делать, как признать авторитет Ольгинского ревштаба, который был здесь так же силен в сельском населении, как сильна власть Колчака в городах»...
Очистив теперь весь Ольгинский район от белых, партизанам оставалось развивать наступление дальше, идти в другие уезды или же браться за изгнание интервентов, о чем нами недвусмысленно говорилось в выпущенных ранее декларациях. Однажды мы установили, что американцы нарушили условия, пропустив колчаковский вооруженный отряд по железной дороге. Это, естественно, насторожило партизан, и во второй раз, когда к пассажирскому поезду, идущему во Владивосток, были прицеплены вагоны с колчаковцами, отряд партизан под командой т. Петрова-Тетерина напал на этот поезд и обстрелял его. В этом бою погиб полковник Москвин, который был ранен и упал с поезда. Американцы тоже открыли огонь по нашему отряду, и недалеко от железной дороги в с. Суражевке завязался бой, окончившийся с жертвами для обеих сторон. Полковник Бресслер прислал письмо, в котором выразил сожаление о происшедшем и квалифицировал его как простое недоразумение. Однако это было начало конца нашей дипломатической деятельности. Внешним поводом к разрыву «добрососедских отношений» с американцами послужил арест ими нашего казначея т. Самусенко И. П., поехавшего на Сучанский рудник за покупками для партизанских отрядов. Американцы после ареста передали его японцам, которые в течение недели, пока он находился в их руках, по нескольку раз днем и ночью выводили его из помещения, ставили к стенке, наводили винтовки, ворочали затворами. Назавтра же после ареста Самусенко, по заданиям Ревштаба, были схвачены недалеко от лагерей два американских офицера и три солдата и доставлены в качестве заложников в Ревштаб. Началась резкая переписка. Обе стороны требовали освобождения арестованных. Японцы пытались выслать Самусенко во Владивосток в распоряжение русских властей, но мы организовали засаду, и поезд вернулся на Сучан, после чего Ревштаб предъявил в последний раз ультиматум: «Если к указанному часу т. Самусенко не будет доставлен невредимым в деревню Ново-Веселую, то американские заложники будут расстреляны». Это подействовало: обмен был произведен в назначенный Ревштабом час. Американские «пленники» в присутствии своего начальства и солдат сердечно благодарили представителей Ревштаба, сопровождавших их для обмена, за хорошее обращение и заявили, что теперь они хорошо узнали, что партизаны - это вовсе не шайка бандитов, как им рисовали. Деньги 19 000 рублей и покупки на 6000 рублей, захваченные при аресте нашего казначея, не были нам возвращены.
Весь описанный период партизано-американских отношений создает впечатление передышки, мирных иллюзий... Какие цели ставило перед собой американское командование, заключая договоры с партизанскими организациями, разгадывать мы не беремся. Быть может, они думали этим самым в известном смысле парализовать нас как действующую революционную силу, а может быть и правду высказал полковник Пендельтон в своем объяснении после его смещения.