Николай Ильюхов и Михаил Титов о Гражданской войне в Приморье. Часть I
Из книги Николая Ильюхова и Михаила Титова «Партизанское движение в Приморьи».
Партизанское движение на Дальнем Востоке… явилось несколько запоздавшим эхом событий, которые имели место летом и в начале осени 1918 года. В этих событиях… защитником революции оказался только пролетариат, вернее - наиболее сознательная и решительная его часть, - в то время как широчайшие слои крестьян в подавляющей своей массе были безучастны. Революционные силы крестьянства развернулись лишь спустя 4-5 месяцев, т. е. в то время, когда вся Сибирь и Дальний Восток очутились в руках белогвардейщины...
[Читать далее]Летом… во Владивостокский порт прибывают эскадры союзников с пехотой, артиллерией, пулеметами; войска защитников цивилизации торжественно высаживаются на берег, занимают все важнейшие стратегические пункты, крепости, высылают гарнизоны во все города Приморской области... Многочисленное офицерство, юнкера и вообще сторонники буржуазного строя - монархисты, кадеты, меньшевики и эсеры, окрыленные надеждой на осуществление своих планов «спасения России», демонстративно приветствуют высадку союзных десантов и, надеясь на их поддержку, усиливают мобилизацию контрреволюционных сил, создают под теми или иными демократическими наименованиями боевые отряды, объединяя их общим лозунгом - «борьба за Учредительное собрание». На территории полосы отчуждения Восточно-китайской железной дороги, совершенно не тронутой событиями, происходившими в России, и сохранившей в целости все учреждения и традиции царского режима с их генералами и чиновниками, совершенно открыто комплектуются воинские части всё из тех же беженских элементов и дальневосточного казачества, главным образом Уссурийского и Забайкальского войск, привлеченных в Маньчжурию, Харбин и другие пограничные местности высокими окладами и надеждой возвратить себе былую «казачью почесть» и привилегии.
Генералы Хорват и Плешков, тесно связанные с Русско-азиатским банком - фактическим в то время хозяином Восточно-китайской жел. дор., - пользуясь кредитом этого банка, закупают все необходимые средства для ведения войны с советской властью и оказывают содействие казачьим офицерам Забайкальского и Уссурийского войск Семенову и Калмыкову, впоследствии сделавшимся атаманами названных войск и покрывшим себя громкой «славой» палачей рабочих и крестьян. Одним словом, против молодой, еще неокрепшей революционной власти мобилизуются все силы, создается единый «демократический» фронт реакции, чающей восстановления «попранного авторитета и прав» Учредительного собрания. А крестьянские массы переживали в это время свой внутренний процесс: бедняцкие революционные элементы освобождались от вековечного господства кулацких элементов, освобождались и от эсеровской идеологии и, занятые собой, пока что оставались безучастными ко всем приготовлениям врагов советской власти. Именно поэтому с такой легкостью чехословакам удалось в июле свергнуть советы...
В городах восстановилась самая оголтелая реакция: аресты, расстрелы, порки, разгром рабочих организаций, разгул пьяной офицерщины, грабежи и т. п...
Однако в то время, когда контрреволюция огнем и железом восстанавливала свою власть, крестьянство в массе своей стало мало-помалу осознавать действительное значение происходящих событий.
Сначала крестьянин стал прислушиваться, присматриваться к новой власти, а затем под ударами приклада и нагайки раскусил содержание этой власти и, поняв, что ее цели сводятся к восстановлению царского режима и помещиков, к повторению войн и страданий, стал искать выхода, путей для восстановлений той власти, которая только и давала гарантию освобождения для народа, за власть советов, свергнутых так недавно при его же молчаливом согласии. В сельских районах, расположенных вблизи пролетарских центров или там, где зажиточное крестьянство… составляло незначительную часть населения… революционное настроение и стремление поддержать советскую власть преобладали и без белогвардейского террора.
…властвование белых в течение каких-нибудь пары месяцев оказалось хорошим средством революционизирования не только деревни, но и городской мелкой буржуазии и интеллигенции. Под влиянием происходивших событий стала возрастать революционная активность бедняцких слоев крестьянства, и начал таять лед инертности у остальных его широких слоев. На сельских сходах, волостных съездах чаще стали слышаться голоса протеста против ненавистного контрреволюционного «временного правительства», против распоясавшейся офицерщины и интервентов. Нередко эти отдельные голоса, при одобрении всей остальной массы, стали принимать характер открытого призыва к борьбе с реакцией. Словом, два-три месяца оказали такое влияние на крестьянство, какого нельзя было бы добиться никакой агитацией на протяжении целых десятилетий при других исторических условиях.
…получились сведения о том, что из Владивостока ген. Ивановым-Риновым отправлен против нас карательный отряд в 300 штыков при двух орудиях и 8 пулеметах под командой ген. Смирнова. Белогвардейские газеты повели бешеную травлю против Сучана, подготовляя «общественное мнение» к тем «решительным действиям», которыми они намерены были «вырвать с корнем большевистскую заразу» в нашем районе.
…карательный отряд, находясь в полной неосведомленности о положении в районе, проявлял в своем наступлении по линии железной дороги такую осторожность, что даже отказался от поезда и, миновав станцию Кангауз, расположенную в 30 верстах от Сучанских рудников, двинулся вперед пешком. На такое путешествие до станции Сучан ему потребовалось около двух дней... В это время кулацкая часть деревень Казанки и Фроловки при поддержке «сомневающихся» и колеблющихся провела среди крестьян этих деревень мысль о необходимости послать депутацию в американский штаб, чтобы там просить защиты от репрессий белогвардейского правительства, а до получения ответа временно воздержаться от поддержки восстания.
Этим своим шагом противникам восстания удалось деморализовать села Краснополье и Сергеевку, которые тоже заняли выжидательную позицию. Весть об этом оказалась для нас неожиданной.
…мы… и не предполагали, что… получим неприятную весть: на поло вине пути нас встретил гонец, высланный дружиной из Казанки, с извещением о том, что Казанка и Фроловка решили пока не выступать с нами против ген. Смирнова, что вместо этого они решили просить «демократический» американский штаб защитить деревни Сучана от разгрома белогвардейских банд и вечером накануне этого дня уже послали к американцам депутацию, до возвращения которой - по их мнению - нет никакого смысла затевать драку с ген. Смирновым. Вместе с тем казанцы и фроловцы просили и нас пока воздержаться от боя, чтобы не давать карательному отряду повода для репрессий и не осложнять миссии депутации. Эта неожиданная весть вызвала среди партизан некоторое замешательство…
Время… оказалось уже проигранным. Только что успели… товарищи прибыть в Казанку, как деревня была оцеплена белыми, и им пришлось под сильным обстрелом бежать обратно. Смирнов, узнав, что из его лап вырвались руководители восстания, послал вдогонку кавалерийский разъезд в 50-60 сабель... Первый блин у нас вышел комом: дать бой там, где предполагалось, не пришлось.
Тем временем подошли пехота и артиллерия ген. Смирнова и укрепились в дер. Хмельницкой. Мы начали готовиться к наступлению. Наступать было для нас менее выгодно при данных условиях, но обстоятельства безусловно этого требовали. 2 января, ночью, мы легко заняли свободную часть дер. Хмельницкой, расположились на крышах домов и открыли бешеную стрельбу по неприятелю. Среди белых произошел невообразимый переполох. Никто из них не мог догадаться, откуда идет стрельба: противника нет, а со всех сторон стреляют... Белые, не видя противника, стреляли из пулеметов и ружей наугад, совершенно без ущерба для нас. Бой продолжался около двух часов и закончился тем, что покинули деревню как мы, так и белые, причем каждая из сторон конечно думала, что противник оказался победителем и что деревня занята им. Отряд Смирнова возвратился в дер. Казанку, а партизаны в Серебряную.
Карательный отряд делал свое дело. В деревнях, занимавшихся им, производилась дикая, безудержная расправа с крестьянами... Начало расправы было положено в Казанке, которая до этого жила иллюзиями возможности «мирного исхода» событий. Ген. Смирнов созвал здесь сходку и в присутствии всего села начал пороть мужиков раскаленными докрасна на огне шомполами, требуя сдачи оружия и указания, кто в селе является большевиком или сочувствует советской власти. В один вечер он выпорол 18 человек, причем каждый из «наказанных» получил от 30 до 80 ударов. Пороли и старых, и молодых, и «большевиков», и «учредиловцев», и сторонников партизан, и противников - без разбора, всех, кто, «по усмотрению офицеров», хоть сколько-нибудь внушал подозрение.
- Бьем вас, чтобы другим неповадно было, чтобы каждый из тех, кто побывал в наших руках, десятому и сотому заказывал не идти за большевиками. - Так напутствовали офицеры мужиков после того, как закончили над ними экзекуцию.
В день занятия деревни Казанки был расстрелян крестьянин Полунов.
В деревне Хмельницкой повторилось то же, что было в Казанке: выпороли тем же методом 9 крестьян и среди них семи десятилетнего старика Гурзу, который долго и упорно умолял «не обижать его», «побояться его старых лет» и «не снимать хоть его портки». Но бравая рука офицера не дрогнула: старику дали 25 ударов. В этой деревне белыми был захвачен в плен т. Кошман, один из участников подготовки восстания, который был тут же, на глазах своих родителей, подвергнут мучительной казни: его постепенно, методически рубили шашками - сначала одну руку, потом другую, затем ноги и т. д. Старик-отец Кошмана собрал куски тела сына в мешок и похоронил лишь на третий день, так как офицеры для «острастки» не разрешали убирать обезображенный труп героя.
В деревне Серебряной повторилась та же картина: был созван сход крестьян, и офицеры по выбору выпороли 6 человек. Ген. Смирнов приказом объявил, что не прекратит репрессий, пока крестьяне не выдадут организаторов восстания Ильюхова и Мечика и не сдадут оружия.
Тем временем вернулась депутация дер. Казанки, ездившая в штаб американских войск; она получила от американцев обещание «бдительно следить за событиями и не допускать беззаконных действий генерала Смирнова». Но ответ американцев оказался запоздавшим: теперь уже не стало колеблющихся и сомневающихся - все решили взяться за оружие и идти к партизанам.
4 января мы решили сделать налет на отряд Смирнова... Но противник перехитрил нас. В ту же ночь офицерский отряд человек в 50 занял Хмельницкую и расположился группами в 10-15 человек в здании школы и двух-трех домах... Предварительно офицерами была арестована жена Ильюхова Е. И. Слепцова, которую они объявили заложницей. Ген. Смирнов с остальной частью отряда расположился вблизи деревни в корейских фанзах. Чтобы не обнаружилась эта хитрая ловушка, офицеры целые сутки никого не выпускали из занятых ими домов. Не предполагая о приготовленной коварной ловушке, группа партизан прибыла в Хмельницкую и остановилась на некоторое время в избушке на краю деревни с тем, чтобы после отдыха вновь продолжать путь... Офицеры вполне основательно могли восхищаться ловкостью своей засады. Однако они не учли одного: забыли, а, может быть, в это время еще не знали, что в партизанской войне против них принимают участие не только рабочие и крестьяне с винтовками, но все население... Этот факт оказался роковым для хитро задуманного их предприятия. Перед тем как партизаны готовились продолжать свой опасный путь, прибежала к ним шестилетняя девочка, дочь партизана Корнея Суховея, которая… сообщила, что в домах засели офицеры и ждут появления партизан, чтобы их схватить. Донесение маленького разведчика сразу изменило наши планы. Партизаны бросились в атаку на первую же избу крестьянина К. Суховея, убили офицера, вышедшего из избы осмотреть улицу, и попытались проникнуть внутрь, чтобы захватить в плен всю засаду. Офицеры стали отстреливаться и кричать, что, если партизаны попытаются ломать дверь, они перестреляют всю семью К. Суховея (жену и пятерых детей)... Партизаны остановили свой натиск. Через некоторое время белая засада, расположенная в фанзах около Хмельницкой, со всех сторон открыла пулеметный и ружейный огонь по партизанам. Положение оказалось невыгодным для нас; поэтому, отстреливаясь, мы покинули деревню и вернулись к своим в Серебряную. Планы противника были разбиты, но вместе с тем и задача партизан осталась неосуществленной. Обозленные таким исходом дела, белые решили взять реванш в другом деле. Они разграбили ряд крестьянских хозяйств, кооперативную лавку, квартиру учителя, школьное имущество и с этими «трофеями» вернулись в Казанку...
Сучанские крестьяне, находившиеся в менее выгодных экономических условиях по сравнению с такими уездами, как Никольско-уссурийский, и вынужденные в силу этого часто уходить на заработки в город, на железную дорогу или в каменноугольные рудники, были более связаны с рабочими и потому отличались наибольшей революционностью и сознательностью. Сучанцы явились наиболее решительными выразителями настроения бедняцкого крестьянства, когда первыми выступили на борьбу за советы...
Другие уезды, чисто крестьянские или наиболее зажиточные, обеспеченные землей и угодьями, отображали в этот момент все шатания и слабость идеологии мелкособственнического крестьянства. Так, если Сучанский район, сохранивший в целости власть советов, несмотря на перевороты и господство реакции в городе, теперь выступил на борьбу за советскую власть, то пробуждение активности Никольско-уссурийского уезда происходило под знаком полной неясности в политических требованиях крестьянства: шатание, безыдейность и, в худшем случае, даже открытое выступление за Учредительное собрание, т. е. подпадение под прямое влияние кулаков и эсеров... И поэтому Никольско-уссурийский уезд был крайне неорганизован, раздроблен и служил объектом всякого рода эсеровских интриг и авантюр в 1918 г., в период существования советской власти, тогда как Сучанский район всякий раз выступал единым организованным фронтом, а когда восторжествовала реакция, он создал свою в полной мере независимую от контрреволюции «Сучанскую республику советов», знамя которой донес незапятнанным до окончательной победы...
В конце января мы получили сведения, что в Никольско-уссурийском уезде в дер. Варваровке арестована крестьянами группа наших агитаторов во главе с Корнеем Гурзо, которые были «заподозрены» в большевизме. Любопытное дело: крестьяне начинают готовиться к восстанию, просят у нас руководителей, а когда мы высылаем 17 человек своих партизан, их арестовывают и намереваются выдать «властям»... Немедленно мы послали крестьянам Варваровки ультимативное требование освободить наших товарищей. Мы им объясняли, что восстание на Сучане есть как раз большевистское восстание и что, если они не освободят партизан, мы примем такие меры, от которых им не поздоровится. В результате наши товарищи были освобождены. После оказалось, что кулацкая в значительной своей части деревня Варваровка, затем староверская деревня Виноградовка и еще две-три объявили «двум борющимся сторонам», т. е. нам и белым, что они отказываются от поддержки кого бы то ни было в «братоубийственной борьбе» и объявляют себя «нейтральной стороной», а для того, чтобы этот нейтралитет не был нарушен ни одной из сторон, они просили «союзное командование» взять их под свою защиту. Это был тот самый «нейтралитет», которым кулак наивно пытался прикрыть свою контрреволюционность и в силу которого, как это вообще часто бывало в истории гражданских войн, «нейтральным» достаточно доставалось от обеих сторон.
Мы начали готовиться к наступлению на ген. Смирнова, который в это время так растерялся при виде разворачивающейся картины восстания, что не выходил никуда из Казанки, каждую минуту ожидая набега партизан. К тому же в его отряде стало «неспокойно». Карательный отряд, как и вся «армия» Колчака, в то время представлял сброд самых различных элементов как социальных, так и национальных. Тут наряду с родовитым офицером-дворянином можно было встретить и хунхуза-китайца, и босяка, и гимназиста, и студента, и т. д. Хунхузы составляли значительную часть отряда Смирнова - около половины. Вся эта банда довольно высоко оплачивалась, чем только и поддерживался ее «боевой дух». Наемная система армии порождала своеобразный «демократизм» у защитников «национального дела», который характеризовался тем, что при военных операциях последнее слово сплошь и рядом оставалось за хунхузами: достаточно было задержать выплату им жалованья, как хунхузы устраивали «забастовку» и отказывались подчиняться приказу командира. Однажды был такой случай. Смирнов со своим карательным отрядом, направляясь из Казанки во Фроловку, должен был перейти реку Сицу, на которой провалился лед от тяжести батареи, и орудия пришлось вытаскивать людям на себе. Китайцы-хунхузы, не получившие своевременно жалованья, отказались от этой работы, заявляя, что они не будут больше подчиняться офицерам, если генерал не выплатит немедленно денег. Смирнову пришлось выполнить требование «забастовщиков», после чего орудия были вытащены из реки и отряд смог продолжать свой путь...
Ложь и провокация широко были использованы газетами для агитации против нас. В довершение своей подлости белые разыграли чудовищную комедию в надежде хотя этим объединить «общественность» в борьбе с партизанскими отрядами.
В бою под Веприным был убит офицер Пашкеев, один из активных местных деятелей контрреволюции, а под Гордеевкой - никому не известный офицер Монаков. Пашкееву власти села Шкотово устроили торжественные похороны в надежде повлиять на крестьян в том духе, что партизаны, мол, настолько потеряли «национальное чувство», что убивают местных деятелей, не щадя тем самым «русское дело». В церквах попы, несмотря на будничный день, устроили торжественные богослужения и в «пастырском слове народу» призывали его встать на защиту православной церкви. Однако все старания их не принесли сколько-нибудь существенных результатов. Не то было в случае с Монаковым, труп которого привезли во Владивосток. Газеты наполнились статьями, посвященными «павшему герою», с призывом ко всем принять участие в его похоронах. Наместник Колчака по Дальнему Востоку ген. Иванов-Ринов в день похорон приказал гарнизону выстроиться на Соборной площади для сопровождения гроба.
Попы много и долго звонили в колокола, сзывая «народ». В воскресенье, в день похорон, собралось довольно много всякого люда и войска. На площадь явились и власти и даже «сам» Иванов-Ринов. Тут священник Давыдов объявил собравшимся, что Монаков не был убит в бою, а раненым был захвачен в плен партизанами и затем подвергнут нечеловеческим пыткам, после которых герой, стоически переносивший все мучения, умер. В заключение поп Давыдов предлагал всем, желающим убедиться в подлинности его слов, осмотреть труп Монакова. Труп был действительно зверски изуродован: на плечах тела можно было заметить дыры от гвоздей, которыми пробивались погоны, лицо обезображено. Провокация на первый раз удалась: присутствовавшие на похоронах «героя» в большинстве поверили в справедливость слов попа Давыдова, и попытка белогвардейского правительства представить партизанское движение как бандитское дала свои плоды. В ответ на эту неслыханную клевету и обман мы обратились со специальным воззванием к рабочим и трудящимся Владивостока, в котором разоблачали ложь контрреволюции и доказывали, что партизанам, если бы они даже и хотели этого, фактически не было времени и возможности заниматься экзекуцией над офицером Монаковым...
…колчаковской власти описанная провокация нужна была еще и для того, чтобы отвлечь внимание населения от тех зверств, которые были учинены карательными отрядами после гордеевского и вепринского боев. Зверства же эти превзошли все, что видел сучанский рабочий и крестьянин до тех пор. Начнем с ген. Смирнова. Заняв дер. Гордеевку, он был поражен тем, что ни в одной избе нет крестьян - все бежали в сопки; остались лишь 9 стариков, которые не имели сил добраться до тайги. Эти старики были арестованы и подвергнуты «допросу». Их сначала избивали шомполами, затем на импровизированных блоках, приделанных к потолку избы, подняли вверх и оставили висеть привязанными за руки около двух часов. Когда и эта пытка не дала результатов (стариков допрашивали о местонахождении партизан), несчастные крестьяне были облиты кипятком. Наконец к вечеру (пытка продолжалась весь день) всех стариков выстроили в ряд, и офицеры их расстреляли...
Ген. Волков, занявший селение Новороссию, расстрелял двух крестьян, а в с. Ново-Москва он же расстрелял троих и в заключение облил керосином муку и пшеницу тех крестьян, запасы которых давали ему повод думать, что партизаны смогут получать у них хлеб и материальную поддержку. Особое чувство у нас вызвала казнь двоих немцев, бывших военнопленных. Эти два товарища прибыли к нам из города, где им угрожала расправа чехословацких шовинистов, и попросили зачислить их в отряд. Мы с радостью приняли обоих в свои ряды; но, так как они были совершенно измучены, истощены и больны, то решено было временно оставить их в дер. Ново-Москва у надежного крестьянина, где они должны были законспирироваться и оставаться до тех пор, пока наберутся сил, чтобы делать с партизанами изнурительные таежные переходы. Ген. Волков все же обнаружил их и расправился с присущей ему жестокостью. Наши немецкие друзья испытали страшные мучения: в январский мороз их раздели донага, разложили на льду и запороли насмерть проволокой...
Зверства доблестных генералов Смирнова и Волкова вызвали бурю негодования в крестьянстве. На сельских сходах стали выносить резолюции с протестами против расправы, учиняемой правительством; протесты эти посылались консульскому корпусу и «союзному командованию» во Владивосток. …командир партизанских отрядов отправил иностранным консулам подробное описание событий с протестом против покровительства интервентов белогвардейскому террору над рабочими и крестьянами, требуя немедленного прекращения вмешательства «союзных государств» в дела Советской республики и увода интервентских войск. В ответ на все это штаб американских войск выслал в село Гордеевку, где были казнены старики-крестьяне, предусмотрительно названные в оперативных сводках белых войск «партизанами», комиссию из пяти человек... Деятельность ее свелась к тому, что были сфотографированы трупы замученных и составлен «акт»; для приличия офицеры немного поохали, покачали головой, заявили нам, что партизаны в своем возмущении вполне правы, что они удивлены действиями русских коллег-офицеров, и затем благополучно, под охраной партизан, отбыли... Ясно, что в газетах ничего не было сказано ни о факте поездки комиссии ни о результатах ее работ.
Впрочем американская комиссия больше интересовалась партизанами, нежели самим предметом своей «командировки». Члены комиссии расспрашивали о социальном составе отрядов, о командирах, их образовании, командирском стаже, о нашей политической платформе. Они наивно доказывали, что нам нужно бороться как раз за тот строй, который установлен в «демократической, свободной» Америке, и пытались убедить нас, что для разрешения «социальных конфликтов» вовсе не обязательна гражданская война, что при наличии «доброй к тому воли» вполне можно найти компромиссную формулу для установления соглашения между нами и правительством Колчака. Много и долго говорили они нам в таком духе. Мы просили американцев только об одном - опубликовать в газетах их впечатления о расстрелах и грабежах, творимых белыми отрядами. Обещание было дано, но, конечно, не выполнено. По части же политики мы им сразу заявили, что между нами и белыми находится непроходимая пропасть, и, пренебрегая «дипломатическим тактом», выразили уверенность, что нам придется бороться не только с нашей контрреволюцией, но и с теперешними нашими гостями.
Партизанское движение на Дальнем Востоке… явилось несколько запоздавшим эхом событий, которые имели место летом и в начале осени 1918 года. В этих событиях… защитником революции оказался только пролетариат, вернее - наиболее сознательная и решительная его часть, - в то время как широчайшие слои крестьян в подавляющей своей массе были безучастны. Революционные силы крестьянства развернулись лишь спустя 4-5 месяцев, т. е. в то время, когда вся Сибирь и Дальний Восток очутились в руках белогвардейщины...
[Читать далее]Летом… во Владивостокский порт прибывают эскадры союзников с пехотой, артиллерией, пулеметами; войска защитников цивилизации торжественно высаживаются на берег, занимают все важнейшие стратегические пункты, крепости, высылают гарнизоны во все города Приморской области... Многочисленное офицерство, юнкера и вообще сторонники буржуазного строя - монархисты, кадеты, меньшевики и эсеры, окрыленные надеждой на осуществление своих планов «спасения России», демонстративно приветствуют высадку союзных десантов и, надеясь на их поддержку, усиливают мобилизацию контрреволюционных сил, создают под теми или иными демократическими наименованиями боевые отряды, объединяя их общим лозунгом - «борьба за Учредительное собрание». На территории полосы отчуждения Восточно-китайской железной дороги, совершенно не тронутой событиями, происходившими в России, и сохранившей в целости все учреждения и традиции царского режима с их генералами и чиновниками, совершенно открыто комплектуются воинские части всё из тех же беженских элементов и дальневосточного казачества, главным образом Уссурийского и Забайкальского войск, привлеченных в Маньчжурию, Харбин и другие пограничные местности высокими окладами и надеждой возвратить себе былую «казачью почесть» и привилегии.
Генералы Хорват и Плешков, тесно связанные с Русско-азиатским банком - фактическим в то время хозяином Восточно-китайской жел. дор., - пользуясь кредитом этого банка, закупают все необходимые средства для ведения войны с советской властью и оказывают содействие казачьим офицерам Забайкальского и Уссурийского войск Семенову и Калмыкову, впоследствии сделавшимся атаманами названных войск и покрывшим себя громкой «славой» палачей рабочих и крестьян. Одним словом, против молодой, еще неокрепшей революционной власти мобилизуются все силы, создается единый «демократический» фронт реакции, чающей восстановления «попранного авторитета и прав» Учредительного собрания. А крестьянские массы переживали в это время свой внутренний процесс: бедняцкие революционные элементы освобождались от вековечного господства кулацких элементов, освобождались и от эсеровской идеологии и, занятые собой, пока что оставались безучастными ко всем приготовлениям врагов советской власти. Именно поэтому с такой легкостью чехословакам удалось в июле свергнуть советы...
В городах восстановилась самая оголтелая реакция: аресты, расстрелы, порки, разгром рабочих организаций, разгул пьяной офицерщины, грабежи и т. п...
Однако в то время, когда контрреволюция огнем и железом восстанавливала свою власть, крестьянство в массе своей стало мало-помалу осознавать действительное значение происходящих событий.
Сначала крестьянин стал прислушиваться, присматриваться к новой власти, а затем под ударами приклада и нагайки раскусил содержание этой власти и, поняв, что ее цели сводятся к восстановлению царского режима и помещиков, к повторению войн и страданий, стал искать выхода, путей для восстановлений той власти, которая только и давала гарантию освобождения для народа, за власть советов, свергнутых так недавно при его же молчаливом согласии. В сельских районах, расположенных вблизи пролетарских центров или там, где зажиточное крестьянство… составляло незначительную часть населения… революционное настроение и стремление поддержать советскую власть преобладали и без белогвардейского террора.
…властвование белых в течение каких-нибудь пары месяцев оказалось хорошим средством революционизирования не только деревни, но и городской мелкой буржуазии и интеллигенции. Под влиянием происходивших событий стала возрастать революционная активность бедняцких слоев крестьянства, и начал таять лед инертности у остальных его широких слоев. На сельских сходах, волостных съездах чаще стали слышаться голоса протеста против ненавистного контрреволюционного «временного правительства», против распоясавшейся офицерщины и интервентов. Нередко эти отдельные голоса, при одобрении всей остальной массы, стали принимать характер открытого призыва к борьбе с реакцией. Словом, два-три месяца оказали такое влияние на крестьянство, какого нельзя было бы добиться никакой агитацией на протяжении целых десятилетий при других исторических условиях.
…получились сведения о том, что из Владивостока ген. Ивановым-Риновым отправлен против нас карательный отряд в 300 штыков при двух орудиях и 8 пулеметах под командой ген. Смирнова. Белогвардейские газеты повели бешеную травлю против Сучана, подготовляя «общественное мнение» к тем «решительным действиям», которыми они намерены были «вырвать с корнем большевистскую заразу» в нашем районе.
…карательный отряд, находясь в полной неосведомленности о положении в районе, проявлял в своем наступлении по линии железной дороги такую осторожность, что даже отказался от поезда и, миновав станцию Кангауз, расположенную в 30 верстах от Сучанских рудников, двинулся вперед пешком. На такое путешествие до станции Сучан ему потребовалось около двух дней... В это время кулацкая часть деревень Казанки и Фроловки при поддержке «сомневающихся» и колеблющихся провела среди крестьян этих деревень мысль о необходимости послать депутацию в американский штаб, чтобы там просить защиты от репрессий белогвардейского правительства, а до получения ответа временно воздержаться от поддержки восстания.
Этим своим шагом противникам восстания удалось деморализовать села Краснополье и Сергеевку, которые тоже заняли выжидательную позицию. Весть об этом оказалась для нас неожиданной.
…мы… и не предполагали, что… получим неприятную весть: на поло вине пути нас встретил гонец, высланный дружиной из Казанки, с извещением о том, что Казанка и Фроловка решили пока не выступать с нами против ген. Смирнова, что вместо этого они решили просить «демократический» американский штаб защитить деревни Сучана от разгрома белогвардейских банд и вечером накануне этого дня уже послали к американцам депутацию, до возвращения которой - по их мнению - нет никакого смысла затевать драку с ген. Смирновым. Вместе с тем казанцы и фроловцы просили и нас пока воздержаться от боя, чтобы не давать карательному отряду повода для репрессий и не осложнять миссии депутации. Эта неожиданная весть вызвала среди партизан некоторое замешательство…
Время… оказалось уже проигранным. Только что успели… товарищи прибыть в Казанку, как деревня была оцеплена белыми, и им пришлось под сильным обстрелом бежать обратно. Смирнов, узнав, что из его лап вырвались руководители восстания, послал вдогонку кавалерийский разъезд в 50-60 сабель... Первый блин у нас вышел комом: дать бой там, где предполагалось, не пришлось.
Тем временем подошли пехота и артиллерия ген. Смирнова и укрепились в дер. Хмельницкой. Мы начали готовиться к наступлению. Наступать было для нас менее выгодно при данных условиях, но обстоятельства безусловно этого требовали. 2 января, ночью, мы легко заняли свободную часть дер. Хмельницкой, расположились на крышах домов и открыли бешеную стрельбу по неприятелю. Среди белых произошел невообразимый переполох. Никто из них не мог догадаться, откуда идет стрельба: противника нет, а со всех сторон стреляют... Белые, не видя противника, стреляли из пулеметов и ружей наугад, совершенно без ущерба для нас. Бой продолжался около двух часов и закончился тем, что покинули деревню как мы, так и белые, причем каждая из сторон конечно думала, что противник оказался победителем и что деревня занята им. Отряд Смирнова возвратился в дер. Казанку, а партизаны в Серебряную.
Карательный отряд делал свое дело. В деревнях, занимавшихся им, производилась дикая, безудержная расправа с крестьянами... Начало расправы было положено в Казанке, которая до этого жила иллюзиями возможности «мирного исхода» событий. Ген. Смирнов созвал здесь сходку и в присутствии всего села начал пороть мужиков раскаленными докрасна на огне шомполами, требуя сдачи оружия и указания, кто в селе является большевиком или сочувствует советской власти. В один вечер он выпорол 18 человек, причем каждый из «наказанных» получил от 30 до 80 ударов. Пороли и старых, и молодых, и «большевиков», и «учредиловцев», и сторонников партизан, и противников - без разбора, всех, кто, «по усмотрению офицеров», хоть сколько-нибудь внушал подозрение.
- Бьем вас, чтобы другим неповадно было, чтобы каждый из тех, кто побывал в наших руках, десятому и сотому заказывал не идти за большевиками. - Так напутствовали офицеры мужиков после того, как закончили над ними экзекуцию.
В день занятия деревни Казанки был расстрелян крестьянин Полунов.
В деревне Хмельницкой повторилось то же, что было в Казанке: выпороли тем же методом 9 крестьян и среди них семи десятилетнего старика Гурзу, который долго и упорно умолял «не обижать его», «побояться его старых лет» и «не снимать хоть его портки». Но бравая рука офицера не дрогнула: старику дали 25 ударов. В этой деревне белыми был захвачен в плен т. Кошман, один из участников подготовки восстания, который был тут же, на глазах своих родителей, подвергнут мучительной казни: его постепенно, методически рубили шашками - сначала одну руку, потом другую, затем ноги и т. д. Старик-отец Кошмана собрал куски тела сына в мешок и похоронил лишь на третий день, так как офицеры для «острастки» не разрешали убирать обезображенный труп героя.
В деревне Серебряной повторилась та же картина: был созван сход крестьян, и офицеры по выбору выпороли 6 человек. Ген. Смирнов приказом объявил, что не прекратит репрессий, пока крестьяне не выдадут организаторов восстания Ильюхова и Мечика и не сдадут оружия.
Тем временем вернулась депутация дер. Казанки, ездившая в штаб американских войск; она получила от американцев обещание «бдительно следить за событиями и не допускать беззаконных действий генерала Смирнова». Но ответ американцев оказался запоздавшим: теперь уже не стало колеблющихся и сомневающихся - все решили взяться за оружие и идти к партизанам.
4 января мы решили сделать налет на отряд Смирнова... Но противник перехитрил нас. В ту же ночь офицерский отряд человек в 50 занял Хмельницкую и расположился группами в 10-15 человек в здании школы и двух-трех домах... Предварительно офицерами была арестована жена Ильюхова Е. И. Слепцова, которую они объявили заложницей. Ген. Смирнов с остальной частью отряда расположился вблизи деревни в корейских фанзах. Чтобы не обнаружилась эта хитрая ловушка, офицеры целые сутки никого не выпускали из занятых ими домов. Не предполагая о приготовленной коварной ловушке, группа партизан прибыла в Хмельницкую и остановилась на некоторое время в избушке на краю деревни с тем, чтобы после отдыха вновь продолжать путь... Офицеры вполне основательно могли восхищаться ловкостью своей засады. Однако они не учли одного: забыли, а, может быть, в это время еще не знали, что в партизанской войне против них принимают участие не только рабочие и крестьяне с винтовками, но все население... Этот факт оказался роковым для хитро задуманного их предприятия. Перед тем как партизаны готовились продолжать свой опасный путь, прибежала к ним шестилетняя девочка, дочь партизана Корнея Суховея, которая… сообщила, что в домах засели офицеры и ждут появления партизан, чтобы их схватить. Донесение маленького разведчика сразу изменило наши планы. Партизаны бросились в атаку на первую же избу крестьянина К. Суховея, убили офицера, вышедшего из избы осмотреть улицу, и попытались проникнуть внутрь, чтобы захватить в плен всю засаду. Офицеры стали отстреливаться и кричать, что, если партизаны попытаются ломать дверь, они перестреляют всю семью К. Суховея (жену и пятерых детей)... Партизаны остановили свой натиск. Через некоторое время белая засада, расположенная в фанзах около Хмельницкой, со всех сторон открыла пулеметный и ружейный огонь по партизанам. Положение оказалось невыгодным для нас; поэтому, отстреливаясь, мы покинули деревню и вернулись к своим в Серебряную. Планы противника были разбиты, но вместе с тем и задача партизан осталась неосуществленной. Обозленные таким исходом дела, белые решили взять реванш в другом деле. Они разграбили ряд крестьянских хозяйств, кооперативную лавку, квартиру учителя, школьное имущество и с этими «трофеями» вернулись в Казанку...
Сучанские крестьяне, находившиеся в менее выгодных экономических условиях по сравнению с такими уездами, как Никольско-уссурийский, и вынужденные в силу этого часто уходить на заработки в город, на железную дорогу или в каменноугольные рудники, были более связаны с рабочими и потому отличались наибольшей революционностью и сознательностью. Сучанцы явились наиболее решительными выразителями настроения бедняцкого крестьянства, когда первыми выступили на борьбу за советы...
Другие уезды, чисто крестьянские или наиболее зажиточные, обеспеченные землей и угодьями, отображали в этот момент все шатания и слабость идеологии мелкособственнического крестьянства. Так, если Сучанский район, сохранивший в целости власть советов, несмотря на перевороты и господство реакции в городе, теперь выступил на борьбу за советскую власть, то пробуждение активности Никольско-уссурийского уезда происходило под знаком полной неясности в политических требованиях крестьянства: шатание, безыдейность и, в худшем случае, даже открытое выступление за Учредительное собрание, т. е. подпадение под прямое влияние кулаков и эсеров... И поэтому Никольско-уссурийский уезд был крайне неорганизован, раздроблен и служил объектом всякого рода эсеровских интриг и авантюр в 1918 г., в период существования советской власти, тогда как Сучанский район всякий раз выступал единым организованным фронтом, а когда восторжествовала реакция, он создал свою в полной мере независимую от контрреволюции «Сучанскую республику советов», знамя которой донес незапятнанным до окончательной победы...
В конце января мы получили сведения, что в Никольско-уссурийском уезде в дер. Варваровке арестована крестьянами группа наших агитаторов во главе с Корнеем Гурзо, которые были «заподозрены» в большевизме. Любопытное дело: крестьяне начинают готовиться к восстанию, просят у нас руководителей, а когда мы высылаем 17 человек своих партизан, их арестовывают и намереваются выдать «властям»... Немедленно мы послали крестьянам Варваровки ультимативное требование освободить наших товарищей. Мы им объясняли, что восстание на Сучане есть как раз большевистское восстание и что, если они не освободят партизан, мы примем такие меры, от которых им не поздоровится. В результате наши товарищи были освобождены. После оказалось, что кулацкая в значительной своей части деревня Варваровка, затем староверская деревня Виноградовка и еще две-три объявили «двум борющимся сторонам», т. е. нам и белым, что они отказываются от поддержки кого бы то ни было в «братоубийственной борьбе» и объявляют себя «нейтральной стороной», а для того, чтобы этот нейтралитет не был нарушен ни одной из сторон, они просили «союзное командование» взять их под свою защиту. Это был тот самый «нейтралитет», которым кулак наивно пытался прикрыть свою контрреволюционность и в силу которого, как это вообще часто бывало в истории гражданских войн, «нейтральным» достаточно доставалось от обеих сторон.
Мы начали готовиться к наступлению на ген. Смирнова, который в это время так растерялся при виде разворачивающейся картины восстания, что не выходил никуда из Казанки, каждую минуту ожидая набега партизан. К тому же в его отряде стало «неспокойно». Карательный отряд, как и вся «армия» Колчака, в то время представлял сброд самых различных элементов как социальных, так и национальных. Тут наряду с родовитым офицером-дворянином можно было встретить и хунхуза-китайца, и босяка, и гимназиста, и студента, и т. д. Хунхузы составляли значительную часть отряда Смирнова - около половины. Вся эта банда довольно высоко оплачивалась, чем только и поддерживался ее «боевой дух». Наемная система армии порождала своеобразный «демократизм» у защитников «национального дела», который характеризовался тем, что при военных операциях последнее слово сплошь и рядом оставалось за хунхузами: достаточно было задержать выплату им жалованья, как хунхузы устраивали «забастовку» и отказывались подчиняться приказу командира. Однажды был такой случай. Смирнов со своим карательным отрядом, направляясь из Казанки во Фроловку, должен был перейти реку Сицу, на которой провалился лед от тяжести батареи, и орудия пришлось вытаскивать людям на себе. Китайцы-хунхузы, не получившие своевременно жалованья, отказались от этой работы, заявляя, что они не будут больше подчиняться офицерам, если генерал не выплатит немедленно денег. Смирнову пришлось выполнить требование «забастовщиков», после чего орудия были вытащены из реки и отряд смог продолжать свой путь...
Ложь и провокация широко были использованы газетами для агитации против нас. В довершение своей подлости белые разыграли чудовищную комедию в надежде хотя этим объединить «общественность» в борьбе с партизанскими отрядами.
В бою под Веприным был убит офицер Пашкеев, один из активных местных деятелей контрреволюции, а под Гордеевкой - никому не известный офицер Монаков. Пашкееву власти села Шкотово устроили торжественные похороны в надежде повлиять на крестьян в том духе, что партизаны, мол, настолько потеряли «национальное чувство», что убивают местных деятелей, не щадя тем самым «русское дело». В церквах попы, несмотря на будничный день, устроили торжественные богослужения и в «пастырском слове народу» призывали его встать на защиту православной церкви. Однако все старания их не принесли сколько-нибудь существенных результатов. Не то было в случае с Монаковым, труп которого привезли во Владивосток. Газеты наполнились статьями, посвященными «павшему герою», с призывом ко всем принять участие в его похоронах. Наместник Колчака по Дальнему Востоку ген. Иванов-Ринов в день похорон приказал гарнизону выстроиться на Соборной площади для сопровождения гроба.
Попы много и долго звонили в колокола, сзывая «народ». В воскресенье, в день похорон, собралось довольно много всякого люда и войска. На площадь явились и власти и даже «сам» Иванов-Ринов. Тут священник Давыдов объявил собравшимся, что Монаков не был убит в бою, а раненым был захвачен в плен партизанами и затем подвергнут нечеловеческим пыткам, после которых герой, стоически переносивший все мучения, умер. В заключение поп Давыдов предлагал всем, желающим убедиться в подлинности его слов, осмотреть труп Монакова. Труп был действительно зверски изуродован: на плечах тела можно было заметить дыры от гвоздей, которыми пробивались погоны, лицо обезображено. Провокация на первый раз удалась: присутствовавшие на похоронах «героя» в большинстве поверили в справедливость слов попа Давыдова, и попытка белогвардейского правительства представить партизанское движение как бандитское дала свои плоды. В ответ на эту неслыханную клевету и обман мы обратились со специальным воззванием к рабочим и трудящимся Владивостока, в котором разоблачали ложь контрреволюции и доказывали, что партизанам, если бы они даже и хотели этого, фактически не было времени и возможности заниматься экзекуцией над офицером Монаковым...
…колчаковской власти описанная провокация нужна была еще и для того, чтобы отвлечь внимание населения от тех зверств, которые были учинены карательными отрядами после гордеевского и вепринского боев. Зверства же эти превзошли все, что видел сучанский рабочий и крестьянин до тех пор. Начнем с ген. Смирнова. Заняв дер. Гордеевку, он был поражен тем, что ни в одной избе нет крестьян - все бежали в сопки; остались лишь 9 стариков, которые не имели сил добраться до тайги. Эти старики были арестованы и подвергнуты «допросу». Их сначала избивали шомполами, затем на импровизированных блоках, приделанных к потолку избы, подняли вверх и оставили висеть привязанными за руки около двух часов. Когда и эта пытка не дала результатов (стариков допрашивали о местонахождении партизан), несчастные крестьяне были облиты кипятком. Наконец к вечеру (пытка продолжалась весь день) всех стариков выстроили в ряд, и офицеры их расстреляли...
Ген. Волков, занявший селение Новороссию, расстрелял двух крестьян, а в с. Ново-Москва он же расстрелял троих и в заключение облил керосином муку и пшеницу тех крестьян, запасы которых давали ему повод думать, что партизаны смогут получать у них хлеб и материальную поддержку. Особое чувство у нас вызвала казнь двоих немцев, бывших военнопленных. Эти два товарища прибыли к нам из города, где им угрожала расправа чехословацких шовинистов, и попросили зачислить их в отряд. Мы с радостью приняли обоих в свои ряды; но, так как они были совершенно измучены, истощены и больны, то решено было временно оставить их в дер. Ново-Москва у надежного крестьянина, где они должны были законспирироваться и оставаться до тех пор, пока наберутся сил, чтобы делать с партизанами изнурительные таежные переходы. Ген. Волков все же обнаружил их и расправился с присущей ему жестокостью. Наши немецкие друзья испытали страшные мучения: в январский мороз их раздели донага, разложили на льду и запороли насмерть проволокой...
Зверства доблестных генералов Смирнова и Волкова вызвали бурю негодования в крестьянстве. На сельских сходах стали выносить резолюции с протестами против расправы, учиняемой правительством; протесты эти посылались консульскому корпусу и «союзному командованию» во Владивосток. …командир партизанских отрядов отправил иностранным консулам подробное описание событий с протестом против покровительства интервентов белогвардейскому террору над рабочими и крестьянами, требуя немедленного прекращения вмешательства «союзных государств» в дела Советской республики и увода интервентских войск. В ответ на все это штаб американских войск выслал в село Гордеевку, где были казнены старики-крестьяне, предусмотрительно названные в оперативных сводках белых войск «партизанами», комиссию из пяти человек... Деятельность ее свелась к тому, что были сфотографированы трупы замученных и составлен «акт»; для приличия офицеры немного поохали, покачали головой, заявили нам, что партизаны в своем возмущении вполне правы, что они удивлены действиями русских коллег-офицеров, и затем благополучно, под охраной партизан, отбыли... Ясно, что в газетах ничего не было сказано ни о факте поездки комиссии ни о результатах ее работ.
Впрочем американская комиссия больше интересовалась партизанами, нежели самим предметом своей «командировки». Члены комиссии расспрашивали о социальном составе отрядов, о командирах, их образовании, командирском стаже, о нашей политической платформе. Они наивно доказывали, что нам нужно бороться как раз за тот строй, который установлен в «демократической, свободной» Америке, и пытались убедить нас, что для разрешения «социальных конфликтов» вовсе не обязательна гражданская война, что при наличии «доброй к тому воли» вполне можно найти компромиссную формулу для установления соглашения между нами и правительством Колчака. Много и долго говорили они нам в таком духе. Мы просили американцев только об одном - опубликовать в газетах их впечатления о расстрелах и грабежах, творимых белыми отрядами. Обещание было дано, но, конечно, не выполнено. По части же политики мы им сразу заявили, что между нами и белыми находится непроходимая пропасть, и, пренебрегая «дипломатическим тактом», выразили уверенность, что нам придется бороться не только с нашей контрреволюцией, но и с теперешними нашими гостями.