Генерал КГБ Медведев о Брежневе. Часть II
Из книги Владимира Тимофеевича Медведева «Человек за спиной».
В сознании очень многих охота стала символом барских забав Брежнева. В многочисленных анекдотах и легендах на эту тему, которые перевесили, пожалуй, все прочие небылицы о нем, очень характерно отражены всемогущество и немощность Генерального секретаря: и кабанов-то ему привязывали к дереву, и куропаток в воздух подбрасывали, и даже на рыбалке водолазы ему рыбу на крючок насаживали.
Рыбалку он вообще не обожал, начнем с этого. Что до охоты, надо знать хоть немного характер Брежнева - его страсть к бешеным скоростям, многочасовым плаваниям в штормовом море, к прочему риску на грани спортивной авантюры, чтобы исключить подобные послабления в любимом занятии...
Стрелял Леонид Ильич блестяще - мастер пулевой стрельбы, без преувеличения, и в ружьях толк знал...
[Читать далее]
Охотился он на лося, на марала. Водились в хозяйстве и пятнистые олени, но они были такие красивые, грациозные, что рука на них не поднималась. Мы часто останавливались на опушке леса, где их было особенно много, и засматривались: красавцы олени, как будто чувствуя, что ими любуются, подпускали нас довольно близко и элегантно вышагивали перед нами. Однажды Леонид Ильич поинтересовался у егеря:
- Можно их стрелять?
- Можно, - ответил егерь. - Их у нас много расплодилось.
- Нет, такую красоту убивать нельзя.
Больше всего Брежнев любил охотиться на кабана. Этого зверя развелось много, охота на него была просто праздником, тут сходилось все - и огромный спортивный азарт, и риск, и наслаждение удачей.
Зимой зверь выходит к подкормке после четырех часов дня, осенью - в восемь-девять вечера. В район, где находится зверь, заранее подъезжаем на машине. Каждый раз егерь предупреждает, чтобы из машины выходили аккуратно, без шума, дверцей не хлопать. Двигаемся осторожно, чтобы не зацепить корень дерева, не хрустнуть веткой. Так крадемся километра полтора; где-то рядом кормятся кабаны, тут же, неподалеку, пасутся пятнистые олени. Вожак стада, почувствовав наше приближение, издает пронзительный свист, невольно останавливаешься, слышишь топот и треск веток - это разбегаются кабаны. Общий вздох разочарования, иногда смех, у кого-то вырвется крепкое словцо. Вызываем по рации машину, садимся, едем на другое место, все начинается сначала.
Когда удавалось подобраться незамеченным, пути наши дальше расходились - Леонид Ильич шел к вышке с егерем без охраны. Мы нервничали, это было грубым нарушением с нашей стороны: вышку мы обязаны заранее проверять и сопровождать до нее шефа. Но дело в том, что несколько наших проверок закончились тем, что при всей осторожности мы спугивали кабанов. Мы же не профессиональные охотники. Леонид Ильич с егерем притаятся на вышке, ждут - час, два, три…
- Почему нет кабанов? - спрашивает у егеря.
- Откуда им взяться, ваши ребята тут побывали…
Он накидывался на нас, всякие проверки запретил. Так продолжалось довольно долгое время.
Как это часто бывает, помог случай. Секретарь ЦК КПСС Борис Николаевич Пономарев вот так же вдвоем с егерем приближались к вышке и… их из-под вышки обстреляли. Они залегли… Оказалось - браконьеры. Их даже не нашли потом...
Однажды начальник охотничьего хозяйства сам увидел на вышке браконьера, с трудом забрал у него ружье.
В общем, мы сказали Брежневу: «Раз нельзя проверять вышки заранее, значит, кто-то из охраны будет сопровождать вас».
Усаживаемся на вышке втроем - Леонид Ильич, егерь и я. Довольно тесно. Начинается долгое выжидание. Час, два, три. Где-то хрустнула сухая ветка - молча показываешь соседям направление. Напряжение нарастает, иногда хочется кашлянуть - нельзя, даже слюну нельзя сглотнуть, приспичит - хватаешь шапку, в нее выдохнешь. Наконец появляется осторожное стадо. Впереди - мелочь, небольшие подсвинки, потом - самки, и только после них замыкают шествие матерые кабаны, хозяева стада. Матерые не торопятся, ждут, когда молодняк начнет хватать подкормку. Те пошумят немножко, убегут, испугавшись своего же шума, потом вернутся снова, начнут уже спокойнее хватать зерно. Потихоньку на площадку выйдут самки, прислушаются, успокоятся и тоже примутся за подкормку. И уже затем выходит самец-хряк - очень осторожно, с поднятой головой, принюхиваясь и сопя. Подбирается осмотрительно, с края на середину не спешит, двигается всегда рылом в сторону охотника…
Спугнул нечаянным вздохом или легким движением - все. Сиди и жди еще часа два...
Леонид Ильич любил, спустившись с вышки, подходить к убитому кабану, чтобы самому найти место поражения, насладиться результатом. Однажды он повалил огромного зверя, по привычке спустился, направился к нему. Когда оставалось метров двадцать, кабан вдруг вскочил и двинулся на Брежнева. Оказалось - не убит, ранен, лежал в шоке. У егеря был в руках карабин, он мгновенно, навскидку, дважды выстрелил и… не попал. Зверь отпрянул, изменил направление и помчался по кругу. «Прикрепленным» в тот день был Геннадий Федотов. Стоит рядом, в левой руке карабин, в правой - длинный нож. Он быстро воткнул нож в землю, перекинул карабин в правую руку, но выстрелить не успел: кабан бросился на него, ударил рылом в нож, согнув его, и помчался дальше. Заместитель начальника личной охраны Борис Давыдов попятился и, зацепившись ногой за кочку, упал в болото. Кабан перепрыгнул через него и ушел в лес. Леонид Ильич стоял рядом, все это видел и, надо отдать должное, даже в лице не изменился.
Борис с маузером в руке поднялся из болотной жижи, грязная вода стекала с него, весь в водорослях. Леонид Ильич подошел и с юмором спросил:
- А что ты там делал, Борис?
- Вас защищал, Леонид Ильич.
Вышло так непосредственно, что оба рассмеялись...
Нечто подобное произошло с министром обороны СССР, маршалом Гречко. Раненый кабан кинулся на него, а он вместе с охранником бросился к смотровой вышке. Картина - замечательная: маршал еще бежит, а его охранник уже на вышке.
- А ты как здесь впереди меня оказался? - спросил Гречко.
- А я вам дорогу показывал, товарищ маршал.
Тот рассмеялся, охранника не уволил, даже, кажется, не наказал.
Со мной был случай неприятнее. Мне пришлось добивать кабана, можно сказать, в рукопашной схватке.
Как обычно, Леонид Ильич выстрелил. С вышки не видно: убит кабан - не убит. Тем более уже сумерки. Упал, и все. Брежнев попросил меня спуститься и дорезать зверя, как мы говорим, «спустить ему кровь».
Я взял карабин, нож и направился к добыче. Убедившись, что кабан не двигается, положил карабин на землю и воткнул нож в горло. Вдруг он резко приподнялся на задние ноги. Нож у меня был длинный, я моментально пригвоздил его голову к земле. Он же, мощный самец-хряк, килограммов за сотню весом, пытаясь от меня освободиться, стал выписывать круги вокруг ножа. Привстав на задние ноги, он крутился волчком. Не знаю, как долго длилась эта карусель. Я взмок. Почувствовав, что кабан наконец ослабевает, я отпустил нож, схватил карабин и выстрелом в голову добил его.
Леонид Ильич встретил меня довольно своеобразно:
- Ты чего стрелял! Кабанов всех разогнал, они, наверное, рядом были.
Лицо рассерженное. Я, едва не погибший только что по его вине, тоже «завелся» и в тон ему ответил:
- Стрелять надо уметь, тогда и мне стрелять не придется.
Он обиделся:
- Что, я плохо стреляю?!
Конечно, Брежнев в сгустившихся сумерках не видел мою борьбу с кабаном. Я рассказал, и он улыбнулся.
- Ладно, успокойся. Не переживай.
Я не переставал удивляться его темпераменту, энергии, физическим силам. Довольно часто он вместе с нами преследовал подраненного зверя - несколько километров по снегу, по лесным завалам.
В знак особого расположения Генеральный секретарь приглашал на охоту людей достаточно ему близких или важных гостей. Из зарубежных деятелей в Завидове охотились Киссинджер, Кекконен, Тито. Рауль Кастро прибыл вместе с женой, она со всеми вместе пробиралась к вышке, выжидала зверя и, надо сказать, прекрасно стреляла, получше многих мужчин. Из наших отечественных деятелей кроме Гречко бывали в Завидове Подгорный, Полянский, Тихонов, Косыгин - пока были у него силы. Последние охотники, пожалуй, - Громыко и Черненко.
Для некоторых приближенных Генерального события развивались прискорбно, можно даже сказать, трагически. Каждый понимал приглашение на охоту как знак близости, даже особого доверия. Болея, дряхлея, люди не могли отказаться от благорасположения Генерального, а уж открывать свою немощь и вовсе не хотели.
- Позвони Косте, завтра поедем, - говорил Брежнев и называл час выезда. Я звонил Черненко. К телефону подходила жена:
- Владимир Тимофеевич, вы знаете, Константин Устинович очень плохо себя чувствует. Вы как-то скажите Леониду Ильичу…
Брал трубку он сам.
- Да, Володя, чувствую себя неважно.
- Давайте, я доложу, что к вам должен приехать врач и вы не сможете…
- Нет-нет…
И я докладывал Брежневу, что Константин Устинович всю ночь работал, устал.
Тогда Леонид Ильич звонил уже по дороге из машины:
- Костя, бросай работу. Тебе надо отдохнуть. Приезжай, жду.
Черненко, тяжело, неизлечимо болевший бронхиальной астмой, поднимался с постели и ехал…
На вышке сидеть холодно, сыро. Каждый раз Константин Устинович простужался и, вернувшись, укладывался в постель с температурой.
Брежнев возвращался после охоты бодрый, в приподнятом настроении. Если ему охота прибавляла сил, здоровья, продлевала жизнь, то старых и больных соратников охота добивала, укорачивала им жизнь.
Однажды приехал в Завидово Суслов - главный идеолог страны. Он вышел из машины в галошах. Понюхал воздух.
- Сыро, - сказал он с ударением на «о», влез обратно в машину и уехал. Даже в охотничий домик к Брежневу не зашел.
После удачного выстрела, когда кабан у наших ног, Леонид Ильич разрешал нам разлить по рюмке водки. Это был неизменный ритуал…
По окончании охоты следовал другой ритуал, который как бы продлял удовольствие охоты. Он поручал начальнику охраны - кому какой кусок мяса отрезать в подарок. Вначале через охрану, а позже через фельдсвязь Брежнев отправлял кабанятину некоторым членам Политбюро, министрам. Вдогонку звонил, рассказывал подробности охоты, советовал, как лучше готовить вырезку, грудинку и т. д.
Любил Леонид Ильич и охотиться и на утку. На вечерней или утренней зорьке мы загружали ему в лодку патроны, ружье, питание, водичку, и он вместе с егерем отправлялся по заводям Московского моря...
Каждый год первый секретарь Астраханского обкома партии Бородин приглашал Леонида Ильича поохотиться на гусей...
Все же надо было очень любить охоту, чтобы вставать в три часа ночи, в теплую погоду надевать плотную, жаркую одежду, чтобы не съели комары, которые летали тучами - большие, злые, они, как мы шутили, прокалывали кирзовые сапоги...
Никакие кабаньи тропы не внушали нам столько чувства опасности, как здесь - астраханские поймы. У катера мы вынуждены были оставлять Леонида Ильича, дальше он отправлялся с егерями. Потом пересаживался в плоскодонку, которую лодочник толкал шестом. Темнота, река, заросли… Ни охраны рядом, ни врача...
Возвращался он часов в одиннадцать дня. То есть целых восемь часов охраняемый был вне нашей досягаемости...
Конечно, услуга была: Леониду Ильичу выбирали надежную кабанью тропу; если же ставили на вышку, то рядом подкладывали подкормку, так что кабан выходил обязательно. Но в остальном подставок, или, как мы говорим, «туфты», не было: повторяю - Брежнев стрелял безупречно…
В конце семидесятых здоровье Генерального секретаря ухудшилось. Поздравляя «с полем», он уже не пригублял рюмку. Уже во время стрельбы ослабевшие руки не прижимали плотно к плечу знаменитое ружье с оптическим прицелом. После выстрелов ружье давало отдачу назад, и ему прицелом разбивало лицо. Возвращался в Москву - разбиты в кровь то нос, то бровь, то лоб. Для врачей и медсестер, да и для нас потом - волынка, врачи старались как-то замазать, забелить раны. Он останавливался перед зеркалом, рассматривал себя и как-то по-детски жаловался неизвестно кому:
- Ну вот, опять. Как теперь с подбитым глазом на работу идти!
Врачи пытались запретить ему охотиться, отговаривали и мы. Однако он упрямо не желал лишать себя, может быть, последней в жизни радости.
Однажды, в первый день охоты на кабанов, он стрелял из машины и разбил себе бровь. На другой день стрелял с вышки и разбил переносицу. Обе раны - довольно тяжелые, в кровь. Самое неприятное, что буквально через день-два предстояла поездка в Прагу и Братиславу. Врачи долго возились с его лицом, во время всей поездки по нескольку раз в день замазывали раны.
После этого случая Леонид Ильич сам с грустью понял: он больше не стрелок.
Но от охоты не отказался. Так же сидел на вышке или в машине, так же выжидал зверя, но… не стрелял. Ружье он передал нам, «прикрепленным». Мы стреляем, а он рядом переживает.
Последний раз он «охотился» за сутки до смерти.
…
Не знаю почему, Брежнев любил охотиться со мной. Возвращаемся из леса на базу.
- Ты не можешь со мной завтра поехать на охоту?
- Мне неудобно, Леонид Ильич. Завтра Володя Собаченков меня меняет.
- Ты не волнуйся, я у него спрошу.
В общем-то, какая проблема? Генеральному распорядиться, Собаченкову бы позвонили: «Завтра не приезжай». И все дела. Но Леонид Ильич чувствует неловкость, бестактность даже.
На другое утро бреется, я - рядом. Появляется Володя Собаченков. Брежнев просит:
- Володя, ты не будешь против, если Володя со мной поедет?
- Что вы, Леонид Ильич, конечно.
Брежнев продолжает испытывать неловкость.
- А ты знаешь, я тебя одного отпущу на охоту. Тебе же и самому интереснее. Возьми егеря.
Этот эпизод очень точно характеризует взаимоотношения Генерального с окружением из низов. К людям он привыкал, привязывался, держал их на близкой дистанции - ни кичливости, ни барства не позволял. Простота в общении была более чем естественной...
У него было три сменных водителя, два - старых и один - молодой. Молодой как-то загулял, видимо, очень был пьян, потому что на улице ловил какого-то шпиона. В итоге его «замели» в милицию.
Через несколько дней Брежнев поинтересовался:
- А почему Бориса нет?
Я сказал, что его с работы уволили, объяснил, что к чему.
- Выясни, - попросил Генеральный.
- А чего выяснять - все ясно.
- Если ничего больше не было, позвони ему на работу, пусть вернут.
Через несколько дней Боря снова за рулем. Леонид Ильич спрашивает:
- Ну, ты чего там, какого шпиона-то ловил?
- Да, было дело… - водитель замялся.
- Выпил немного? - снова спросил шеф.
- Да, было…
- Ну вот, видишь, пришлось звонить тебе на работу.
- Спасибо, Леонид Ильич, больше этого не повторится.
Брежнев положил руку ему на плечо:
- Ладно-ладно.
…личный врач Брежнева Николай Георгиевич Родионов оказался человеком крайне недисциплинированным, отлынивал от работы, а главное - врал совершенно беззастенчиво. Леонид Ильич его спрашивает - нет, исчез. Мы разыскиваем везде, где можно, - нет. У него родственников и знакомых много, пойди найди. Звоним Чазову: «Евгений Иванович, у вас Родионова нет?» Начальник 4-го кремлевского управления отвечает: «А что, нет его?»
Наконец объявляется, не моргнув глазом, объясняет Леониду Ильичу:
- Я был у вашей мамы.
- Я звонил, тебя там не было.
Это повторялось постоянно, к нашему удивлению, никаких мер не принималось...
Но самый невероятный пример - парикмахер Леонида Ильича. Его звали Толя. Как я уже говорил, он должен был приходить дважды в день - утром и после обеда, но часто запаздывал, а иногда не появлялся вовсе, потому что часто пил. Леонид Ильич ждет - нет его. Сердится, ругается, ругает нас, охрану:
- Ты предупреди его, если еще раз повторится…
Парикмахер принадлежал хозяйственному управлению ЦК КПСС. Я звонил Павлову, который заведовал этим управлением, но ничего не менялось.
- Позвоню сам Павлову, чтоб выгнали! - горячился Леонид Ильич, но быстро отходил и часто сам подтрунивал над Толей: - Ну, как праздник провел?
- Да ничего, собрались, «шарахнули».
- Стаканчик-то опрокинул?
- Да побольше.
Но не в том даже главная беда, что запивал и не приходил, а в том, что являлся утром с похмелья. Он брил опасной бритвой. Это могло плохо кончиться.
Дикость! Первое лицо могучего государства, а уровень взаимоотношений и безответственности хуже, чем в жэке.
Эта личная, на бытовом уровне, история - точный слепок того, что происходило в стране. Мягкость и всепрощенчество главы государства приводили к общему упадку и началу анархии в стране, к тому, что такие партийные лидеры, как Рашидов, Медунов и прочие (а ведь Андропов докладывал о них), чувствовали себя в безопасности.
Бывал ли суров и строг? Бывал. И как почти всякий большого уровня руководитель, которому некогда и незачем вникать в детали и мелочи, бывал и неправ.
Однажды у нашей кремлевской буфетчицы был день рождения. Смена выпала не ее, но Брежнев попросил накануне, чтобы она пришла. Я передал просьбу секретарю. Но тот не нашел ее, сменная буфетчица сказала ему по телефону: «Вы ее в такой день и не найдете». Секретарь не стал даже искать, но, главное, мне не доложил.
Как только мы утром приехали в Кремль, прямо в коридоре увидели буфетчицу, но - не ту…
- А где эта? - спросил Брежнев.
- Не знаю, - ответил я то, что отвечать никак не полагается.
- Не знаю, не знаю, - пробурчал он и прошел к себе в кабинет.
Через несколько секунд у секретаря раздалось два звонка: мне. Я вошел.
- Ты чего?! Почему?! - он сорвался и минуты три меня чехвостил. По спине потекла струйка пота.
Вышел, перевел дыхание. Через полминуты - опять два звонка. Вхожу - все сначала:
- Почему ты так относишься к моим указаниям?! Расхлябанность! Ты обманул меня, не доложил! Я же хотел ее по-человечески поздравить!
Я пытался как-то объясниться, но он не слушал:
- Ты не владеешь информацией!
В основе всего было доброе желание, он приготовил, видимо, какой-то подарок, и вдруг…
Мог иногда ввернуть и мат. Но когда ругал кого-то официально, держался также официально - обращался холодно, по фамилии и даже на «вы». Если же честил, как свой своего, тогда - по имени и с матерком.
Но злобы никогда в нем не было ни к кому. А главное, я говорил уже, был отходчив. В конце того злополучного дня я перед отъездом на дачу принес ему папку.
- Ну, как дела? - спросил он.
- Да тяжело, Леонид Ильич, тяжело…
- Вот как я тебе врезал, будешь знать, - сказал примирительно.
Был заботлив. Если судить по конкретным практическим делам, может быть, он не так уж и много сделал для подчиненных, но ведь никто у него ни о чем и не просил. Важно его чисто человеческое участие: всегда интересовался у всех наших, как дома дела, кто как живет, даже список просил составить - кто в чем нуждается. Интересовался и сам, и через начальника личной охраны...
В целом народ у нас был действительно хороший, не попрошайки. Тот же Толя-парикмахер в этом смысле был чрезвычайно скромный, он стриг Брежнева с конца шестидесятых и ни разу ни на что не намекнул, хотя зарплата была невелика (он получал ее по основному месту работы - в ЦК), стриги он в городском салоне, одних чаевых больше бы имел, а семья у него - трое детей, жена, родители. Жили они в небольшой трехкомнатной квартире. Ни дачи, ни машины. Леонид Ильич от кого-то узнал о его заработке, позвонил Павлову, зарплату повысили...
Без всякой моей просьбы Леонид Ильич распорядился, и я получил в Крылатском трехкомнатную квартиру - 45 м2 на четверых.
В 1980 году умерла Светлана - жена, и он, Брежнев, помог организовать похороны.
Кажется, единственное, чего он не прощал, - сплетен о себе, о своей семье. Не любил болтунов...
Сплетен - не любил, а анекдоты о себе, более-менее мягкие, которые мог слышать только от родных и близких, переносил вполне нормально.
Жаль, что он не ушел вовремя и в памяти у всего мира остался как дряхлый маразматик, развалина. А ведь главными чертами этого человека были, как ни странно, лихость, бесшабашность, молодечество. …он даже в дряхлые годы сохранил характер отчаянного ухаря. Такое вот противоречие внешнего облика и внутреннего содержания.
Когда еще был в силе и по многу часов преследовал раненого зверя, в мороз, через снежные завалы, никогда не надевал рукавиц. Уже одряхлев, осенью, выходил часто в непогоду безо всякой верхней одежды.
- Леонид Ильич, - просит доктор, - наденьте куртку.
- Тебе надо? Надень.
Я прошу:
- Наденьте, холодно.
- Отстань.
Или в Крыму. Доктор уговаривает:
- Я вас прошу, не надо сегодня плавать - шторм, холод.
- Да ладно, не волнуйся.
Идет, плавает часа полтора.
Когда садился за руль машины, никаких ограничений скорости для него не существовало. Начальник охраны сидит сзади со мной, просит:
- Леонид Ильич, можно потише?
- Ты чего, боишься, что ли?
Со времен войны Брежнев водил машины разных марок и любил лихую езду. Однажды он домчался до Завидова, если точно, это 148 километров, за 50 минут!!
Когда началась и стала быстро прогрессировать болезнь, он начал терять и силу, и реакцию, но не отдавал себе в этом отчета, по-прежнему садился за руль, и для охраны наступали непередаваемые минуты - и у Рябенко, и у меня спины были мокрые. Один раз мчались после охоты из Завидова. Брежнев - за рулем.
- Что-то вправо меня тянет…
Водитель сидит рядом.
- Скорость, скорость снижайте и вправо, вправо!
Оказалось, лопнуло правое переднее колесо. Как он удержал на такой скорости руль - уму непостижимо.
В другой раз, в Крыму, проснулся, снотворное еще не выветрилось, он сел за руль иномарки, посадил рядом двух женщин-врачей и помчался из Нижней Ореанды в охотничье хозяйство. Это случилось без меня. Он еще не отошел ото сна, на крутом повороте не справился с управлением, но успел нажать на тормоз, и переднее колесо буквально повисло над обрывом...
Как человек военный, считал: садиться за руль служебной машины он не имеет права, она тебе не принадлежит. Хочешь сесть за руль - бери личный автомобиль. Когда была плохая погода - дождь или гололед, мы старались его обмануть и предлагали служебный «ЗИЛ», заранее зная, что он за руль не сядет...
Когда ехали на государственной машине, часто не давал водителю покоя, подгонял:
- Прибавь скорость! Ты же не молоко везешь.
В сознании очень многих охота стала символом барских забав Брежнева. В многочисленных анекдотах и легендах на эту тему, которые перевесили, пожалуй, все прочие небылицы о нем, очень характерно отражены всемогущество и немощность Генерального секретаря: и кабанов-то ему привязывали к дереву, и куропаток в воздух подбрасывали, и даже на рыбалке водолазы ему рыбу на крючок насаживали.
Рыбалку он вообще не обожал, начнем с этого. Что до охоты, надо знать хоть немного характер Брежнева - его страсть к бешеным скоростям, многочасовым плаваниям в штормовом море, к прочему риску на грани спортивной авантюры, чтобы исключить подобные послабления в любимом занятии...
Стрелял Леонид Ильич блестяще - мастер пулевой стрельбы, без преувеличения, и в ружьях толк знал...
[Читать далее]
Охотился он на лося, на марала. Водились в хозяйстве и пятнистые олени, но они были такие красивые, грациозные, что рука на них не поднималась. Мы часто останавливались на опушке леса, где их было особенно много, и засматривались: красавцы олени, как будто чувствуя, что ими любуются, подпускали нас довольно близко и элегантно вышагивали перед нами. Однажды Леонид Ильич поинтересовался у егеря:
- Можно их стрелять?
- Можно, - ответил егерь. - Их у нас много расплодилось.
- Нет, такую красоту убивать нельзя.
Больше всего Брежнев любил охотиться на кабана. Этого зверя развелось много, охота на него была просто праздником, тут сходилось все - и огромный спортивный азарт, и риск, и наслаждение удачей.
Зимой зверь выходит к подкормке после четырех часов дня, осенью - в восемь-девять вечера. В район, где находится зверь, заранее подъезжаем на машине. Каждый раз егерь предупреждает, чтобы из машины выходили аккуратно, без шума, дверцей не хлопать. Двигаемся осторожно, чтобы не зацепить корень дерева, не хрустнуть веткой. Так крадемся километра полтора; где-то рядом кормятся кабаны, тут же, неподалеку, пасутся пятнистые олени. Вожак стада, почувствовав наше приближение, издает пронзительный свист, невольно останавливаешься, слышишь топот и треск веток - это разбегаются кабаны. Общий вздох разочарования, иногда смех, у кого-то вырвется крепкое словцо. Вызываем по рации машину, садимся, едем на другое место, все начинается сначала.
Когда удавалось подобраться незамеченным, пути наши дальше расходились - Леонид Ильич шел к вышке с егерем без охраны. Мы нервничали, это было грубым нарушением с нашей стороны: вышку мы обязаны заранее проверять и сопровождать до нее шефа. Но дело в том, что несколько наших проверок закончились тем, что при всей осторожности мы спугивали кабанов. Мы же не профессиональные охотники. Леонид Ильич с егерем притаятся на вышке, ждут - час, два, три…
- Почему нет кабанов? - спрашивает у егеря.
- Откуда им взяться, ваши ребята тут побывали…
Он накидывался на нас, всякие проверки запретил. Так продолжалось довольно долгое время.
Как это часто бывает, помог случай. Секретарь ЦК КПСС Борис Николаевич Пономарев вот так же вдвоем с егерем приближались к вышке и… их из-под вышки обстреляли. Они залегли… Оказалось - браконьеры. Их даже не нашли потом...
Однажды начальник охотничьего хозяйства сам увидел на вышке браконьера, с трудом забрал у него ружье.
В общем, мы сказали Брежневу: «Раз нельзя проверять вышки заранее, значит, кто-то из охраны будет сопровождать вас».
Усаживаемся на вышке втроем - Леонид Ильич, егерь и я. Довольно тесно. Начинается долгое выжидание. Час, два, три. Где-то хрустнула сухая ветка - молча показываешь соседям направление. Напряжение нарастает, иногда хочется кашлянуть - нельзя, даже слюну нельзя сглотнуть, приспичит - хватаешь шапку, в нее выдохнешь. Наконец появляется осторожное стадо. Впереди - мелочь, небольшие подсвинки, потом - самки, и только после них замыкают шествие матерые кабаны, хозяева стада. Матерые не торопятся, ждут, когда молодняк начнет хватать подкормку. Те пошумят немножко, убегут, испугавшись своего же шума, потом вернутся снова, начнут уже спокойнее хватать зерно. Потихоньку на площадку выйдут самки, прислушаются, успокоятся и тоже примутся за подкормку. И уже затем выходит самец-хряк - очень осторожно, с поднятой головой, принюхиваясь и сопя. Подбирается осмотрительно, с края на середину не спешит, двигается всегда рылом в сторону охотника…
Спугнул нечаянным вздохом или легким движением - все. Сиди и жди еще часа два...
Леонид Ильич любил, спустившись с вышки, подходить к убитому кабану, чтобы самому найти место поражения, насладиться результатом. Однажды он повалил огромного зверя, по привычке спустился, направился к нему. Когда оставалось метров двадцать, кабан вдруг вскочил и двинулся на Брежнева. Оказалось - не убит, ранен, лежал в шоке. У егеря был в руках карабин, он мгновенно, навскидку, дважды выстрелил и… не попал. Зверь отпрянул, изменил направление и помчался по кругу. «Прикрепленным» в тот день был Геннадий Федотов. Стоит рядом, в левой руке карабин, в правой - длинный нож. Он быстро воткнул нож в землю, перекинул карабин в правую руку, но выстрелить не успел: кабан бросился на него, ударил рылом в нож, согнув его, и помчался дальше. Заместитель начальника личной охраны Борис Давыдов попятился и, зацепившись ногой за кочку, упал в болото. Кабан перепрыгнул через него и ушел в лес. Леонид Ильич стоял рядом, все это видел и, надо отдать должное, даже в лице не изменился.
Борис с маузером в руке поднялся из болотной жижи, грязная вода стекала с него, весь в водорослях. Леонид Ильич подошел и с юмором спросил:
- А что ты там делал, Борис?
- Вас защищал, Леонид Ильич.
Вышло так непосредственно, что оба рассмеялись...
Нечто подобное произошло с министром обороны СССР, маршалом Гречко. Раненый кабан кинулся на него, а он вместе с охранником бросился к смотровой вышке. Картина - замечательная: маршал еще бежит, а его охранник уже на вышке.
- А ты как здесь впереди меня оказался? - спросил Гречко.
- А я вам дорогу показывал, товарищ маршал.
Тот рассмеялся, охранника не уволил, даже, кажется, не наказал.
Со мной был случай неприятнее. Мне пришлось добивать кабана, можно сказать, в рукопашной схватке.
Как обычно, Леонид Ильич выстрелил. С вышки не видно: убит кабан - не убит. Тем более уже сумерки. Упал, и все. Брежнев попросил меня спуститься и дорезать зверя, как мы говорим, «спустить ему кровь».
Я взял карабин, нож и направился к добыче. Убедившись, что кабан не двигается, положил карабин на землю и воткнул нож в горло. Вдруг он резко приподнялся на задние ноги. Нож у меня был длинный, я моментально пригвоздил его голову к земле. Он же, мощный самец-хряк, килограммов за сотню весом, пытаясь от меня освободиться, стал выписывать круги вокруг ножа. Привстав на задние ноги, он крутился волчком. Не знаю, как долго длилась эта карусель. Я взмок. Почувствовав, что кабан наконец ослабевает, я отпустил нож, схватил карабин и выстрелом в голову добил его.
Леонид Ильич встретил меня довольно своеобразно:
- Ты чего стрелял! Кабанов всех разогнал, они, наверное, рядом были.
Лицо рассерженное. Я, едва не погибший только что по его вине, тоже «завелся» и в тон ему ответил:
- Стрелять надо уметь, тогда и мне стрелять не придется.
Он обиделся:
- Что, я плохо стреляю?!
Конечно, Брежнев в сгустившихся сумерках не видел мою борьбу с кабаном. Я рассказал, и он улыбнулся.
- Ладно, успокойся. Не переживай.
Я не переставал удивляться его темпераменту, энергии, физическим силам. Довольно часто он вместе с нами преследовал подраненного зверя - несколько километров по снегу, по лесным завалам.
В знак особого расположения Генеральный секретарь приглашал на охоту людей достаточно ему близких или важных гостей. Из зарубежных деятелей в Завидове охотились Киссинджер, Кекконен, Тито. Рауль Кастро прибыл вместе с женой, она со всеми вместе пробиралась к вышке, выжидала зверя и, надо сказать, прекрасно стреляла, получше многих мужчин. Из наших отечественных деятелей кроме Гречко бывали в Завидове Подгорный, Полянский, Тихонов, Косыгин - пока были у него силы. Последние охотники, пожалуй, - Громыко и Черненко.
Для некоторых приближенных Генерального события развивались прискорбно, можно даже сказать, трагически. Каждый понимал приглашение на охоту как знак близости, даже особого доверия. Болея, дряхлея, люди не могли отказаться от благорасположения Генерального, а уж открывать свою немощь и вовсе не хотели.
- Позвони Косте, завтра поедем, - говорил Брежнев и называл час выезда. Я звонил Черненко. К телефону подходила жена:
- Владимир Тимофеевич, вы знаете, Константин Устинович очень плохо себя чувствует. Вы как-то скажите Леониду Ильичу…
Брал трубку он сам.
- Да, Володя, чувствую себя неважно.
- Давайте, я доложу, что к вам должен приехать врач и вы не сможете…
- Нет-нет…
И я докладывал Брежневу, что Константин Устинович всю ночь работал, устал.
Тогда Леонид Ильич звонил уже по дороге из машины:
- Костя, бросай работу. Тебе надо отдохнуть. Приезжай, жду.
Черненко, тяжело, неизлечимо болевший бронхиальной астмой, поднимался с постели и ехал…
На вышке сидеть холодно, сыро. Каждый раз Константин Устинович простужался и, вернувшись, укладывался в постель с температурой.
Брежнев возвращался после охоты бодрый, в приподнятом настроении. Если ему охота прибавляла сил, здоровья, продлевала жизнь, то старых и больных соратников охота добивала, укорачивала им жизнь.
Однажды приехал в Завидово Суслов - главный идеолог страны. Он вышел из машины в галошах. Понюхал воздух.
- Сыро, - сказал он с ударением на «о», влез обратно в машину и уехал. Даже в охотничий домик к Брежневу не зашел.
После удачного выстрела, когда кабан у наших ног, Леонид Ильич разрешал нам разлить по рюмке водки. Это был неизменный ритуал…
По окончании охоты следовал другой ритуал, который как бы продлял удовольствие охоты. Он поручал начальнику охраны - кому какой кусок мяса отрезать в подарок. Вначале через охрану, а позже через фельдсвязь Брежнев отправлял кабанятину некоторым членам Политбюро, министрам. Вдогонку звонил, рассказывал подробности охоты, советовал, как лучше готовить вырезку, грудинку и т. д.
Любил Леонид Ильич и охотиться и на утку. На вечерней или утренней зорьке мы загружали ему в лодку патроны, ружье, питание, водичку, и он вместе с егерем отправлялся по заводям Московского моря...
Каждый год первый секретарь Астраханского обкома партии Бородин приглашал Леонида Ильича поохотиться на гусей...
Все же надо было очень любить охоту, чтобы вставать в три часа ночи, в теплую погоду надевать плотную, жаркую одежду, чтобы не съели комары, которые летали тучами - большие, злые, они, как мы шутили, прокалывали кирзовые сапоги...
Никакие кабаньи тропы не внушали нам столько чувства опасности, как здесь - астраханские поймы. У катера мы вынуждены были оставлять Леонида Ильича, дальше он отправлялся с егерями. Потом пересаживался в плоскодонку, которую лодочник толкал шестом. Темнота, река, заросли… Ни охраны рядом, ни врача...
Возвращался он часов в одиннадцать дня. То есть целых восемь часов охраняемый был вне нашей досягаемости...
Конечно, услуга была: Леониду Ильичу выбирали надежную кабанью тропу; если же ставили на вышку, то рядом подкладывали подкормку, так что кабан выходил обязательно. Но в остальном подставок, или, как мы говорим, «туфты», не было: повторяю - Брежнев стрелял безупречно…
В конце семидесятых здоровье Генерального секретаря ухудшилось. Поздравляя «с полем», он уже не пригублял рюмку. Уже во время стрельбы ослабевшие руки не прижимали плотно к плечу знаменитое ружье с оптическим прицелом. После выстрелов ружье давало отдачу назад, и ему прицелом разбивало лицо. Возвращался в Москву - разбиты в кровь то нос, то бровь, то лоб. Для врачей и медсестер, да и для нас потом - волынка, врачи старались как-то замазать, забелить раны. Он останавливался перед зеркалом, рассматривал себя и как-то по-детски жаловался неизвестно кому:
- Ну вот, опять. Как теперь с подбитым глазом на работу идти!
Врачи пытались запретить ему охотиться, отговаривали и мы. Однако он упрямо не желал лишать себя, может быть, последней в жизни радости.
Однажды, в первый день охоты на кабанов, он стрелял из машины и разбил себе бровь. На другой день стрелял с вышки и разбил переносицу. Обе раны - довольно тяжелые, в кровь. Самое неприятное, что буквально через день-два предстояла поездка в Прагу и Братиславу. Врачи долго возились с его лицом, во время всей поездки по нескольку раз в день замазывали раны.
После этого случая Леонид Ильич сам с грустью понял: он больше не стрелок.
Но от охоты не отказался. Так же сидел на вышке или в машине, так же выжидал зверя, но… не стрелял. Ружье он передал нам, «прикрепленным». Мы стреляем, а он рядом переживает.
Последний раз он «охотился» за сутки до смерти.
…
Не знаю почему, Брежнев любил охотиться со мной. Возвращаемся из леса на базу.
- Ты не можешь со мной завтра поехать на охоту?
- Мне неудобно, Леонид Ильич. Завтра Володя Собаченков меня меняет.
- Ты не волнуйся, я у него спрошу.
В общем-то, какая проблема? Генеральному распорядиться, Собаченкову бы позвонили: «Завтра не приезжай». И все дела. Но Леонид Ильич чувствует неловкость, бестактность даже.
На другое утро бреется, я - рядом. Появляется Володя Собаченков. Брежнев просит:
- Володя, ты не будешь против, если Володя со мной поедет?
- Что вы, Леонид Ильич, конечно.
Брежнев продолжает испытывать неловкость.
- А ты знаешь, я тебя одного отпущу на охоту. Тебе же и самому интереснее. Возьми егеря.
Этот эпизод очень точно характеризует взаимоотношения Генерального с окружением из низов. К людям он привыкал, привязывался, держал их на близкой дистанции - ни кичливости, ни барства не позволял. Простота в общении была более чем естественной...
У него было три сменных водителя, два - старых и один - молодой. Молодой как-то загулял, видимо, очень был пьян, потому что на улице ловил какого-то шпиона. В итоге его «замели» в милицию.
Через несколько дней Брежнев поинтересовался:
- А почему Бориса нет?
Я сказал, что его с работы уволили, объяснил, что к чему.
- Выясни, - попросил Генеральный.
- А чего выяснять - все ясно.
- Если ничего больше не было, позвони ему на работу, пусть вернут.
Через несколько дней Боря снова за рулем. Леонид Ильич спрашивает:
- Ну, ты чего там, какого шпиона-то ловил?
- Да, было дело… - водитель замялся.
- Выпил немного? - снова спросил шеф.
- Да, было…
- Ну вот, видишь, пришлось звонить тебе на работу.
- Спасибо, Леонид Ильич, больше этого не повторится.
Брежнев положил руку ему на плечо:
- Ладно-ладно.
…личный врач Брежнева Николай Георгиевич Родионов оказался человеком крайне недисциплинированным, отлынивал от работы, а главное - врал совершенно беззастенчиво. Леонид Ильич его спрашивает - нет, исчез. Мы разыскиваем везде, где можно, - нет. У него родственников и знакомых много, пойди найди. Звоним Чазову: «Евгений Иванович, у вас Родионова нет?» Начальник 4-го кремлевского управления отвечает: «А что, нет его?»
Наконец объявляется, не моргнув глазом, объясняет Леониду Ильичу:
- Я был у вашей мамы.
- Я звонил, тебя там не было.
Это повторялось постоянно, к нашему удивлению, никаких мер не принималось...
Но самый невероятный пример - парикмахер Леонида Ильича. Его звали Толя. Как я уже говорил, он должен был приходить дважды в день - утром и после обеда, но часто запаздывал, а иногда не появлялся вовсе, потому что часто пил. Леонид Ильич ждет - нет его. Сердится, ругается, ругает нас, охрану:
- Ты предупреди его, если еще раз повторится…
Парикмахер принадлежал хозяйственному управлению ЦК КПСС. Я звонил Павлову, который заведовал этим управлением, но ничего не менялось.
- Позвоню сам Павлову, чтоб выгнали! - горячился Леонид Ильич, но быстро отходил и часто сам подтрунивал над Толей: - Ну, как праздник провел?
- Да ничего, собрались, «шарахнули».
- Стаканчик-то опрокинул?
- Да побольше.
Но не в том даже главная беда, что запивал и не приходил, а в том, что являлся утром с похмелья. Он брил опасной бритвой. Это могло плохо кончиться.
Дикость! Первое лицо могучего государства, а уровень взаимоотношений и безответственности хуже, чем в жэке.
Эта личная, на бытовом уровне, история - точный слепок того, что происходило в стране. Мягкость и всепрощенчество главы государства приводили к общему упадку и началу анархии в стране, к тому, что такие партийные лидеры, как Рашидов, Медунов и прочие (а ведь Андропов докладывал о них), чувствовали себя в безопасности.
Бывал ли суров и строг? Бывал. И как почти всякий большого уровня руководитель, которому некогда и незачем вникать в детали и мелочи, бывал и неправ.
Однажды у нашей кремлевской буфетчицы был день рождения. Смена выпала не ее, но Брежнев попросил накануне, чтобы она пришла. Я передал просьбу секретарю. Но тот не нашел ее, сменная буфетчица сказала ему по телефону: «Вы ее в такой день и не найдете». Секретарь не стал даже искать, но, главное, мне не доложил.
Как только мы утром приехали в Кремль, прямо в коридоре увидели буфетчицу, но - не ту…
- А где эта? - спросил Брежнев.
- Не знаю, - ответил я то, что отвечать никак не полагается.
- Не знаю, не знаю, - пробурчал он и прошел к себе в кабинет.
Через несколько секунд у секретаря раздалось два звонка: мне. Я вошел.
- Ты чего?! Почему?! - он сорвался и минуты три меня чехвостил. По спине потекла струйка пота.
Вышел, перевел дыхание. Через полминуты - опять два звонка. Вхожу - все сначала:
- Почему ты так относишься к моим указаниям?! Расхлябанность! Ты обманул меня, не доложил! Я же хотел ее по-человечески поздравить!
Я пытался как-то объясниться, но он не слушал:
- Ты не владеешь информацией!
В основе всего было доброе желание, он приготовил, видимо, какой-то подарок, и вдруг…
Мог иногда ввернуть и мат. Но когда ругал кого-то официально, держался также официально - обращался холодно, по фамилии и даже на «вы». Если же честил, как свой своего, тогда - по имени и с матерком.
Но злобы никогда в нем не было ни к кому. А главное, я говорил уже, был отходчив. В конце того злополучного дня я перед отъездом на дачу принес ему папку.
- Ну, как дела? - спросил он.
- Да тяжело, Леонид Ильич, тяжело…
- Вот как я тебе врезал, будешь знать, - сказал примирительно.
Был заботлив. Если судить по конкретным практическим делам, может быть, он не так уж и много сделал для подчиненных, но ведь никто у него ни о чем и не просил. Важно его чисто человеческое участие: всегда интересовался у всех наших, как дома дела, кто как живет, даже список просил составить - кто в чем нуждается. Интересовался и сам, и через начальника личной охраны...
В целом народ у нас был действительно хороший, не попрошайки. Тот же Толя-парикмахер в этом смысле был чрезвычайно скромный, он стриг Брежнева с конца шестидесятых и ни разу ни на что не намекнул, хотя зарплата была невелика (он получал ее по основному месту работы - в ЦК), стриги он в городском салоне, одних чаевых больше бы имел, а семья у него - трое детей, жена, родители. Жили они в небольшой трехкомнатной квартире. Ни дачи, ни машины. Леонид Ильич от кого-то узнал о его заработке, позвонил Павлову, зарплату повысили...
Без всякой моей просьбы Леонид Ильич распорядился, и я получил в Крылатском трехкомнатную квартиру - 45 м2 на четверых.
В 1980 году умерла Светлана - жена, и он, Брежнев, помог организовать похороны.
Кажется, единственное, чего он не прощал, - сплетен о себе, о своей семье. Не любил болтунов...
Сплетен - не любил, а анекдоты о себе, более-менее мягкие, которые мог слышать только от родных и близких, переносил вполне нормально.
Жаль, что он не ушел вовремя и в памяти у всего мира остался как дряхлый маразматик, развалина. А ведь главными чертами этого человека были, как ни странно, лихость, бесшабашность, молодечество. …он даже в дряхлые годы сохранил характер отчаянного ухаря. Такое вот противоречие внешнего облика и внутреннего содержания.
Когда еще был в силе и по многу часов преследовал раненого зверя, в мороз, через снежные завалы, никогда не надевал рукавиц. Уже одряхлев, осенью, выходил часто в непогоду безо всякой верхней одежды.
- Леонид Ильич, - просит доктор, - наденьте куртку.
- Тебе надо? Надень.
Я прошу:
- Наденьте, холодно.
- Отстань.
Или в Крыму. Доктор уговаривает:
- Я вас прошу, не надо сегодня плавать - шторм, холод.
- Да ладно, не волнуйся.
Идет, плавает часа полтора.
Когда садился за руль машины, никаких ограничений скорости для него не существовало. Начальник охраны сидит сзади со мной, просит:
- Леонид Ильич, можно потише?
- Ты чего, боишься, что ли?
Со времен войны Брежнев водил машины разных марок и любил лихую езду. Однажды он домчался до Завидова, если точно, это 148 километров, за 50 минут!!
Когда началась и стала быстро прогрессировать болезнь, он начал терять и силу, и реакцию, но не отдавал себе в этом отчета, по-прежнему садился за руль, и для охраны наступали непередаваемые минуты - и у Рябенко, и у меня спины были мокрые. Один раз мчались после охоты из Завидова. Брежнев - за рулем.
- Что-то вправо меня тянет…
Водитель сидит рядом.
- Скорость, скорость снижайте и вправо, вправо!
Оказалось, лопнуло правое переднее колесо. Как он удержал на такой скорости руль - уму непостижимо.
В другой раз, в Крыму, проснулся, снотворное еще не выветрилось, он сел за руль иномарки, посадил рядом двух женщин-врачей и помчался из Нижней Ореанды в охотничье хозяйство. Это случилось без меня. Он еще не отошел ото сна, на крутом повороте не справился с управлением, но успел нажать на тормоз, и переднее колесо буквально повисло над обрывом...
Как человек военный, считал: садиться за руль служебной машины он не имеет права, она тебе не принадлежит. Хочешь сесть за руль - бери личный автомобиль. Когда была плохая погода - дождь или гололед, мы старались его обмануть и предлагали служебный «ЗИЛ», заранее зная, что он за руль не сядет...
Когда ехали на государственной машине, часто не давал водителю покоя, подгонял:
- Прибавь скорость! Ты же не молоко везешь.