Белый генерал Головин об окончательном развале Волжского фронта и дальнейшей грызне белых меж собой
Из книги Николая Николаевича Головина «Российская контрреволюция в 1917-1918 гг.».
На следующий день после избрания Директории на ген. В. Г. Болдырева было возложено «Верховное главнокомандование всеми Российскими вооруженными силами.
Впечатления нового Верховного Главнокомандующего были чрезвычайно пессимистическими. Народная Армия, по его словам, обратилась «в тонкую паутину, которая начала легко рваться под напором красных…»
Отсутствие авторитета у Директории не могло не отразиться на умалении фактической власти ее Верховного Главнокомандующего...
[Читать далее]Ко времени вступления в главнокомандование ген. В. Г. Болдырева подходили чехословацкие эшелоны Гайды... Этот новый командующий Сибирской армией представлял собою типичного авантюриста.
В начале мировой войны Гайда был в Австро-венгерской армии фельдшером. Осенью 1914 года он попал в плен к черногорцам. Черногорское войско испытывало большой недостаток в медицинском персонале. Гайда выдал себя за врача и в качестве такового поступил на службу к Черногории. В 1916 году он переехал в Россию, где поступил в формируемые чехословацкие войска. В 1917 году он был уже капитаном.
На создавшуюся в России обстановку Гайда смотрел как на поприще для своего личного быстрого выдвижения...
Гайда знал настроения своих войск и понимал, что заставить чехословаков драться с большевиками можно только под предлогом расчищения себе пути для ухода из России...
Не доверяя Самарскому правительству, сибиряки имели мало желания посылать свои войска для непосредственного подкрепления Народной Армии...
Ген. В. Г. Болдырев, не имевший морального авторитета для воз-действия ни на чехословаков, ни на Сибирское правительство, решил «плыть по течению» и санкционировал вредное для борьбы с большевиками сосредоточение сил на Северном фланге Восточного фронта...
Общее руководство армейскими группами, действовавшими на Пермском и Самарском направлениях, было оставлено в руках командира Чехословацкого корпуса Сырового, хотя в своих стратегических познаниях Сыровой мало превосходил Гайду. Подобная мера вынуждалась политическими условиями. Иначе могла прекратиться всякая помощь чехословаков на боевом фронте.
Насколько исключительно трудным было положение Директории в этом отношении, свидетельствует следующий факт: Сыровой, хотя и принял вышеуказанное назначение, тем не менее «отказался подчиняться распоряжениям, исходящим от Русской власти; он заявил, что будет ожидать приезда в Сибирь французского генерала Жанена, назначенного в Париже главнокомандующим чехами»...
Поддерживавшие Народную Армию чехословацкие части проявляли явные признаки нежелания драться с большевиками...
«Солдаты Ижевцы, - пишет любимый ими начальник ген. Молчанов, сам старый кадровый офицер, - не признавали “чужих” начальников. “У нас есть свой генерал”. Попадавшие в дивизию кадровые и военного времени офицеры должны были мириться, что их называли часто на “ты”, и вне боя нередко оспаривали приказания…»
Уже 15 октября в дневнике Главнокомандующего генерала B. Г. Болдырева можно прочесть следующую запись: «Направление на Уфу почти открыто. Первая чешская дивизия оставила фронт и преспокойно застопорила своими эшелонами железную дорогу».
2, 4 и 7 ноября он же записывает: «У чехов неладно. С фронта они отведены в тыл для приведения в порядок. Фронт держится исключительно русскими войсками».
«С чехами… плохо. Они считают, что воевать за Россию довольно, пора ехать в свободную Чехию. Возникает вопрос об удержании их хотя бы в ближайшем тылу».
«Вчера говорил с Сыровым. Он беспокоится за фронт. Чехи, видимо, серьезно решили не воевать…»
«Едва ли кто станет теперь серьезно спорить, - пишет историк C. П. Мельгунов, - что к моменту острых внутренних событий в Сибири чехословацкое войско, потеряв, может быть, лучшие боевые силы и пополненное новыми сибирскими «добровольцами», роковым образом само переживало жесточайший кризис... В книге Прикрыла… приведены протоколы следственной комиссии... Материал следственной комиссии действительно говорит о “катастрофе” - о заразе, которая шла от роты к роте, от полка к полку, о постоянно растущем недостатке воли к военным действиям. Падает военная дисциплина, самостоятельно уходят с фронта целые части. Все стремятся на восток, подальше от фронта. Комиссия правильно устанавливает причины такого настроения в армии: неудачи на фронте, новые, неустойчивые элементы “добровольцев”, физическое и моральное утомление, подчинения приказу, неисполнение обещаний союзниками, неимение общей, понятной всем идеи, за которую сражаются... Борьба против немцев соединила в одну революционно-национальную “когорту” добровольцев... Конечно, на Русской территории непосредственная германская опасность выдвигалась несколько искусственно. Союзники не приходили. Возникал естественный вопрос: если французы не идут, почему чехи должны сражаться? Без участия союзников чехословацкое войско не хотело сражаться... Не могла чехов удовлетворить та видимость участия союзников, которую пытались создать отправкой на фронт нескольких союзных солдат. “Чешские солдаты прекрасно сознавали, - говорит Прикрыл, - что фронт, чем дальше, тем больше из противогерманского становился противобольшевицким, то есть Русским фронтом. Чешские легионеры, сами будучи революционерами, приходили к убеждению, что это война не ихняя, война не против немцев, а против Русской революции”. Новое обоснование выступления чехословаков, данное сибирскими политиками - помощь противобольшевицкой России, не могло удовлетворить некоторую часть легий, тем более что это обоснование так резко противоречило [прежним] официальным документам.
Теряя веру в союзников, чешский солдат начал чувствовать себя одиноким и покинутым. Майское выступление произошло вопреки Национального Совета - чешское войско через своих делегатов взяло судьбу эшелонов в свои руки. Это был в сущности “бунт” против официального правительства. Такой же бунт произошел в Аксакове 20 октября. На митинге, созванном делегатами полка, один из делегатов говорит: “Наступило то же, что было под Пензой, когда командование оказалось в тупике и когда только здоровый инстинкт сохранил наше войско. Солдаты должны, как и тогда, взять теперь власть в свои руки, так как теперешнее командование ведет лишь к гибели”. Отличие от майского положения заключается в том, что было уже иное настроение. Бунт происходил во имя мира с большевиками, против русской акции и за возвращение на Родину. Психологически это понятно (между прочим, таково было мнение Колчака). На митинге солдаты настаивали, чтобы им сообщали операционные планы, для выполнения которых требовалось их согласие. Начинается, другими словами, Российская “совдепщина”…»
Поэтому, как только пришли в Сибирь телеграммы, извещавшие о прекращении 11 ноября 1918 г. войны между Антантой и Центральными Державами, уже никакие силы не могли заставить чехословаков оставаться на русском боевом фронте. Все чехословацкие части были уведены в тыл и поставлены на охрану Сибирской железнодорожной магистрали.
Уход чехословаков с боевого фронта имел очень крупное внутреннее политическое значение.
…по мере того, как истинные герои… уходили на боевой фронт… обыватель стал замечать и другие элементы среди чехословаков. И эти наблюдения оказывали тем более решительное воздействие, что у чехословаков имело место то же явление, что и во всех армиях: в тылу даже героического фронта господствуют нездоровые моральные настроения..
Сибирский обыватель… начал испытывать разочарование. …это разочарование стало перерождаться в античешские настроения. Эта перемена в настроениях Сибири неминуемо потянула за собой и усиление враждебных чувств к эсерам. Защитники этих последних - чехословаки, считавшиеся в первые месяцы «своими», «братьями славянами», теперь получали облик «чужеземцев», вмешивающихся в русскую внутреннюю политику, преследуя при этом только свои собственные эгоистические цели.
При подобной психике противобольшевицки настроенных слоев сибирского населения Директория, в которую входило два эсера… не только не могла приобрести какого-либо морального авторитета, но, наоборот, внушала к себе растущее чувство враждебности.
Сейчас же после своего избрания Директории пришлось заняться ликвидацией конфликта между Сибирским правительством и Сибирской Областной Думой, закончившимся… вмешательством чехословаков в пользу последней…
Военные неудачи очень осложняли положение Директории... Директории представлялся лишь один выход: переехать в Омск...
Социалистические члены Директории, в особенности В. М. Зензинов, боялись порвать со своим партийным прошлым. Это привело к немедленным столкновениям между Директорией и Сибирским правительством.
Состоявшееся 12 октября… совещание этих двух органов власти прошло чрезвычайно бурно. «На этом совещании членам Директории Авксентьеву и Зензинову пришлось выслушать немало неприятных слов со стороны Сибиряков, опасавшихся грозных последствий партийной гегемонии эсеров. Авксентьев, в свою очередь, делал какие-то глухие предостережения сибирякам, указывая на то, что за Директорией стоят силы, которые сумеют за нее постоять, это были, очевидно, намеки на чехословаков. После бурных прений, проходивших в недружелюбной атмосфере, совещание пришло всё же к определенным решениям. Эти решения состояли в том, что Сибирское правительство прекращает свое существование, избирается Совет министров Всероссийского правительства...»
Дабы дать всестороннюю картину происходившего на совместном совещании Директории и Сибирского Административного Совета 12 октября, я приведу запись из воспоминаний ген. В. Г. Болдырева...
«В 2 часа были на частном совещании Административного Совета... Члены Совета оказались довольно несдержанными. Заявление Авксентьева вызвало крайне резкие нападки министров Петрова (земледелия) и Михайлова...»
18 октября в Омск возвратился отсутствовавший до сих пор член Директории П. В. Вологодский, являвшийся… главою Сибирского правительства. Последнее… окончательно оформило условия, при которых Сибирское правительство соглашалось на самоупразднение...
Выполнение этих условий, при существовании на обеих сторонах враждебного недоверия друг к другу, вызывало много трений, которые каждодневно подливали масла в пламя этой вражды.
«Споры шли теперь не в области принципов, - пишет С. П. Мельгунов… - Надо было распределить министерские портфели…»
«Это искусственное воскрешение мертвецов, хотя бы даже и для самороспуска, - записывает 23 октября ген. В. Болдырев, - вносит только новые осложнения в затянувшиеся и без того переговоры»...
«Вмешался чехосовет… потребовав созыва Думы и грозя в противном случае уходом из Сибири чехо-войск. Тогда Сибправительство уступило».
Одновременно с разногласиями в вопросе о Сибирской Областной Думе шли бурные споры о составе будущего Всероссийского Совета министров...
Страстные споры возникли, главным образом, около имен И. А. Михайлова и Роговского. Наиболее острыми были заседания 27-29 октября. Сибирское правительство настаивало на министерской кандидатуре И. А. Михайлова и отвергало кандидатуру Роговского, как «партийного с-р.», на пост министра внутренних дел, ведающего милицией, не возражая против него на другом посту. Левая часть Директории решительно отвергала какую-либо кандидатуру в министры И. А. Михайлова. П. В. Вологодский же заявил, что вопрос о кандидатуре И. А. Михайлова под давлением местной общественности считается безусловным. Н. Д. Авксентьев заявил о выходе из Правительства; после горячей речи его поддерживал в этом решении В. М. Зензинов. О невозможности оставаться в Правительстве высказался и В. А. Виноградов. Смущенный П. В. Вологодский заявил, что ему остается, видимо, одно - отказаться от миссии составления Совета Министров.
Н. Д. Авксентьев со свойственной ему экспансивностью решил идти в солдаты, в армию, которая не занимается политикой.
Ген. В. Г. Болдырев, описывающий в своем дневнике эти заседания, указывает и на давление, которое оказывалось на Директорию извне: В. А. Виноградова всё время вызывали уполномоченный чешских войск Рихтер и представители «Омского блока».
О вмешательстве чехословаков говорит также и официальный документ - шифрованная информация Гревсу. «Соглашение, несомненно, было бы достигнуто, - говорится в ней, - если бы во время заседания Административного Совета не явился один член Чехосовета Кошек, требуя именем Чехосовета исключения из списка минфинансов Михайлова, грозя уходом из Сибири чехо-войск». «При таких условиях, - продолжает сообщение, - всякое правительство становится игрушкой в руках чехов, а через них эсеров, с которыми Чехосовет тесно связан, давая им обещания, окрыляющие их».
«Можно почти не сомневаться, - пишет историк С. П. Мельгунов, - что вмешательство чешских представителей, появление Рихтера и Кошека у Вологодского и членов Директории, было в значительной степени инспирировано. Ясно, что действовавшая за кулисами рука тянулась так или иначе к Екатеринбургу», куда перебрался после потери Самары Комуч...
Насколько большинство членов Директории не уясняло себе создавшуюся обстановку, свидетельствуется теми претензиями на внешний почет, которые они проявляли.
Воспоминания ген. В. Г. Болдырева дают в этом отношении обильный материал. Сколько «величественности» видит ген. В. Г. Болдырев в своем положении, совершенно забывая, что «всероссийскость» Уфимской директории была более чем условна.
Еще более показательно поведение Директоров социалистов-революционеров. «Авксентьев сейчас же окружил себя адъютантами, восстановил титулы, которых не знало Сибирское правительство, создал буффонадную помпу... В. М. Зензинов же пишет в своем дневнике, что каждый член Директории, по его мнению, был в сущности «Ваше однопятое Величество». Несмотря на весь свой республиканизм, он не довольствовался тем, чтобы каждый член Директории был бы «однопятым президентом».
Все это, конечно, были мелочи, но всероссийские претензии Директории нашли свое отражение в существе ее политики. Старый сибирский кооператор Сазонов так резюмировал эту политику: «Но вот к нам пришла Директория, а вместе с ней и масса беженцев из Европейской России; она к нам принесла мысль о том, что надо строить всё в широком всероссийском масштабе. Этим убили энергию, убили подъем духа в сибирском населении и в сибирской армии».
Ценою упразднения Сибирского правительства Директория надеялась не только получить в свои руки реальную власть над Сибирью; она думала той же ценою купить отказ эсеров от продолжения существования Самарского правительства. Но это ей не удалось. Четыре эсера… продолжали распоряжаться в г. Уфе, сохранив за собой наименование «Совета управляющих Ведомствами». Не прекратил свое существование и Комуч. Он лишь замаскировал свою политическую деятельность под видом «Съезда Учредительного Собрания», долженствовавшего заниматься лишь подготовкой сбора членов старого Учредительного Собрания. Между «Советом управляющих Ведомствами» и бюро «Съезда Учредительного Собрания» установились самые оживленные сношения путем посылок курьеров, корреспонденции и переговоров «по прямому проводу». Они стремились создать «самостоятельное правительство, обладавшее и собственной армией, и собственными деньгами… и подрывавшее авторитет Всероссийской власти. Поистине вся деятельность Съезда носила характер антигосударственный и по тем временам антинациональный».
Таким образом, прежняя борьба между Омском и Самарой приняла форму борьбы эсеров черновского толка с Директорией.
На следующий день после избрания Директории на ген. В. Г. Болдырева было возложено «Верховное главнокомандование всеми Российскими вооруженными силами.
Впечатления нового Верховного Главнокомандующего были чрезвычайно пессимистическими. Народная Армия, по его словам, обратилась «в тонкую паутину, которая начала легко рваться под напором красных…»
Отсутствие авторитета у Директории не могло не отразиться на умалении фактической власти ее Верховного Главнокомандующего...
[Читать далее]Ко времени вступления в главнокомандование ген. В. Г. Болдырева подходили чехословацкие эшелоны Гайды... Этот новый командующий Сибирской армией представлял собою типичного авантюриста.
В начале мировой войны Гайда был в Австро-венгерской армии фельдшером. Осенью 1914 года он попал в плен к черногорцам. Черногорское войско испытывало большой недостаток в медицинском персонале. Гайда выдал себя за врача и в качестве такового поступил на службу к Черногории. В 1916 году он переехал в Россию, где поступил в формируемые чехословацкие войска. В 1917 году он был уже капитаном.
На создавшуюся в России обстановку Гайда смотрел как на поприще для своего личного быстрого выдвижения...
Гайда знал настроения своих войск и понимал, что заставить чехословаков драться с большевиками можно только под предлогом расчищения себе пути для ухода из России...
Не доверяя Самарскому правительству, сибиряки имели мало желания посылать свои войска для непосредственного подкрепления Народной Армии...
Ген. В. Г. Болдырев, не имевший морального авторитета для воз-действия ни на чехословаков, ни на Сибирское правительство, решил «плыть по течению» и санкционировал вредное для борьбы с большевиками сосредоточение сил на Северном фланге Восточного фронта...
Общее руководство армейскими группами, действовавшими на Пермском и Самарском направлениях, было оставлено в руках командира Чехословацкого корпуса Сырового, хотя в своих стратегических познаниях Сыровой мало превосходил Гайду. Подобная мера вынуждалась политическими условиями. Иначе могла прекратиться всякая помощь чехословаков на боевом фронте.
Насколько исключительно трудным было положение Директории в этом отношении, свидетельствует следующий факт: Сыровой, хотя и принял вышеуказанное назначение, тем не менее «отказался подчиняться распоряжениям, исходящим от Русской власти; он заявил, что будет ожидать приезда в Сибирь французского генерала Жанена, назначенного в Париже главнокомандующим чехами»...
Поддерживавшие Народную Армию чехословацкие части проявляли явные признаки нежелания драться с большевиками...
«Солдаты Ижевцы, - пишет любимый ими начальник ген. Молчанов, сам старый кадровый офицер, - не признавали “чужих” начальников. “У нас есть свой генерал”. Попадавшие в дивизию кадровые и военного времени офицеры должны были мириться, что их называли часто на “ты”, и вне боя нередко оспаривали приказания…»
Уже 15 октября в дневнике Главнокомандующего генерала B. Г. Болдырева можно прочесть следующую запись: «Направление на Уфу почти открыто. Первая чешская дивизия оставила фронт и преспокойно застопорила своими эшелонами железную дорогу».
2, 4 и 7 ноября он же записывает: «У чехов неладно. С фронта они отведены в тыл для приведения в порядок. Фронт держится исключительно русскими войсками».
«С чехами… плохо. Они считают, что воевать за Россию довольно, пора ехать в свободную Чехию. Возникает вопрос об удержании их хотя бы в ближайшем тылу».
«Вчера говорил с Сыровым. Он беспокоится за фронт. Чехи, видимо, серьезно решили не воевать…»
«Едва ли кто станет теперь серьезно спорить, - пишет историк C. П. Мельгунов, - что к моменту острых внутренних событий в Сибири чехословацкое войско, потеряв, может быть, лучшие боевые силы и пополненное новыми сибирскими «добровольцами», роковым образом само переживало жесточайший кризис... В книге Прикрыла… приведены протоколы следственной комиссии... Материал следственной комиссии действительно говорит о “катастрофе” - о заразе, которая шла от роты к роте, от полка к полку, о постоянно растущем недостатке воли к военным действиям. Падает военная дисциплина, самостоятельно уходят с фронта целые части. Все стремятся на восток, подальше от фронта. Комиссия правильно устанавливает причины такого настроения в армии: неудачи на фронте, новые, неустойчивые элементы “добровольцев”, физическое и моральное утомление, подчинения приказу, неисполнение обещаний союзниками, неимение общей, понятной всем идеи, за которую сражаются... Борьба против немцев соединила в одну революционно-национальную “когорту” добровольцев... Конечно, на Русской территории непосредственная германская опасность выдвигалась несколько искусственно. Союзники не приходили. Возникал естественный вопрос: если французы не идут, почему чехи должны сражаться? Без участия союзников чехословацкое войско не хотело сражаться... Не могла чехов удовлетворить та видимость участия союзников, которую пытались создать отправкой на фронт нескольких союзных солдат. “Чешские солдаты прекрасно сознавали, - говорит Прикрыл, - что фронт, чем дальше, тем больше из противогерманского становился противобольшевицким, то есть Русским фронтом. Чешские легионеры, сами будучи революционерами, приходили к убеждению, что это война не ихняя, война не против немцев, а против Русской революции”. Новое обоснование выступления чехословаков, данное сибирскими политиками - помощь противобольшевицкой России, не могло удовлетворить некоторую часть легий, тем более что это обоснование так резко противоречило [прежним] официальным документам.
Теряя веру в союзников, чешский солдат начал чувствовать себя одиноким и покинутым. Майское выступление произошло вопреки Национального Совета - чешское войско через своих делегатов взяло судьбу эшелонов в свои руки. Это был в сущности “бунт” против официального правительства. Такой же бунт произошел в Аксакове 20 октября. На митинге, созванном делегатами полка, один из делегатов говорит: “Наступило то же, что было под Пензой, когда командование оказалось в тупике и когда только здоровый инстинкт сохранил наше войско. Солдаты должны, как и тогда, взять теперь власть в свои руки, так как теперешнее командование ведет лишь к гибели”. Отличие от майского положения заключается в том, что было уже иное настроение. Бунт происходил во имя мира с большевиками, против русской акции и за возвращение на Родину. Психологически это понятно (между прочим, таково было мнение Колчака). На митинге солдаты настаивали, чтобы им сообщали операционные планы, для выполнения которых требовалось их согласие. Начинается, другими словами, Российская “совдепщина”…»
Поэтому, как только пришли в Сибирь телеграммы, извещавшие о прекращении 11 ноября 1918 г. войны между Антантой и Центральными Державами, уже никакие силы не могли заставить чехословаков оставаться на русском боевом фронте. Все чехословацкие части были уведены в тыл и поставлены на охрану Сибирской железнодорожной магистрали.
Уход чехословаков с боевого фронта имел очень крупное внутреннее политическое значение.
…по мере того, как истинные герои… уходили на боевой фронт… обыватель стал замечать и другие элементы среди чехословаков. И эти наблюдения оказывали тем более решительное воздействие, что у чехословаков имело место то же явление, что и во всех армиях: в тылу даже героического фронта господствуют нездоровые моральные настроения..
Сибирский обыватель… начал испытывать разочарование. …это разочарование стало перерождаться в античешские настроения. Эта перемена в настроениях Сибири неминуемо потянула за собой и усиление враждебных чувств к эсерам. Защитники этих последних - чехословаки, считавшиеся в первые месяцы «своими», «братьями славянами», теперь получали облик «чужеземцев», вмешивающихся в русскую внутреннюю политику, преследуя при этом только свои собственные эгоистические цели.
При подобной психике противобольшевицки настроенных слоев сибирского населения Директория, в которую входило два эсера… не только не могла приобрести какого-либо морального авторитета, но, наоборот, внушала к себе растущее чувство враждебности.
Сейчас же после своего избрания Директории пришлось заняться ликвидацией конфликта между Сибирским правительством и Сибирской Областной Думой, закончившимся… вмешательством чехословаков в пользу последней…
Военные неудачи очень осложняли положение Директории... Директории представлялся лишь один выход: переехать в Омск...
Социалистические члены Директории, в особенности В. М. Зензинов, боялись порвать со своим партийным прошлым. Это привело к немедленным столкновениям между Директорией и Сибирским правительством.
Состоявшееся 12 октября… совещание этих двух органов власти прошло чрезвычайно бурно. «На этом совещании членам Директории Авксентьеву и Зензинову пришлось выслушать немало неприятных слов со стороны Сибиряков, опасавшихся грозных последствий партийной гегемонии эсеров. Авксентьев, в свою очередь, делал какие-то глухие предостережения сибирякам, указывая на то, что за Директорией стоят силы, которые сумеют за нее постоять, это были, очевидно, намеки на чехословаков. После бурных прений, проходивших в недружелюбной атмосфере, совещание пришло всё же к определенным решениям. Эти решения состояли в том, что Сибирское правительство прекращает свое существование, избирается Совет министров Всероссийского правительства...»
Дабы дать всестороннюю картину происходившего на совместном совещании Директории и Сибирского Административного Совета 12 октября, я приведу запись из воспоминаний ген. В. Г. Болдырева...
«В 2 часа были на частном совещании Административного Совета... Члены Совета оказались довольно несдержанными. Заявление Авксентьева вызвало крайне резкие нападки министров Петрова (земледелия) и Михайлова...»
18 октября в Омск возвратился отсутствовавший до сих пор член Директории П. В. Вологодский, являвшийся… главою Сибирского правительства. Последнее… окончательно оформило условия, при которых Сибирское правительство соглашалось на самоупразднение...
Выполнение этих условий, при существовании на обеих сторонах враждебного недоверия друг к другу, вызывало много трений, которые каждодневно подливали масла в пламя этой вражды.
«Споры шли теперь не в области принципов, - пишет С. П. Мельгунов… - Надо было распределить министерские портфели…»
«Это искусственное воскрешение мертвецов, хотя бы даже и для самороспуска, - записывает 23 октября ген. В. Болдырев, - вносит только новые осложнения в затянувшиеся и без того переговоры»...
«Вмешался чехосовет… потребовав созыва Думы и грозя в противном случае уходом из Сибири чехо-войск. Тогда Сибправительство уступило».
Одновременно с разногласиями в вопросе о Сибирской Областной Думе шли бурные споры о составе будущего Всероссийского Совета министров...
Страстные споры возникли, главным образом, около имен И. А. Михайлова и Роговского. Наиболее острыми были заседания 27-29 октября. Сибирское правительство настаивало на министерской кандидатуре И. А. Михайлова и отвергало кандидатуру Роговского, как «партийного с-р.», на пост министра внутренних дел, ведающего милицией, не возражая против него на другом посту. Левая часть Директории решительно отвергала какую-либо кандидатуру в министры И. А. Михайлова. П. В. Вологодский же заявил, что вопрос о кандидатуре И. А. Михайлова под давлением местной общественности считается безусловным. Н. Д. Авксентьев заявил о выходе из Правительства; после горячей речи его поддерживал в этом решении В. М. Зензинов. О невозможности оставаться в Правительстве высказался и В. А. Виноградов. Смущенный П. В. Вологодский заявил, что ему остается, видимо, одно - отказаться от миссии составления Совета Министров.
Н. Д. Авксентьев со свойственной ему экспансивностью решил идти в солдаты, в армию, которая не занимается политикой.
Ген. В. Г. Болдырев, описывающий в своем дневнике эти заседания, указывает и на давление, которое оказывалось на Директорию извне: В. А. Виноградова всё время вызывали уполномоченный чешских войск Рихтер и представители «Омского блока».
О вмешательстве чехословаков говорит также и официальный документ - шифрованная информация Гревсу. «Соглашение, несомненно, было бы достигнуто, - говорится в ней, - если бы во время заседания Административного Совета не явился один член Чехосовета Кошек, требуя именем Чехосовета исключения из списка минфинансов Михайлова, грозя уходом из Сибири чехо-войск». «При таких условиях, - продолжает сообщение, - всякое правительство становится игрушкой в руках чехов, а через них эсеров, с которыми Чехосовет тесно связан, давая им обещания, окрыляющие их».
«Можно почти не сомневаться, - пишет историк С. П. Мельгунов, - что вмешательство чешских представителей, появление Рихтера и Кошека у Вологодского и членов Директории, было в значительной степени инспирировано. Ясно, что действовавшая за кулисами рука тянулась так или иначе к Екатеринбургу», куда перебрался после потери Самары Комуч...
Насколько большинство членов Директории не уясняло себе создавшуюся обстановку, свидетельствуется теми претензиями на внешний почет, которые они проявляли.
Воспоминания ген. В. Г. Болдырева дают в этом отношении обильный материал. Сколько «величественности» видит ген. В. Г. Болдырев в своем положении, совершенно забывая, что «всероссийскость» Уфимской директории была более чем условна.
Еще более показательно поведение Директоров социалистов-революционеров. «Авксентьев сейчас же окружил себя адъютантами, восстановил титулы, которых не знало Сибирское правительство, создал буффонадную помпу... В. М. Зензинов же пишет в своем дневнике, что каждый член Директории, по его мнению, был в сущности «Ваше однопятое Величество». Несмотря на весь свой республиканизм, он не довольствовался тем, чтобы каждый член Директории был бы «однопятым президентом».
Все это, конечно, были мелочи, но всероссийские претензии Директории нашли свое отражение в существе ее политики. Старый сибирский кооператор Сазонов так резюмировал эту политику: «Но вот к нам пришла Директория, а вместе с ней и масса беженцев из Европейской России; она к нам принесла мысль о том, что надо строить всё в широком всероссийском масштабе. Этим убили энергию, убили подъем духа в сибирском населении и в сибирской армии».
Ценою упразднения Сибирского правительства Директория надеялась не только получить в свои руки реальную власть над Сибирью; она думала той же ценою купить отказ эсеров от продолжения существования Самарского правительства. Но это ей не удалось. Четыре эсера… продолжали распоряжаться в г. Уфе, сохранив за собой наименование «Совета управляющих Ведомствами». Не прекратил свое существование и Комуч. Он лишь замаскировал свою политическую деятельность под видом «Съезда Учредительного Собрания», долженствовавшего заниматься лишь подготовкой сбора членов старого Учредительного Собрания. Между «Советом управляющих Ведомствами» и бюро «Съезда Учредительного Собрания» установились самые оживленные сношения путем посылок курьеров, корреспонденции и переговоров «по прямому проводу». Они стремились создать «самостоятельное правительство, обладавшее и собственной армией, и собственными деньгами… и подрывавшее авторитет Всероссийской власти. Поистине вся деятельность Съезда носила характер антигосударственный и по тем временам антинациональный».
Таким образом, прежняя борьба между Омском и Самарой приняла форму борьбы эсеров черновского толка с Директорией.