Белый генерал Головин о власти Комуча в Самаре
Из книги Николая Николаевича Головина «Российская контрреволюция в 1917-1918 гг.».
Работая над созданием в России Восточного противогерманского фронта, представители союзников вели переговоры со всеми противобольшевицкими группировками...
Они приложили все усилия, чтобы вступить в соглашение с партией социалистов-революционеров...
О характере этих переговоров можно судить по следующей выдержке из воспоминаний одного из видных деятелей партии эсеров - В. И. Лебедева:
[Читать далее]«...Союзники (их представители) обещали нам, - пишет он, - прислать десант в Архангельск и в Сибирь через Владивосток... На этом строились все наши расчеты. Вкратце план был таков. Восстание на Волге, захват городов: Казань, Симбирск, Самара, Саратов. Мобилизация за этой чертой. Высадка союзников в Архангельске и их движение к Вологде на соединение с Волжским фронтом. Другой десант во Владивостоке и быстрое его продвижение к Волге, где мы должны были держать фронт до их прихода...»
Соглашение центральных эсеров с представителями союзников нашло свое выражение в резолюции 8-го Совета партии эсеров, заседавшего в Москве между 20 и 27 мая.
Согласно этой резолюции партии эсеров, в Россию призывались войска Антанты. По существу говоря, это был призыв к вооруженной интервенции союзников. Правда, этот призыв маскировался заявлением о том, что «трудовая демократия ни в коем случае не должна опираться... на военную помощь союзников в целях восстановления народного суверенитета». Иностранная военная помощь призывалась только для продолжения войны с Германией. Но русские народные массы продолжать этой войны не хотели, а следовательно, вступление иностранной военной силы, даже ограниченное рамками «внешней войны», являлось вооруженной интервенцией в дела России.
…лидеры Центрального Комитета, которые в то время принадлежали к эсерам черновского толка, стремились использовать появление иностранной вооруженной силы и в своих собственных партийных целях... Призывая войска союзников сражаться с немцами на территории России, лидеры «центральных» эсеров этим самым направляли их не только против большевиков, но и против русских монархистов и поправевшей части русской либеральной интеллигенции...
Двойственность позиции, занятой эсерами черновского толка, неминуемо должна была привести или к неудаче противобольшевицкого выступления, или же, в случае удачи, к внутренним переворотам...
Настроение в широких кругах русской интеллигенции сильно изменилось по сравнению с 1917 годом. В этом отношении показательны были городские выборы, происшедшие на территории Комуча в середине августа. Они отмечали необычайный абсентеизм избирателей...
Бывшее Учредительное Собрание не создало себе ореола, который мог бы служить знаменем для общенародного объединения. В глазах всех политических партий, кроме эсеровской, оно ушло в историю как выражение временного настроения взбудораженных революцией малокультурных крестьянских масс. Этим и объясняется то безразличие, с которым отнеслись эти массы к разгону большевиками Учредительного Собрания. Вот пример, взятый из жизни одной из Поволжских губерний, как раз соседней с Самарской. В Казани происходил 4-й губернский крестьянский съезд… на котором обсуждался доклад вернувшихся после разгона большевиками Учредительного Собрания депутатов от местного населения. «Крестьяне высказались за ненужность в дальнейшем Учредительного Собрания и одобрили своих депутатов, заявивших о благотворности для русского крестьянства разгона Учредительного Собрания».
В результате 4-м крестьянским съездом Казанской губернии была вынесена следующая резолюция: «Ввиду того, что переживаемая сейчас Россией стадия революции является высшей по отношению к той, при которой идея всенародного внеклассового Учредительного Собрания была бы жизненной, новые выборы в Учредительное Собрание, как и созыв старого уже умершего, считать ненужными, а самые домогательства созыва Учредительного Собрания, с чьей бы стороны они теперь ни исходили, считать актом контрреволюционным»...
Вооруженная сила, к формированию которой приступил Комуч, получила громкое наименование «Народной Армии». Во главе военного ведомства было поставлено коллегиальное учреждение: «Главный Штаб Народной Армии» из трех лиц - двух эсеров (В. К. Фортунатова и Боголюбова; этот последний был затем заменен В. И. Лебедевым) и одного военного «специалиста». Боязнь «генерала» заставила избрать таким «специалистом» малоопытного 26-летнего молодого человека - Н. А. Галкина... Для повышения его авторитета Комуч произвел Н. А. Галкина в полковники, а вскоре затем и в генералы. Вполне авторитетный и беспристрастный свидетель деятельности «Главного Штаба Народной Армии» С. А. Щепихин, характеризует ее так: «Из трех лиц, возглавлявших военное дело, один распоряжался, не зная дела (Галкин), другой на фронте сражался и был... ранен (Фортунатов), третий (Лебедев) митинговал».
Основу созидаемой Народной Армии составили добровольческие отряды... Во главе их оказался полковник Генерального штаба В. О. Каппель. «На предложение принять командование… просто ответил: “…я монархист по убеждению, но стану под какое угодно знамя, лишь бы воевать с большевиками. Даю слово офицера держать себя лояльно к Комучу”…»
…«первые» добровольцы в Поволжье, как и везде, были терпимыми к чуждой им политике высших руководителей, лишь бы только эта политика руководствовалась идеей борьбы с большевиками...
По мере того как первый подъем настроения, вызванный свержением большевиков, начал проходить, приток добровольцев иссякал. Партийность правительства отталкивающе действовала на офицерство. Когда же впоследствии открылось сообщение с Западной Сибирью, «к ущербу Самары началась опасная тяга офицерства в Сибирь, где идеалы казались ему более близкими».
Освобожденные от большевиков города давали добровольцами по преимуществу учащуюся молодежь. Несомненно, что это было следствием пассивности нашей буржуазии, но в этом сказывалось также и недоверие к партийно-эсеровской власти. «С первых же шагов новой власти стало ясно, - вспоминает П. П. Петров, состоявший начальником оперативного отделения Штаба «Народной Армии», - что в вопросе создания военной силы она стоит на ложном пути. Боится контрреволюции, раздражает добровольцев и офицеров из буржуазных семей открытыми выпадами против буржуазии... Члены Комитета как будто не задумывались над такими противоречиями: власть эсеровская, партийная, непримиримая даже с кадетами, а воинская сила в большинстве из правых элементов, враждебных эсерам. Надо было как-то сглаживать противоречия. Совершенно не чувствовалось сознания, что нужно энергично создать (воинскую) силу, привлечь возможно широкие круги к борьбе, пожертвовать интересами партии для одной цели - успеха на фронте...
Даже Каппель, старавшийся всячески не вникать в политику, принужден был заявить Председателю Комитета, что Комитет опирается на офицеров из буржуев, вовсе не сторонников Комитета, и их же ругает в печати».
Рассчитывать на сочувствие рабочих поволжских городов не приходилось. Здесь, как и в Центральной России, рабочие не изжили еще большевизма, а потому в лучшем случае они оставались нейтральными...
Естественным последствием… психики крестьянина-середняка являлась его политическая неустойчивость. Когда в царское время эсеры вели среди крестьян пропаганду о захвате помещичьих земель, он был с эсерами. С ними же он шел летом 1917 года, надеясь скорее получить помещичьи земли в свои руки, и дал им подавляющее большинство в Учредительном Собрании. Но стоило только Ленину обещать окончание войны с немцами и декларировать украденный им у эсеров декрет о земле, как крестьянин-середняк отвернулся от эсеров и пальцем не пошевелил в защиту Учредительного Собрания во время разгона его большевиками. Теперь большевики царствовали в городах и, озабоченные начинающимся там голодом, приступили к насильственным реквизициям хлеба в деревне. Середняк отвернулся от большевиков.
…крестьянство встретило «Самарский переворот с большим сочувствием и даже воодушевлением, выявив это во многих местах активно... Весь Заволжский район был охвачен крестьянскими беспорядками, направленными против советской власти».
Казалось бы, что в таких условиях приток добровольцев из крестьян в Народную Армию был обеспечен. На деле же он оказался ничтожным... Крестьяне-добровольцы предпочитали вступать в ряды своей «местной», если можно так выразиться, «мужицкой» милиции.
«Но такая армия, несмотря на многие ее достоинства, не могла удовлетворить Комуча, - пишет… член Комуча П. К. Климушкин. - ...Для нас слишком очевидны были недостатки этих отрядов: недисциплинированность и неустойчивость, и в связи с этим невозможность подчинить их выполнению определенных военных заданий. Попробуйте, например, один из таких отрядов перебросить в другой район, и вы увидите, что из этого получится: отряд или откажется выполнить ваше распоряжение, или разбежится, чему примеров немало.
Словом, для нас, членов Учредительного Собрания и руководителей военного ведомства, было ясно с самого начала, что без мобилизации или призыва правильной, дисциплинированной армии не создать...»
13 июля приказом Комуча № 64 и был объявлен призыв на обязательную воинскую службу...
«Призыв, конечно, не удался, - пишет тот же П. Д. Климушкин, - и прошел не с тем успехом, на какой мы рассчитывали, судя по энтузиазму, каким было встречено падение большевиков. Призыв новобранцев в большинстве сел был встречен отрицательно, а в некоторых местах... даже враждебно».
Причины нежелания поволжского крестьянства поступать в ряды формируемой Самарской властью регулярной армии были те же, которые затрудняли формирование такой же армии в Архангельске. Это были: 1) нежелание народных масс продолжать войну с Германией. Между тем, как известно, как раз под этим лозунгом собирал Комуч Народную Армию, призывая бороться с большевиками лишь как с союзниками немцев; 2) отсутствие доверия к правительству...
В Самаре правительством стали те самые эсеры, которым русское крестьянство дало подавляющее большинство в Учредительном Собрании. Одним из первых актов этого правительства явилась декларация, подтверждающая тот аграрный закон, который эсеры пытались провести на единственном заседании Учредительного Собрания 18 января 1918 года, закон, передающий всю землю в распоряжение крестьянства. И крестьянин все-таки не пошел за ним.
Здесь мы подходим к интереснейшему социологическому вопросу о доверии народных масс к возглавляющей их власти. …в основе этого доверия лежит уверенность первых в том, что власть разделяет их чаяния. Но необходимой является и… вера в способность Правительства выполнить волю народных масс. Вот этого убеждения Комуч и не смог внушить крестьянам. Даже примитивный ум мужика быстро разобрался, что представители Самарской власти оставались «партией», а не стали «правительством». Практический ум крестьянина почувствовал это сразу в таком близком его сердцу вопросе, как вопрос о владении землей.
Проникнутый узкой партийной психологией, Комуч пребывал в непоколебимой уверенности, что аграрный закон 18 января… является не подлежащим оспариванию разрешением вопроса. Самарские правители совершенно не замечали, что этот закон удовлетворял русское крестьянство только тем, что он освящал захват ими не крестьянской земли, но совершенно не удовлетворял его в вопросах формы самого владения землей... Ко времени возникновения Самарского правительства помещичья земля была уже захвачена крестьянами. Возникло великое множество вопросов, связанных с закреплением ее за крестьянами. Последние ждали от новой власти не громких слов, а тем более не социалистических доктрин, совершенно недоступных их пониманию, а чисто деловой, практической политики, которая сделала бы их полноправными хозяевами захваченной ими земли. При этом те из крестьян, которые перешли уже к индивидуальному владению землей, хотели ее в личную собственность; те же, которые оставались еще в общине, хотели ее тоже в полную собственность своей общины. Самарское правительство уклонилось от такой практической работы. Являясь принципиальным противником частной собственности на землю, оно не могло удовлетворить желания крестьян-собственников. Оно не могло также удовлетворить желания крестьян-общинников, так как исповедуемая им социалистическая доктрина требовала уравнительного владения землей.
Не пожелав снизойти с высоты своих «социалистических» идеалов до выдвинутых самою жизнью практических потребностей крестьянства, Самарское правительство отвернулось также и от того процесса расслоения, который начался в это время среди крестьян. А между тем и здесь жизнь требовала определенных решений. Нельзя было становиться во главе противобольшевицкой борьбы и не вступать в прочный союз с «крепким мужиком». Но для этого нужно было признать право частной собственности на землю, так как крестьянин-собственник являлся в рассматриваемое нами время руководящим элементом в среде «крепких мужиков»...
Страх перед контрреволюцией, поставивший Самарское правительство в двойственное положение по отношению к офицерству, поставил его в такое же положение по отношению к противобольшевицки настроенному крестьянству. Самарское правительство не решалось открыто выступить на одной из враждующих в деревне сторон, как это сделал Ленин, решительно приняв сторону крестьянской голытьбы.
Уклончивое поведение эсеров не могло вселить веру в них в «крепкого мужика», а в еще большей степени не могло оно увлечь на решительную борьбу с большевизмом колеблющегося «середняка».
А между тем, и без того крестьянство выступало против большевиков с большой опаской. «Сельское население, особенно состоятельная часть, - записывает свои впечатления ген. П. П. Петров, - …выступало осторожно: оно могло дать людей при уверенности в успехе борьбы. …вера в прочность нового порядка была основой...»
При отсутствии такой веры не могло создаться и здорового духа в формируемой Комучем Народной Армии. Положение осложнялось еще тем, что эсеры, вошедшие в состав Самарского правительства, не изжили иллюзий 1917 г. - создания регулярной армии какими-то новыми методами, не применяемыми ни в одном, даже самом демократическом государстве.
«Самарский Комитет Учредительного Собрания, - пишет помощник Оренбургского Войскового Атамана ген» Акулинин, - объявил мобилизацию в Приволжских губерниях и приступил к формированию так наз. “Народной Армии”, порядки в которой сильно напоминали “керенщину”. Мобилизация на территории Комитета протекала вяло, мобилизованные шли неохотно...» По свидетельству члена Комуча П. Д. Климушкина, «в армии началось дезертирство настолько сильное, что Комуч... вынужден был назначить за дезертирство, как меру наказания, смертную казнь».
Отрицательно оценивает результаты военного творчества Комуча и появившийся в Поволжье в августе месяце ген. Болдырев. «Народная Армия, состоявшая из мобилизованных солдат и офицеров, - пишет он, - представляла боевой материал весьма невысокого качества и являлась скорее обузой, требовавшей значительных средств на ее содержание».
«Из 50-60 000 мобилизованных вооруженных бойцов насчитывалось не более 30 000 человек, да и то глубоко зараженных тем отвращением ко всяким жертвам, которое тогда резко проявлялось со стороны городского и деревенского обывателя. В рядах Народной армии едва ли насчитывалось к тому времени больше 10 000 бойцов...»
Свою неудачу Самарское правительство приписывало офицерству. «...И стал офицер делать армию знакомыми и близкими ему методами»...
Отсутствие взаимного понимания могло только усилить недоверие офицерства к Самарскому правительству. По верному замечанию ген. Болдырева, с партией эсеров «у многих еще слишком свежи были счеты. Керенщина была еще слишком памятна, даже при нависшей угрозе Советов».
«Недовольство офицерства политикой Комуча начало выявляться с первых же дней движения не только в мелочах, но и в некоторых реальных действиях, угрожающих самому существованию Комуча»...
«Самыми существенными из таких реальных действий, помимо других, - продолжает П. Д. Климушкин, - я считаю заговоры о свержении власти Комуча. Из таких попыток свергнуть власть Комуча нам было известно три...» Все эти попытки происходили в среде тылового офицерства.
Здесь мы имеем дело со своего рода психологическим законом действующей армии. Тылы всегда являются больным местом армии; в тылу зарождается самый вредный вид паники, в тылу начинается политиканство и из тыла приходит моральное разложение. Близость смерти на фронте облагораживает даже наиболее отрицательные элементы армии; пример соратников-героев пробуждает дух самопожертвования, заставляет забывать личные интересы. Существует и обратный процесс: хорошие элементы армии, попадающие назад в тыл, заражаются его болезнями...
Самарское правительство, со своей стороны, платило офицерству той же монетой недоверия. Так, командующим Народной армией Самарское правительство назначило не доблестного и военно-образованного полковника В. О. Каппеля, а Чечека, недавно произведенного из чехословацких капитанов в полковники и не имевшего высшей военной подготовки. Оно стало также формировать особые чешско-русские части. «Цель формирования этих полков заключалась не только в усилении военных кадров: им ставились цели и политического характера. Развивавшаяся в верхах офицерства оппозиция к Комитету требовала противопоставления им соответствующей военной силы, независимой от русского командования. Поэтому, составляясь из русских и чехов, эти полки во главе имели чешских командиров и были подчинены непосредственно чешскому командованию».
Член Комуча В. JI. Утгоф рассказывает курьезный эпизод, характеризующий те взаимоотношения, которые установились между Самарским правительством и избранным им же главой военного ведомства - Галкиным. Желая «одернуть» Галкина, председатель Комуча Вольский составил проект обращения к народу против военного министра. «Нечаянно» оно было доставлено Галкину. Последний же сам распространил это обращение среди офицерства, чтобы показать ему, к каким сомнительным приемам прибегает Самарское правительство.
Вот обстановка, в которой создалась та Русская вооруженная сила, при посредстве которой предполагалось образовать на Волге Восточный противогерманский фронт.
Работая над созданием в России Восточного противогерманского фронта, представители союзников вели переговоры со всеми противобольшевицкими группировками...
Они приложили все усилия, чтобы вступить в соглашение с партией социалистов-революционеров...
О характере этих переговоров можно судить по следующей выдержке из воспоминаний одного из видных деятелей партии эсеров - В. И. Лебедева:
[Читать далее]«...Союзники (их представители) обещали нам, - пишет он, - прислать десант в Архангельск и в Сибирь через Владивосток... На этом строились все наши расчеты. Вкратце план был таков. Восстание на Волге, захват городов: Казань, Симбирск, Самара, Саратов. Мобилизация за этой чертой. Высадка союзников в Архангельске и их движение к Вологде на соединение с Волжским фронтом. Другой десант во Владивостоке и быстрое его продвижение к Волге, где мы должны были держать фронт до их прихода...»
Соглашение центральных эсеров с представителями союзников нашло свое выражение в резолюции 8-го Совета партии эсеров, заседавшего в Москве между 20 и 27 мая.
Согласно этой резолюции партии эсеров, в Россию призывались войска Антанты. По существу говоря, это был призыв к вооруженной интервенции союзников. Правда, этот призыв маскировался заявлением о том, что «трудовая демократия ни в коем случае не должна опираться... на военную помощь союзников в целях восстановления народного суверенитета». Иностранная военная помощь призывалась только для продолжения войны с Германией. Но русские народные массы продолжать этой войны не хотели, а следовательно, вступление иностранной военной силы, даже ограниченное рамками «внешней войны», являлось вооруженной интервенцией в дела России.
…лидеры Центрального Комитета, которые в то время принадлежали к эсерам черновского толка, стремились использовать появление иностранной вооруженной силы и в своих собственных партийных целях... Призывая войска союзников сражаться с немцами на территории России, лидеры «центральных» эсеров этим самым направляли их не только против большевиков, но и против русских монархистов и поправевшей части русской либеральной интеллигенции...
Двойственность позиции, занятой эсерами черновского толка, неминуемо должна была привести или к неудаче противобольшевицкого выступления, или же, в случае удачи, к внутренним переворотам...
Настроение в широких кругах русской интеллигенции сильно изменилось по сравнению с 1917 годом. В этом отношении показательны были городские выборы, происшедшие на территории Комуча в середине августа. Они отмечали необычайный абсентеизм избирателей...
Бывшее Учредительное Собрание не создало себе ореола, который мог бы служить знаменем для общенародного объединения. В глазах всех политических партий, кроме эсеровской, оно ушло в историю как выражение временного настроения взбудораженных революцией малокультурных крестьянских масс. Этим и объясняется то безразличие, с которым отнеслись эти массы к разгону большевиками Учредительного Собрания. Вот пример, взятый из жизни одной из Поволжских губерний, как раз соседней с Самарской. В Казани происходил 4-й губернский крестьянский съезд… на котором обсуждался доклад вернувшихся после разгона большевиками Учредительного Собрания депутатов от местного населения. «Крестьяне высказались за ненужность в дальнейшем Учредительного Собрания и одобрили своих депутатов, заявивших о благотворности для русского крестьянства разгона Учредительного Собрания».
В результате 4-м крестьянским съездом Казанской губернии была вынесена следующая резолюция: «Ввиду того, что переживаемая сейчас Россией стадия революции является высшей по отношению к той, при которой идея всенародного внеклассового Учредительного Собрания была бы жизненной, новые выборы в Учредительное Собрание, как и созыв старого уже умершего, считать ненужными, а самые домогательства созыва Учредительного Собрания, с чьей бы стороны они теперь ни исходили, считать актом контрреволюционным»...
Вооруженная сила, к формированию которой приступил Комуч, получила громкое наименование «Народной Армии». Во главе военного ведомства было поставлено коллегиальное учреждение: «Главный Штаб Народной Армии» из трех лиц - двух эсеров (В. К. Фортунатова и Боголюбова; этот последний был затем заменен В. И. Лебедевым) и одного военного «специалиста». Боязнь «генерала» заставила избрать таким «специалистом» малоопытного 26-летнего молодого человека - Н. А. Галкина... Для повышения его авторитета Комуч произвел Н. А. Галкина в полковники, а вскоре затем и в генералы. Вполне авторитетный и беспристрастный свидетель деятельности «Главного Штаба Народной Армии» С. А. Щепихин, характеризует ее так: «Из трех лиц, возглавлявших военное дело, один распоряжался, не зная дела (Галкин), другой на фронте сражался и был... ранен (Фортунатов), третий (Лебедев) митинговал».
Основу созидаемой Народной Армии составили добровольческие отряды... Во главе их оказался полковник Генерального штаба В. О. Каппель. «На предложение принять командование… просто ответил: “…я монархист по убеждению, но стану под какое угодно знамя, лишь бы воевать с большевиками. Даю слово офицера держать себя лояльно к Комучу”…»
…«первые» добровольцы в Поволжье, как и везде, были терпимыми к чуждой им политике высших руководителей, лишь бы только эта политика руководствовалась идеей борьбы с большевиками...
По мере того как первый подъем настроения, вызванный свержением большевиков, начал проходить, приток добровольцев иссякал. Партийность правительства отталкивающе действовала на офицерство. Когда же впоследствии открылось сообщение с Западной Сибирью, «к ущербу Самары началась опасная тяга офицерства в Сибирь, где идеалы казались ему более близкими».
Освобожденные от большевиков города давали добровольцами по преимуществу учащуюся молодежь. Несомненно, что это было следствием пассивности нашей буржуазии, но в этом сказывалось также и недоверие к партийно-эсеровской власти. «С первых же шагов новой власти стало ясно, - вспоминает П. П. Петров, состоявший начальником оперативного отделения Штаба «Народной Армии», - что в вопросе создания военной силы она стоит на ложном пути. Боится контрреволюции, раздражает добровольцев и офицеров из буржуазных семей открытыми выпадами против буржуазии... Члены Комитета как будто не задумывались над такими противоречиями: власть эсеровская, партийная, непримиримая даже с кадетами, а воинская сила в большинстве из правых элементов, враждебных эсерам. Надо было как-то сглаживать противоречия. Совершенно не чувствовалось сознания, что нужно энергично создать (воинскую) силу, привлечь возможно широкие круги к борьбе, пожертвовать интересами партии для одной цели - успеха на фронте...
Даже Каппель, старавшийся всячески не вникать в политику, принужден был заявить Председателю Комитета, что Комитет опирается на офицеров из буржуев, вовсе не сторонников Комитета, и их же ругает в печати».
Рассчитывать на сочувствие рабочих поволжских городов не приходилось. Здесь, как и в Центральной России, рабочие не изжили еще большевизма, а потому в лучшем случае они оставались нейтральными...
Естественным последствием… психики крестьянина-середняка являлась его политическая неустойчивость. Когда в царское время эсеры вели среди крестьян пропаганду о захвате помещичьих земель, он был с эсерами. С ними же он шел летом 1917 года, надеясь скорее получить помещичьи земли в свои руки, и дал им подавляющее большинство в Учредительном Собрании. Но стоило только Ленину обещать окончание войны с немцами и декларировать украденный им у эсеров декрет о земле, как крестьянин-середняк отвернулся от эсеров и пальцем не пошевелил в защиту Учредительного Собрания во время разгона его большевиками. Теперь большевики царствовали в городах и, озабоченные начинающимся там голодом, приступили к насильственным реквизициям хлеба в деревне. Середняк отвернулся от большевиков.
…крестьянство встретило «Самарский переворот с большим сочувствием и даже воодушевлением, выявив это во многих местах активно... Весь Заволжский район был охвачен крестьянскими беспорядками, направленными против советской власти».
Казалось бы, что в таких условиях приток добровольцев из крестьян в Народную Армию был обеспечен. На деле же он оказался ничтожным... Крестьяне-добровольцы предпочитали вступать в ряды своей «местной», если можно так выразиться, «мужицкой» милиции.
«Но такая армия, несмотря на многие ее достоинства, не могла удовлетворить Комуча, - пишет… член Комуча П. К. Климушкин. - ...Для нас слишком очевидны были недостатки этих отрядов: недисциплинированность и неустойчивость, и в связи с этим невозможность подчинить их выполнению определенных военных заданий. Попробуйте, например, один из таких отрядов перебросить в другой район, и вы увидите, что из этого получится: отряд или откажется выполнить ваше распоряжение, или разбежится, чему примеров немало.
Словом, для нас, членов Учредительного Собрания и руководителей военного ведомства, было ясно с самого начала, что без мобилизации или призыва правильной, дисциплинированной армии не создать...»
13 июля приказом Комуча № 64 и был объявлен призыв на обязательную воинскую службу...
«Призыв, конечно, не удался, - пишет тот же П. Д. Климушкин, - и прошел не с тем успехом, на какой мы рассчитывали, судя по энтузиазму, каким было встречено падение большевиков. Призыв новобранцев в большинстве сел был встречен отрицательно, а в некоторых местах... даже враждебно».
Причины нежелания поволжского крестьянства поступать в ряды формируемой Самарской властью регулярной армии были те же, которые затрудняли формирование такой же армии в Архангельске. Это были: 1) нежелание народных масс продолжать войну с Германией. Между тем, как известно, как раз под этим лозунгом собирал Комуч Народную Армию, призывая бороться с большевиками лишь как с союзниками немцев; 2) отсутствие доверия к правительству...
В Самаре правительством стали те самые эсеры, которым русское крестьянство дало подавляющее большинство в Учредительном Собрании. Одним из первых актов этого правительства явилась декларация, подтверждающая тот аграрный закон, который эсеры пытались провести на единственном заседании Учредительного Собрания 18 января 1918 года, закон, передающий всю землю в распоряжение крестьянства. И крестьянин все-таки не пошел за ним.
Здесь мы подходим к интереснейшему социологическому вопросу о доверии народных масс к возглавляющей их власти. …в основе этого доверия лежит уверенность первых в том, что власть разделяет их чаяния. Но необходимой является и… вера в способность Правительства выполнить волю народных масс. Вот этого убеждения Комуч и не смог внушить крестьянам. Даже примитивный ум мужика быстро разобрался, что представители Самарской власти оставались «партией», а не стали «правительством». Практический ум крестьянина почувствовал это сразу в таком близком его сердцу вопросе, как вопрос о владении землей.
Проникнутый узкой партийной психологией, Комуч пребывал в непоколебимой уверенности, что аграрный закон 18 января… является не подлежащим оспариванию разрешением вопроса. Самарские правители совершенно не замечали, что этот закон удовлетворял русское крестьянство только тем, что он освящал захват ими не крестьянской земли, но совершенно не удовлетворял его в вопросах формы самого владения землей... Ко времени возникновения Самарского правительства помещичья земля была уже захвачена крестьянами. Возникло великое множество вопросов, связанных с закреплением ее за крестьянами. Последние ждали от новой власти не громких слов, а тем более не социалистических доктрин, совершенно недоступных их пониманию, а чисто деловой, практической политики, которая сделала бы их полноправными хозяевами захваченной ими земли. При этом те из крестьян, которые перешли уже к индивидуальному владению землей, хотели ее в личную собственность; те же, которые оставались еще в общине, хотели ее тоже в полную собственность своей общины. Самарское правительство уклонилось от такой практической работы. Являясь принципиальным противником частной собственности на землю, оно не могло удовлетворить желания крестьян-собственников. Оно не могло также удовлетворить желания крестьян-общинников, так как исповедуемая им социалистическая доктрина требовала уравнительного владения землей.
Не пожелав снизойти с высоты своих «социалистических» идеалов до выдвинутых самою жизнью практических потребностей крестьянства, Самарское правительство отвернулось также и от того процесса расслоения, который начался в это время среди крестьян. А между тем и здесь жизнь требовала определенных решений. Нельзя было становиться во главе противобольшевицкой борьбы и не вступать в прочный союз с «крепким мужиком». Но для этого нужно было признать право частной собственности на землю, так как крестьянин-собственник являлся в рассматриваемое нами время руководящим элементом в среде «крепких мужиков»...
Страх перед контрреволюцией, поставивший Самарское правительство в двойственное положение по отношению к офицерству, поставил его в такое же положение по отношению к противобольшевицки настроенному крестьянству. Самарское правительство не решалось открыто выступить на одной из враждующих в деревне сторон, как это сделал Ленин, решительно приняв сторону крестьянской голытьбы.
Уклончивое поведение эсеров не могло вселить веру в них в «крепкого мужика», а в еще большей степени не могло оно увлечь на решительную борьбу с большевизмом колеблющегося «середняка».
А между тем, и без того крестьянство выступало против большевиков с большой опаской. «Сельское население, особенно состоятельная часть, - записывает свои впечатления ген. П. П. Петров, - …выступало осторожно: оно могло дать людей при уверенности в успехе борьбы. …вера в прочность нового порядка была основой...»
При отсутствии такой веры не могло создаться и здорового духа в формируемой Комучем Народной Армии. Положение осложнялось еще тем, что эсеры, вошедшие в состав Самарского правительства, не изжили иллюзий 1917 г. - создания регулярной армии какими-то новыми методами, не применяемыми ни в одном, даже самом демократическом государстве.
«Самарский Комитет Учредительного Собрания, - пишет помощник Оренбургского Войскового Атамана ген» Акулинин, - объявил мобилизацию в Приволжских губерниях и приступил к формированию так наз. “Народной Армии”, порядки в которой сильно напоминали “керенщину”. Мобилизация на территории Комитета протекала вяло, мобилизованные шли неохотно...» По свидетельству члена Комуча П. Д. Климушкина, «в армии началось дезертирство настолько сильное, что Комуч... вынужден был назначить за дезертирство, как меру наказания, смертную казнь».
Отрицательно оценивает результаты военного творчества Комуча и появившийся в Поволжье в августе месяце ген. Болдырев. «Народная Армия, состоявшая из мобилизованных солдат и офицеров, - пишет он, - представляла боевой материал весьма невысокого качества и являлась скорее обузой, требовавшей значительных средств на ее содержание».
«Из 50-60 000 мобилизованных вооруженных бойцов насчитывалось не более 30 000 человек, да и то глубоко зараженных тем отвращением ко всяким жертвам, которое тогда резко проявлялось со стороны городского и деревенского обывателя. В рядах Народной армии едва ли насчитывалось к тому времени больше 10 000 бойцов...»
Свою неудачу Самарское правительство приписывало офицерству. «...И стал офицер делать армию знакомыми и близкими ему методами»...
Отсутствие взаимного понимания могло только усилить недоверие офицерства к Самарскому правительству. По верному замечанию ген. Болдырева, с партией эсеров «у многих еще слишком свежи были счеты. Керенщина была еще слишком памятна, даже при нависшей угрозе Советов».
«Недовольство офицерства политикой Комуча начало выявляться с первых же дней движения не только в мелочах, но и в некоторых реальных действиях, угрожающих самому существованию Комуча»...
«Самыми существенными из таких реальных действий, помимо других, - продолжает П. Д. Климушкин, - я считаю заговоры о свержении власти Комуча. Из таких попыток свергнуть власть Комуча нам было известно три...» Все эти попытки происходили в среде тылового офицерства.
Здесь мы имеем дело со своего рода психологическим законом действующей армии. Тылы всегда являются больным местом армии; в тылу зарождается самый вредный вид паники, в тылу начинается политиканство и из тыла приходит моральное разложение. Близость смерти на фронте облагораживает даже наиболее отрицательные элементы армии; пример соратников-героев пробуждает дух самопожертвования, заставляет забывать личные интересы. Существует и обратный процесс: хорошие элементы армии, попадающие назад в тыл, заражаются его болезнями...
Самарское правительство, со своей стороны, платило офицерству той же монетой недоверия. Так, командующим Народной армией Самарское правительство назначило не доблестного и военно-образованного полковника В. О. Каппеля, а Чечека, недавно произведенного из чехословацких капитанов в полковники и не имевшего высшей военной подготовки. Оно стало также формировать особые чешско-русские части. «Цель формирования этих полков заключалась не только в усилении военных кадров: им ставились цели и политического характера. Развивавшаяся в верхах офицерства оппозиция к Комитету требовала противопоставления им соответствующей военной силы, независимой от русского командования. Поэтому, составляясь из русских и чехов, эти полки во главе имели чешских командиров и были подчинены непосредственно чешскому командованию».
Член Комуча В. JI. Утгоф рассказывает курьезный эпизод, характеризующий те взаимоотношения, которые установились между Самарским правительством и избранным им же главой военного ведомства - Галкиным. Желая «одернуть» Галкина, председатель Комуча Вольский составил проект обращения к народу против военного министра. «Нечаянно» оно было доставлено Галкину. Последний же сам распространил это обращение среди офицерства, чтобы показать ему, к каким сомнительным приемам прибегает Самарское правительство.
Вот обстановка, в которой создалась та Русская вооруженная сила, при посредстве которой предполагалось образовать на Волге Восточный противогерманский фронт.