Белый генерал Головин о разгоне Учредительного собрания
Из книги Николая Николаевича Головина «Российская контрреволюция в 1917-1918 гг.».
В воспоминаниях социалиста-революционера Соколова… можно прочесть следующую интересную запись:
«Из всех политических партий с идеей Учредительного Собрания узами особенно тесными, я бы сказал кровными, была связана партия социалистов-революционеров. Для них не было мыслимо народоправство без Учредительного Собрания, а сама революция, казалось им, должна иметь своей вершиной изъявления народной воли, провозглашенной через Учредительное Собрание…»
[Читать далее]Но народные массы далеко не были так проникнуты этой верой в спасительность Учредительного Собрания. «Быть может, это печальный факт, быть может, горькая правда, но я предпочитаю сказать об этом, чем умолчать, - пишет тот же Соколов. - Их симпатии тяготели вполне определенно и нескрываемо к Советам. Эти последние были для них институтами близкими им и родными, напоминающими им их деревенские сходы. Заседания прифронтовых Советов привлекали с первых же дней большое количество посторонних слушателей, которые вмешивались в дела советские, влияя нередко на их решения. Как армейский комитет, который солдаты назвали «нашим Советом», так и столичные Советы казались им близкими, а деятельность их им понятной. Не раз в первые месяцы мне приходилось слышать от солдат, и притом наиболее интеллигентных, возражения против Учредительного Собрания. Для большинства из них это последнее ассоциировалось с Государственной Думой, учреждением им далеким. «К чему какое-то Учредительное Собрание, когда есть наши советы, где заседают наши депутаты, которые могут всё разрешить, во всем разобраться».
Малокультурные русские народные массы не могли вместить в себя сложные идеи, на которых строится современная демократия... Как малые дети, русские народные массы в своей вере в Советы руководствовались лишь ощущением близости к ним местных Советов, быстроты их образования и возможностью отстаивания в них «интересов своей колокольни»... /От себя: не тот народ, не тот. Хотел, понимаешь, отстаивать свои интересы, как будто в этом и заключается «народоправство»/.
18 января на открытие Учредительного Собрания, вместо 808 членов, полагавшихся по закону, пришло менее 400. Столь малое число собравшихся членов объясняется следующими причинами:
а) 101 член… не были еще избраны;
б) 106 членов, вследствие анархии, царящей на путях сообщения, не смогли прибыть в Петроград;
в) декрет Ленина, объявлявший врагами народа всех представителей несоциалистических партий, лишал возможности явиться в Учредительное Собрание депутатов-несоциалистов;
г) лишены были возможности прибыть многие из наиболее видных правых социалистов; они тоже были объявлены «врагами народа» за сопротивление, оказанное ими большевикам во время ноябрьского переворота.
Таким образом, на первом же заседании Учредительного Собрания не было кворума...
Крайне показательно поведение В. Чернова и его «главного штаба», который, под названием «комиссии первого дня», руководил в этот день действиями эсеров...
Выпуская из тюрьмы правых эсеров, Ленин ставил новую ловушку перед Черновым и его «главным штабом». Он рассчитывал, что присущая этим эсерам партийная узость мышления не позволит им сразу же поставить вопрос о существовании Учредительного Собрания только потому, что в тюрьме сидят представители буржуазии. Между тем отсутствие такого протеста со стороны эсеров должно было всенародно продемонстрировать то, что все громкие фразы о демократии, которые так обильно звучали в речах и пестрели в статьях эсеров, являются только словами; что эсеры, кичливо считающие себя единственными истинными носителями идей демократии, являются демократами лишь постольку, поскольку это выгодно для их партии.
Опять «комиссия первого дня» попалась в ловушку, расставленную ей Лениным. Не протестуя против насилия, учиненного над членами Учредительного Собрания, она торопилась скорее избрать Председателя. Таковым и был выбран Чернов...
Дальше последовала речь избранного председателя Чернова. Даже такой пристрастный в пользу своих однопартийцев свидетель, как М. Вишняк, избранный в секретари Учредительного Собрания, упоминая о речи Чернова, вынужден признать, что «она была выдержана в интернационалистических и социалистических тонах, порою не чуждых» демагогии. Точно оратор искал общего языка с большевиками, в чем-то хотел их заверить или переубедить... Это было не то...».
Другой эсер, тоже свидетель происходившего - О. С. Минор, рассказывая о впечатлении, произведенном речью Чернова на его единомышленников, говорит: «Речь Чернова многих и многих не удовлетворила теми уклонами, которые как бы давали исход некоторой левизне, некоторыми уступками в сторону большевиков. В самом деле, программная речь В. М. Чернова была построена как бы нарочно для того, чтобы создать какую-нибудь возможность совместной с большевиками законодательной работы»...
Морально, после речи Чернова Учредительное Собрание 1917 года умерло. Юридически же, за отсутствием законного кворума, оно не родилось. Когда же Ленин приказал фракции большевиков и левых эсеров уйти, заседание Учредительного Собрания превратилось в заседание партии социалистов-революционеров. Среди всеобщего бедлама, остававшиеся с Черновым 250 социалистов-революционеров наскоро, минуя формальности, пропускали заготовленные в партийных сферах эсеровской фракции «постановление о государственном устройстве России» и «Закон о земле». Из последнего успели пропустить лишь первые десять статей, когда произошел следующий инцидент.
В 4 часа 40 минут утра на трибуну председателя поднялся караульный матрос Железняков. «Он хлопнул Чернова по плечу, - рассказывает свидетель этого инцидента, - и, зевая, сказал, что уже поздно, пора спать, и потому время расходиться. Такое обращение смутило Чернова, который, памятуя опыты истории, стал бормотать о насилии и о правах Учредительного Собрания. Но зевающий матрос Железняков хотел спать, ему некогда было слушать разговоры, и он приказал закрыть заседание, угрожая - в случае неповиновения - вооруженной силой. И еще раз Чернов пробормотал что-то, уже неслышное, - и, как испуганное палкой пастуха стадо, Учредительное Собрание быстро разошлось и попряталось, спасаясь от арестов.
Так, бессильное и одинокое, Учредительное Собрание, члены которого столь часто говорили о долге и о жертве, перестало существовать. И оно не нашло в себе мужества сопротивления и силы героизма, оно трусливо разбежалось, спасая себя, и вместе с Учредительным Собранием в вечность уходила еще одна страница русской революции - печальная страница слабости людей. Потом, через несколько месяцев, мы видели отдельных членов Учредительного Собрания, делавших разное и рассказывающих печатно и устно о насилии, что произвели большевики над народным представительством. Но никогда не говорили они, как позорно-трусливо разбежались при первом окрике вихрастого мальчугана-матроса...»
Так недостойно закончилось недостойно начатое первое и единственное заседание Учредительного Собрания. К крови, пролитой за Учредительное Собрание за его стенами, не прибавилось ни одной капли, пролитой внутри этих последних.
Разгоняя Учредительное Собрание, большевики решительно отбрасывали социалистов-революционеров с пути дальнейшего развития Русской революции. Теперь положение этой партии, главенствовавшей после Мартовского переворота, становилось очень трудным. Само принятое ими наименование не просто социалистов, а социалистов-революционеров как бы намечало их стремление всегда плыть по течению революции. Между тем бурный поток последней, сломав сдерживающие плотины, потек в условиях реальностей русской жизни совсем не по тому руслу, по которому ожидали социалисты-революционеры. И на этом неожиданном ими пути они были обогнаны соперниками, оказавшимися гораздо более «революционно» последовательными в своих поступках - это были большевики. Что оставалось теперь делать социалистам-революционерам? Из лагеря революции они были вытолкнуты большевиками. Среднего положения в вспыхнувшей борьбе быть не могло. Вся политика Керенского, а также само поведение социалистов в ноябрьские дни служило ярким предупреждением. Им оставалось только идти в лагерь контрреволюции, выкинув на своих знаменах лозунг «Восстановление верховной власти Учредительного Собрания».
Но в контрреволюционном лагере они не могли встретить теплого приема. В этом лагере доминирующее положение уже занято было офицерством. Восемь месяцев революции воспитали в последнем отношения далеко не благожелательные для социалистов. Как всякая масса, так и офицерская тяготела к упрощенному пониманию явлений и связанному с таковым приписыванию всех зол отдельным лицам или партиям. Такие виновные и были найдены - это были социалисты- революционеры. На их плечи и взваливались все беды, в том числе и такие, в которых они не были повинны. …созданию подобной психологии значительно содействовал узкопартийный и нетерпимый дух самих социалистов-революционеров, не смогших, став главенствующей партией, стать на широкую государственную точку зрения. Легкомыслие, с которым социалисты-революционеры пользовались в ноябрьские дни для восстановления власти Временного правительства кровью юнкерской молодежи, могло только усилить то недоверие к социалистам, которым уже было проникнуто офицерство. Недоверие это доходило в своих крайних формах до подозрения в сознательном предательстве.
При таких психических условиях и лозунг о восстановлении Верховной власти Учредительного Собрания, приносимый с собою в контрреволюционный лагерь лидерами социалистов-революционеров, терял в этом лагере действенное значение. «Учредительное Собрание» оказывалось слишком тесно связанным с партией социалистов-революционеров. Это наносило существеннейший ущерб самой идее «Учредительного Собрания», так как теперь борьба за Учредительное Собрание была равнозначна борьбе за восстановление власти социалистов-революционеров. Подобные перспективы не могли увлечь за собою главную массу офицерства.
К враждебному отношению к социалистам теперь прибавилась еще существеннейшая данная. Легкость, с которой прошел разгон Учредительного Собрания, и безразличное отношение к этому разгону народных масс наглядно показывали, что время засилья социалистов-революционеров прошло. Становилось ясным, что народные массы, а именно крестьянские, шли за ними только временно, пока они предполагали, что через них легче всего добиться захвата земли. Теперь же, когда захват этот произошел и большевиками сразу же был узаконен, социалисты-революционеры были крестьянским массам больше не нужны.
При создавшейся новой социально-психической обстановке идея «Учредительного Собрания» могла объединить разнородные силы, собиравшиеся в контрреволюционном лагере, только при одном условии: если социалисты-революционеры пришли бы в этот лагерь с отказом от претензий на главенство. А этого-то не было; полученное ими большинство при выборах в Учредительное Собрание еще более утвердило их в убеждении, что они являются единственными выразителями народной воли. Их самоуверенная нетерпимость могла только еще более усилить сомнения, зародившиеся после разгона Учредительного Собрания не только в кругах офицеров, но и в среде либеральной интеллигенции - сомнения в том, является ли возможным при малокультурности русских народных масс выявить подлинную народную волю при посредстве столь сложной системы выборов, каковая была установлена Временным правительством.
В воспоминаниях социалиста-революционера Соколова… можно прочесть следующую интересную запись:
«Из всех политических партий с идеей Учредительного Собрания узами особенно тесными, я бы сказал кровными, была связана партия социалистов-революционеров. Для них не было мыслимо народоправство без Учредительного Собрания, а сама революция, казалось им, должна иметь своей вершиной изъявления народной воли, провозглашенной через Учредительное Собрание…»
[Читать далее]Но народные массы далеко не были так проникнуты этой верой в спасительность Учредительного Собрания. «Быть может, это печальный факт, быть может, горькая правда, но я предпочитаю сказать об этом, чем умолчать, - пишет тот же Соколов. - Их симпатии тяготели вполне определенно и нескрываемо к Советам. Эти последние были для них институтами близкими им и родными, напоминающими им их деревенские сходы. Заседания прифронтовых Советов привлекали с первых же дней большое количество посторонних слушателей, которые вмешивались в дела советские, влияя нередко на их решения. Как армейский комитет, который солдаты назвали «нашим Советом», так и столичные Советы казались им близкими, а деятельность их им понятной. Не раз в первые месяцы мне приходилось слышать от солдат, и притом наиболее интеллигентных, возражения против Учредительного Собрания. Для большинства из них это последнее ассоциировалось с Государственной Думой, учреждением им далеким. «К чему какое-то Учредительное Собрание, когда есть наши советы, где заседают наши депутаты, которые могут всё разрешить, во всем разобраться».
Малокультурные русские народные массы не могли вместить в себя сложные идеи, на которых строится современная демократия... Как малые дети, русские народные массы в своей вере в Советы руководствовались лишь ощущением близости к ним местных Советов, быстроты их образования и возможностью отстаивания в них «интересов своей колокольни»... /От себя: не тот народ, не тот. Хотел, понимаешь, отстаивать свои интересы, как будто в этом и заключается «народоправство»/.
18 января на открытие Учредительного Собрания, вместо 808 членов, полагавшихся по закону, пришло менее 400. Столь малое число собравшихся членов объясняется следующими причинами:
а) 101 член… не были еще избраны;
б) 106 членов, вследствие анархии, царящей на путях сообщения, не смогли прибыть в Петроград;
в) декрет Ленина, объявлявший врагами народа всех представителей несоциалистических партий, лишал возможности явиться в Учредительное Собрание депутатов-несоциалистов;
г) лишены были возможности прибыть многие из наиболее видных правых социалистов; они тоже были объявлены «врагами народа» за сопротивление, оказанное ими большевикам во время ноябрьского переворота.
Таким образом, на первом же заседании Учредительного Собрания не было кворума...
Крайне показательно поведение В. Чернова и его «главного штаба», который, под названием «комиссии первого дня», руководил в этот день действиями эсеров...
Выпуская из тюрьмы правых эсеров, Ленин ставил новую ловушку перед Черновым и его «главным штабом». Он рассчитывал, что присущая этим эсерам партийная узость мышления не позволит им сразу же поставить вопрос о существовании Учредительного Собрания только потому, что в тюрьме сидят представители буржуазии. Между тем отсутствие такого протеста со стороны эсеров должно было всенародно продемонстрировать то, что все громкие фразы о демократии, которые так обильно звучали в речах и пестрели в статьях эсеров, являются только словами; что эсеры, кичливо считающие себя единственными истинными носителями идей демократии, являются демократами лишь постольку, поскольку это выгодно для их партии.
Опять «комиссия первого дня» попалась в ловушку, расставленную ей Лениным. Не протестуя против насилия, учиненного над членами Учредительного Собрания, она торопилась скорее избрать Председателя. Таковым и был выбран Чернов...
Дальше последовала речь избранного председателя Чернова. Даже такой пристрастный в пользу своих однопартийцев свидетель, как М. Вишняк, избранный в секретари Учредительного Собрания, упоминая о речи Чернова, вынужден признать, что «она была выдержана в интернационалистических и социалистических тонах, порою не чуждых» демагогии. Точно оратор искал общего языка с большевиками, в чем-то хотел их заверить или переубедить... Это было не то...».
Другой эсер, тоже свидетель происходившего - О. С. Минор, рассказывая о впечатлении, произведенном речью Чернова на его единомышленников, говорит: «Речь Чернова многих и многих не удовлетворила теми уклонами, которые как бы давали исход некоторой левизне, некоторыми уступками в сторону большевиков. В самом деле, программная речь В. М. Чернова была построена как бы нарочно для того, чтобы создать какую-нибудь возможность совместной с большевиками законодательной работы»...
Морально, после речи Чернова Учредительное Собрание 1917 года умерло. Юридически же, за отсутствием законного кворума, оно не родилось. Когда же Ленин приказал фракции большевиков и левых эсеров уйти, заседание Учредительного Собрания превратилось в заседание партии социалистов-революционеров. Среди всеобщего бедлама, остававшиеся с Черновым 250 социалистов-революционеров наскоро, минуя формальности, пропускали заготовленные в партийных сферах эсеровской фракции «постановление о государственном устройстве России» и «Закон о земле». Из последнего успели пропустить лишь первые десять статей, когда произошел следующий инцидент.
В 4 часа 40 минут утра на трибуну председателя поднялся караульный матрос Железняков. «Он хлопнул Чернова по плечу, - рассказывает свидетель этого инцидента, - и, зевая, сказал, что уже поздно, пора спать, и потому время расходиться. Такое обращение смутило Чернова, который, памятуя опыты истории, стал бормотать о насилии и о правах Учредительного Собрания. Но зевающий матрос Железняков хотел спать, ему некогда было слушать разговоры, и он приказал закрыть заседание, угрожая - в случае неповиновения - вооруженной силой. И еще раз Чернов пробормотал что-то, уже неслышное, - и, как испуганное палкой пастуха стадо, Учредительное Собрание быстро разошлось и попряталось, спасаясь от арестов.
Так, бессильное и одинокое, Учредительное Собрание, члены которого столь часто говорили о долге и о жертве, перестало существовать. И оно не нашло в себе мужества сопротивления и силы героизма, оно трусливо разбежалось, спасая себя, и вместе с Учредительным Собранием в вечность уходила еще одна страница русской революции - печальная страница слабости людей. Потом, через несколько месяцев, мы видели отдельных членов Учредительного Собрания, делавших разное и рассказывающих печатно и устно о насилии, что произвели большевики над народным представительством. Но никогда не говорили они, как позорно-трусливо разбежались при первом окрике вихрастого мальчугана-матроса...»
Так недостойно закончилось недостойно начатое первое и единственное заседание Учредительного Собрания. К крови, пролитой за Учредительное Собрание за его стенами, не прибавилось ни одной капли, пролитой внутри этих последних.
Разгоняя Учредительное Собрание, большевики решительно отбрасывали социалистов-революционеров с пути дальнейшего развития Русской революции. Теперь положение этой партии, главенствовавшей после Мартовского переворота, становилось очень трудным. Само принятое ими наименование не просто социалистов, а социалистов-революционеров как бы намечало их стремление всегда плыть по течению революции. Между тем бурный поток последней, сломав сдерживающие плотины, потек в условиях реальностей русской жизни совсем не по тому руслу, по которому ожидали социалисты-революционеры. И на этом неожиданном ими пути они были обогнаны соперниками, оказавшимися гораздо более «революционно» последовательными в своих поступках - это были большевики. Что оставалось теперь делать социалистам-революционерам? Из лагеря революции они были вытолкнуты большевиками. Среднего положения в вспыхнувшей борьбе быть не могло. Вся политика Керенского, а также само поведение социалистов в ноябрьские дни служило ярким предупреждением. Им оставалось только идти в лагерь контрреволюции, выкинув на своих знаменах лозунг «Восстановление верховной власти Учредительного Собрания».
Но в контрреволюционном лагере они не могли встретить теплого приема. В этом лагере доминирующее положение уже занято было офицерством. Восемь месяцев революции воспитали в последнем отношения далеко не благожелательные для социалистов. Как всякая масса, так и офицерская тяготела к упрощенному пониманию явлений и связанному с таковым приписыванию всех зол отдельным лицам или партиям. Такие виновные и были найдены - это были социалисты- революционеры. На их плечи и взваливались все беды, в том числе и такие, в которых они не были повинны. …созданию подобной психологии значительно содействовал узкопартийный и нетерпимый дух самих социалистов-революционеров, не смогших, став главенствующей партией, стать на широкую государственную точку зрения. Легкомыслие, с которым социалисты-революционеры пользовались в ноябрьские дни для восстановления власти Временного правительства кровью юнкерской молодежи, могло только усилить то недоверие к социалистам, которым уже было проникнуто офицерство. Недоверие это доходило в своих крайних формах до подозрения в сознательном предательстве.
При таких психических условиях и лозунг о восстановлении Верховной власти Учредительного Собрания, приносимый с собою в контрреволюционный лагерь лидерами социалистов-революционеров, терял в этом лагере действенное значение. «Учредительное Собрание» оказывалось слишком тесно связанным с партией социалистов-революционеров. Это наносило существеннейший ущерб самой идее «Учредительного Собрания», так как теперь борьба за Учредительное Собрание была равнозначна борьбе за восстановление власти социалистов-революционеров. Подобные перспективы не могли увлечь за собою главную массу офицерства.
К враждебному отношению к социалистам теперь прибавилась еще существеннейшая данная. Легкость, с которой прошел разгон Учредительного Собрания, и безразличное отношение к этому разгону народных масс наглядно показывали, что время засилья социалистов-революционеров прошло. Становилось ясным, что народные массы, а именно крестьянские, шли за ними только временно, пока они предполагали, что через них легче всего добиться захвата земли. Теперь же, когда захват этот произошел и большевиками сразу же был узаконен, социалисты-революционеры были крестьянским массам больше не нужны.
При создавшейся новой социально-психической обстановке идея «Учредительного Собрания» могла объединить разнородные силы, собиравшиеся в контрреволюционном лагере, только при одном условии: если социалисты-революционеры пришли бы в этот лагерь с отказом от претензий на главенство. А этого-то не было; полученное ими большинство при выборах в Учредительное Собрание еще более утвердило их в убеждении, что они являются единственными выразителями народной воли. Их самоуверенная нетерпимость могла только еще более усилить сомнения, зародившиеся после разгона Учредительного Собрания не только в кругах офицеров, но и в среде либеральной интеллигенции - сомнения в том, является ли возможным при малокультурности русских народных масс выявить подлинную народную волю при посредстве столь сложной системы выборов, каковая была установлена Временным правительством.