Белый генерал Головин о корниловщине. Часть I
Из книги Николая Николаевича Головина «Российская контрреволюция в 1917-1918 гг.».
Взвинченное настроение тех кругов интеллигенции, патриотическое чувство которых было больно уязвлено провалом наступления… требовало замены оппортуниста генерала Брусилова более колоритной фигурой, нежели предшественник генерала Брусилова ген. Алексеев. А между тем последний, несомненно, был единственным «надлежащим» человеком на посту Верховного Главнокомандующего в создавшихся к этому времени чрезвычайно сложных условиях... Это он вывел Русские армии из катастрофы 1915 года, это он восстановил их в зиму 1915-1916 гг. и сделал их способными одержать Галицийскую победу 1916 года. Но фигура его была слишком скромна. Обывательское мнение требовало более ярких фигур. Оно отворачивалось от Кутузовых и искало Багратионов. Такой ярко выраженной фигурой героя и был генерал Корнилов.
[Читать далее]Безумно храбрый, прямолинейно решительный, властный и честолюбивый, он как нельзя больше отвечал психологии революционного времени. И неслучайно было то, что рукой, выдвинувшей ген. Корнилова на верхи Главнокомандования, была рука известного террориста, социалиста-революционера Савинкова. Чрезвычайно характерна в вышеуказанном психологическом отношении первая встреча комиссара Юго-Западного фронта Савинкова с командующим 8-й армией генералом Корниловым. «Генерал, - сказал Савинков, - я знаю, что если сложатся обстоятельства, при которых вы должны будете расстрелять меня, вы меня расстреляете». Потом, после некоторой паузы, он прибавил: «Но если условия сложатся так, что мне придется вас расстрелять, я тоже это сделаю».
…Корнилов стремился разрубать все встречающиеся на его пути узлы, подобно тому, как это сделал с гордиевым узлом Александр Македонский. Между тем узлы, создаваемые в социальной жизни «объективными условиями», приходится развязывать или даже только распутывать...
Сильный характер, уверенность в самом себе в сочетании с некоторой упрощенностью в понимании политической жизни приводили к тому, что ген. Корнилов допускал только один путь спасения страстно любимой им Родины, а именно тот, который он сам видит. Отсюда легко мог возникнуть мессианизм, т. е. вера в то, что Россия может быть спасена только им, Корниловым. Конечно, здесь находило отклик его честолюбие..
Чрезвычайная сложность объективных условий была такова, что не поддавалась разрешению упрощенными способами и по кратчайшим путям. Вследствие этого ген. Корнилов… когда сам не видел прямолинейного разрешения возникавших перед ним вопросов, легко подпадал под влияние посторонних лиц. Его склонность к упрощенным способам действий благоприятствовала влиянию лиц с упрощенным миросозерцанием, легко бравшихся за решение сложнейших проблем вследствие своей недобросовестности и беспринципности. Генерал Корнилов… судил своих советников по себе, принимая легковесность их предложений за решительность и не видя, что его толкают на путь чистого авантюризма.
При таких субъективных условиях назначение генерала Корнилова на пост Верховного Главнокомандующего предрешало неминуемо его дальнейшее стремление к военной диктатуре. …как только он узнал о своем назначении Верховным Главнокомандующим, он потребовал от Временного правительства признания за ним ответственности «только перед собственной совестью и всем народом», устанавливая этим, как правильно замечает генерал Деникин, «оригинальную схему суверенного командования»…
В борьбе между Керенским и Корниловым замечательно отсутствие прямых политических и социальных лозунгов, которые могли бы разъединить враждующие стороны...
Ни до выступления, ни во время его Корнилов не ставил определенной политической программы…
Столкновения ген. Корнилова с Керенским начались с самого вступления его в должность Верховного Главнокомандующего...
Во время… доклада генерала Корнилова Временному правительству на заседании 16 (3) августа произошел инцидент, который, по свидетельству ген. Деникина, произвел на Корнилова сильнейшее впечатление. …Керенский остановил доклад ген. Корнилова, когда последний коснулся вопроса о намеченной операции на Юго-Западном фронте, а военный министр Савинков прислал записку, выражавшую неуверенность в том, что «сообщаемые Верховным Главнокомандующим государственные и союзные тайны не станут известными противнику в товарищеском порядке». Генерал Корнилов «был страшно поражен и возмущен тем, что в Совете министров Российского государства Верховный Главнокомандующий не может без опаски касаться таких вопросов, о которых он в интересах обороны страны считает необходимым поставить Правительство в известность».
…с 18 (5) августа началось печатание выдержек из него и одновременная травля Верховного Главнокомандующего. Всё настойчивее и настойчивее раздавалось требование об удалении ген. Корнилова с занимаемого им поста. Генерал Корнилов предполагал, что это требование находит отклик в мыслях самого председателя Совета министров. Что он мог думать это, свидетельствует Савинков, который пишет, что Керенский «почти ежедневно возвращался к вопросу о смещении генерала Корнилова, причем предполагалось, что Верховным Главнокомандующим будет сам Керенский». 20 же (7) августа помощник Верховного Комиссара предупредил Корнилова, что, «по сведениям из Петрограда, вопрос об его отставке решен окончательно».
Недоверие Корнилова к Керенскому возросло до такой степени, что когда 23 (10) августа он приезжал в Петроград по настоянию Савинкова для личных переговоров с Керенским, его сопровождал для личной охраны эскадрон Текинского конного полка с пулеметами. Пока происходил в Зимнем дворце доклад ген. Корнилова, Текинцы установили в вестибюле дворца пулеметы, а сами расположились в полной готовности для выручки Верховного Главнокомандующего.
На следующий день после этой поездки происходит интересный разговор между ген. Корниловым и его начальником штаба генералом Лукомским… «Пора с этим покончить. Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать так, чтобы он нигде и никогда не собрался... Руководство этой операцией я хочу передать генералу Крымову. Я убежден, что он не задумается, в случае если это понадобится, перевешать весь состав Совета рабочих и солдатских депутатов. Против Временного правительства я не собираюсь выступать. Я надеюсь, что в последнюю минуту удастся с ними договориться... Я… буду беспрекословно подчиняться Временному правительству, очищенному и укрепившемуся»....
«...от поклонения, которым окружали его представители буржуазии, у Корнилова закружилась голова, - пишет в своей книге Е. И. Мартынов, - и он окончательно уверовал в то, что сама судьба избрала его для спасения России». Книга Е. И. Мартынова составлена для Красной армии, поэтому она тенденциозно и очень недоброжелательно относится к генералу Корнилову. Но отмеченное Е. И. Мартыновым психологическое воздействие всех обращений, телеграмм, речей, оваций несомненно правильно; они утвердили ген. Корнилова в вере в свою миссию спасти Родину.
…одним из требований «Записки» ген. Корнилова, поданной им Временному правительству, являлось требование распространения юрисдикции военно-революционных судов, с применением смертной казни за тягчайшие преступления, преимущественно военные, и на тыловые войска и на население страны.
6 сентября (24 августа) Савинков уехал из Ставки, весьма довольный результатами своей поездки, «хотя настроения Ставки показались ему напряженными». Но в этот же день к накопившемуся во взаимоотношениях между ген. Корниловым и Керенским пороху была приложена горящая спичка, которая вызвала взрыв.
Этой спичкой явился В. Н. Львов. Последний был обер-прокурором Св. Синода (Министр вероисповеданий) в первом составе Врем. правительства князя Львова. Его деятельность в качестве члена Кабинета министров так характеризуется В. Д. Набоковым, бывшим в это же время Правителем Дел Временного правительства. В. Н. Львов будучи «одушевлен самыми лучшими намерениями... - пишет Набоков, - поражал своей наивностью да еще каким-то невероятно легкомысленным отношением... к общему положению... Он выступал с большим жаром и одушевлением и вызывал неизменно самое веселое отношение не только в среде Правительства, но и у чинов Канцелярии...»
В. Н. Львов по собственному почину решил сделаться посредником между Керенским и Корниловым. Вступив в сношение с авантюристическим окружением ген. Корнилова, он без всякого ведома самого ген. Корнилова явился к Керенскому. «Владимир Николаевич Львов с глазу на глаз сообщил мне, - говорит Керенский, - что он уполномочен спросить меня, буду ли я вести переговоры о реконструкции Врем, правительства, причем несколько раз упирал на то, что он должен, но кому именно он не говорил, привезти тот или иной определенный ответ от меня и ссылался на то, что он сейчас же должен уехать. Не имея определенного указания, от кого исходили эти уполномочия В. Н. Львова, я не счел для себя возможным отказаться от дальнейших переговоров с Львовым, ожидая от него в дальнейшем более точного разъяснения, в чем дело».
Сам же В. Н. Львов так рассказывает про то же: «Я прямо вырвал у А. Ф. Керенского дозволение обратиться к разным общественным силам страны с целью сформирования кабинета на общенародных основаниях».
Сопоставляя оба показания, можно сделать один бесспорный вывод: Керенский решил использовать В. Н. Львова как разведчика. Слухи о заговоре в Ставке, личная неприязнь к Корнилову, упоение властью и честолюбие, ослепили его до такой степени, что он не отдавал себе отчета, что его поступок при создавшейся психологически напряженной обстановке легко мог превратиться в провокацию.
6 сентября (24 августа) В. Н. Львов приехал в Ставку и явился ген. Корнилову. «Корнилову я сказал, - говорит В. Н. Львов, - что имею согласие Керенского узнать его требования, определенно и ясно изложенные. Я коснулся также вопроса о реорганизации власти на началах создания широкого народного кабинета...» Генерал же Корнилов рассказывает так: «Когда 24 августа в 11 часов (вечера) ко мне пришел Львов, то он сразу сказал, что явился от Керенского с поручением. На мой вопрос, в чем дело, он сказал, что А. Ф. Керенский просит меня высказать мое мнение о положении страны и желает знать, что при создавшемся положении не следует ли ему уйти от власти; если же он может рассчитывать на мою поддержку, то он останется».
Под впечатлением только что бывших разговоров с Савинковым и заседания бывшего накануне при участии начальника военного кабинета Керенского, полковника Барановского, Корнилов поверил Львову и попросил зайти к нему за ответом на следующий день утром. Свой ответ ген. Корнилов излагает так:
«Я очертил общее положение страны и армии, заявил, что, по моему [глубокому] убеждению, единственным выходом из тяжелого положения является установление военной диктатуры и немедленное объявление страны на военном положении. Я заявил, что не стремлюсь к власти и готов немедленно подчиниться тому, кому будут вручены диктаторские полномочия - будь то сам Керенский, ген. Алексеев, ген. Каледин или другое лицо. Львов заявил, что не исключается возможность такого решения, что, ввиду тяжелого положения страны, Временное правительство, в его нынешнем составе, само придет к сознанию необходимости установления диктатуры и, весьма возможно, предложит мне обязанности диктатора. Я заявил, что, если бы так случилось... я от такого предложения не отказался бы. Я просил Львова передать Керенскому, что независимо от моих взглядов на его свойства, его характер и отношения ко мне, я считаю участие в управлении страной самого Керенского и Савинкова безусловно необходимым. Я просил передать Керенскому, что, по имеющимся у меня сведениям, в Петрограде в ближайшие дни готовится выступление большевиков и на Керенского готовится покушение; поэтому я прошу Керенского приехать в Ставку, чтобы договориться [с ним] окончательно. Я просил передать ему, что честным словом гарантирую его полную безопасность в Ставке».
Показания Львова об этом разговоре… вполне сходятся с рассказом Корнилова… «Ввиду грозной опасности, угрожающей России», - говорил по словам Львова Корнилов, - я не вижу иного выхода, кроме немедленной передачи власти Временным правительством в руки Верховного Главнокомандующего... Кто будет Верховным Главнокомандующим, меня не касается, лишь бы власть ему была передана Временным правительством. - Я сказал Корнилову: «Раз дело идет о военной диктатуре, то кому же быть диктатором, как не Вам...»
Таким образом, предложения генерала Корнилова, хотя и изложенные в очень определенной форме, характера ультиматума не носили…
После разговора с генералом Корниловым В. Н. Львов опять попал в среду тех авантюристов, которые пристроились около генерала Корнилова...
«Оглушенный всей этой хлестаковщиной Корниловского политического окружения... - пишет генерал Деникин, - он совершенно потерял масштаб в оценке веса, значения и роли своих собеседников...» «Стоит прочесть повествование В. Львова, изображающее сцены и разговоры за кулисами Корниловского выступления; [и] если даже одну половину отнести на долю своеобразного восприятия автора, то другая в достаточной степени рисует хлестаковщину и легкомыслие политического окружения». - Все эти лица всеми силами стремились импонировать не особенно умному Львову. Между прочим, на последнего особенно сильное впечатление произвел Завойко, занимавший более чем скромную должность личного ординарца ген. Корнилова, тем не менее позволявший себе вмешиваться в разговор Верховного Главнокомандующего со Львовым, высказывая при этом свои мнения тоном, не допускавшим возражения. «В общем, я вынес такое впечатление, - говорит в своем показании Львов, - что генерал Корнилов в отношении политики находился всецело под влиянием Завойко, и последний вертит генералом Корниловым как хочет». Ген. Корнилов, представляющий собою волевого и строевого начальника, не сумел установить более сложный, но долженствующий быть не менее строгим, порядок и дисциплину высшего штаба...
«Вернулся Львов в Петроград, - продолжаем мы выписку из книги генерала Деникина, - окончательно сбитый с толку в той атмосфере беспардонной фронды и кричащей о себе и своих тайнах на каждом шагу «конспирации», которая окружила Ставку. И привез целый ряд «государственных актов», составленных и врученных ему Завойкой: проект манифеста к армии от имени Корнилова, принимавшего на себя Верховную власть; проект воззвания к солдатам по поводу жалования им земельных наделов...; список министров нового кабинета, тут же наскоро набросанный Завойко...; словесное внушение Завойко, развивавшего по-своему указания Корнилова, - предъявить правительству три пункта: 1) немедленная передача правительством военной и гражданской власти в руки Верховного Главнокомандующего, 2) немедленная отставка всех членов Временного правительства, 3) объявление Петрограда на военном положении. Наконец, вернулся Львов с твердым убеждением, основанным на всем слышанном, что Корнилов желает спасти Керенского, но что в Ставке вынесли Керенскому «смертный приговор». Это последнее обстоятельство, по-видимому, окончательно нарушило душевное равновесие Львова и отразилось на всем характере... разговора его с Керенским и в значительной мере повлияло на решение последнего. Маленькая житейская подробность, вероятно, небезынтересная для бывшего премьера, который в своей книге не раз останавливается на грозившей ему смертельной опасности, очень туманно касаясь источников ее: 26 августа для него в Могилеве в губернаторском доме приготовили комнату рядом со спальной Корнилова, выселив для этой цели одного из членов его семьи...»
8 сентября (26 августа) В. Н. Львов поехал к Керенскому и, передавая ему разговор с ген. Корниловым, путал то, что говорил сам Корнилов с тем, что говорили вышеупомянутые лица Корниловского окружения. Керенский, выслушав доклад, «умышленно», как говорит он сам, уверил Львова, что не имеет «больше ни сомнения, ни колебаний и решил согласиться». Эту хитрость он применил для того, чтобы заставить Львова изложить на бумаге сказанное. Львов, не подозревая ловушки, изложил письменно, но опять перепутал Корниловские предложения с требованиями Завойко. Последние и были им написаны на том документе, который он передал Керенскому. Теперь Керенский решил «установить формальную связь В. Львова с Корниловым для того, чтобы Временное правительство этим же вечером могло принять решительные меры». Для этого он вызвал по прямому проводу ген. Корнилова и в отсутствие Львова начал говорить с ген. Корниловым не только за себя, но и за Львова, обманывая таким способом Корнилова. «Подобный прием, уместный для сыщика, был, конечно, неприличен для главы правительства», - совершенно справедливо замечает Е. И. Мартынов в своей книге, посвященной Корниловскому выступлению. Ввиду того, что этот инцидент возымел громаднейшее моральное значение на дальнейшие отношения офицерства не только к Керенскому, но и к социалистам вообще, мы приведем весь разговор, согласно сохранившейся в архиве телеграфной ленте:
Керенский. «Здравствуйте, генерал. У аппарата Владимир Николаевич Львов и Керенский. Просим подтвердить, что Керенский может действовать, согласно сведениям, переданным Владимир Николаевичем».
Корнилов. «Здравствуйте, Александр Федорович. Здравствуйте, Владимир Николаевич. Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мною Владимиру Николаевичу, с просьбою доложить Вам, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок».
Керенский (за Львова). «Я, Владимир Николаевич, Вас спрашиваю: то определенное решение нужно исполнить, о котором Вы просили меня известить Александра Федоровича только совершенно лично; без этого подтверждения лично от Вас Александр Федорович колеблется мне вполне доверить».
Корнилов. «Да, подтверждаю, что просил Вас передать Александру Федоровичу мою настойчивую просьбу приехать в Могилев».
Керенский (за себя). «Я, Александр Федорович, понимаю Ваш ответ, как подтверждение слов, переданных мне Владимир Николаевичем. Сегодня это сделать и выехать нельзя, надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?»
Корнилов. «Настойчиво прошу, чтобы Борис Викторович приехал с Вами. Сказанное мною Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу. Очень прошу не откладывать Вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить Вас».
Керенский. «Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае».
Корнилов. «Во всяком случае».
Керенский. «До свидания, скоро увидимся».
Корнилов. «До свидания».
В этом разговоре, кроме подлога (Керенский говорил за отсутствующего Львова), бросается в глаза, что вместо того, чтобы сообщить Корнилову для подтверждения самый документ, то есть записку Львова, Керенский ограничился общими расплывчатыми фразами. Интересно привести здесь мнение, высказанное по поводу этого телеграфного разговора на следующий день комиссаром Временного правительства при Ставке, Филоненко. Когда ему показали ленту этого разговора, он «высказал, что и форма вопроса Керенского и ответ генерала Корнилова абсолютно недопустимы в каких-либо серьезных деловых сношениях, а тем более при решении дела громадной государственной важности, так как А. Ф. Керенский не обозначил, что же он спрашивает, а генерал Корнилов не знал, на что, собственно говоря, отвечает. «Впоследствии ближайший помощник Керенского Некрасов, подталкивавший Керенского на скорейший разрыв с Корниловым, объяснял это представителям печати тем, что по аппарату было опасно передавать столь секретный документ, как записка Львова. Как будто бы нельзя было прибегнуть к шифру, тем более что записка Львова заключала в себе всего около сорока слов.
Однако Керенский считал, что имеющиеся у него в руках записка Львова и телеграфная лента переговоров с Корниловым представляют собою документы, устанавливающие не конфликт, а «преступление», и что ликвидировать его нужно не дальнейшими «переговорами с преступным генералом, а волей Временного правительства, коей нарушивший свой долг главнокомандующий должен немедленно подчиниться». Так он ответил Савинкову, настаивавшему на том, что возникший «конфликт» нужно постараться ликвидировать мирно и без огласки.
В собранном Керенским в эту же ночь заседании Временного правительства он заявил, что «считает возможным бороться с поднятым Корниловым мятежом лишь при условии предоставления Временным правительством ему единолично всей полноты власти». Выслушав это заявление, все присутствующие министры тут же написали прошения об отставке и вручили их Керенскому. Последний сейчас же послал в Могилев следующую телеграмму:
«Ставка. Генералу Корнилову. Приказываю вам немедленно сдать должность генералу Лукомскому, которому, впредь до прибытия нового Верховного Главнокомандующего, вступить во временное исполнение обязанностей Главковерха. Вам надлежит немедленно прибыть в Петроград. Керенский».
Мы привели эту телеграмму дословно, так как на ней отразилось смешение понятий о поведении носителя Верховной власти с произволом обывателя в своих личных делах. Верховный Главнокомандующий мог быть уволен от должности только постановлением Временного правительства, а не единоличным распоряжением министра-председателя. То, что Керенский получил отставки всех министров и становился временно единоличным властителем, не могло быть известным в Ставке. Эта перемена в телеграмме подобной государственной важности, как устранение от должности Верховного Главнокомандующего да еще в столь тревожное время, должна быть точно оговорена. Даже формально она носила характер не Государственного акта, а характер увольнения хозяином предприятий своего приказчика: телеграмма эта была подписана просто «Керенский» и отправлена без номера. Эта внешняя форма телеграммы была настолько подозрительна, что сам комиссар Временного правительства при Ставке Филоненко, когда ему была показана эта телеграмма, выразил сомнение в ее подлинности и для разрешения этого вопроса вызвал к аппарату военного министра Савинкова.
Итак, не только мятежа, но и никакого преступления по отношению к Временному правительству ген. Корнилов еще не совершал, как Керенский уже объявил его «преступным генералом» и «нарушившим свой долг Главнокомандующим».
Ген. Корнилов не подозревал, что, начиная с посещения Львова, Керенский ведет с ним нечистую игру.
Взвинченное настроение тех кругов интеллигенции, патриотическое чувство которых было больно уязвлено провалом наступления… требовало замены оппортуниста генерала Брусилова более колоритной фигурой, нежели предшественник генерала Брусилова ген. Алексеев. А между тем последний, несомненно, был единственным «надлежащим» человеком на посту Верховного Главнокомандующего в создавшихся к этому времени чрезвычайно сложных условиях... Это он вывел Русские армии из катастрофы 1915 года, это он восстановил их в зиму 1915-1916 гг. и сделал их способными одержать Галицийскую победу 1916 года. Но фигура его была слишком скромна. Обывательское мнение требовало более ярких фигур. Оно отворачивалось от Кутузовых и искало Багратионов. Такой ярко выраженной фигурой героя и был генерал Корнилов.
[Читать далее]Безумно храбрый, прямолинейно решительный, властный и честолюбивый, он как нельзя больше отвечал психологии революционного времени. И неслучайно было то, что рукой, выдвинувшей ген. Корнилова на верхи Главнокомандования, была рука известного террориста, социалиста-революционера Савинкова. Чрезвычайно характерна в вышеуказанном психологическом отношении первая встреча комиссара Юго-Западного фронта Савинкова с командующим 8-й армией генералом Корниловым. «Генерал, - сказал Савинков, - я знаю, что если сложатся обстоятельства, при которых вы должны будете расстрелять меня, вы меня расстреляете». Потом, после некоторой паузы, он прибавил: «Но если условия сложатся так, что мне придется вас расстрелять, я тоже это сделаю».
…Корнилов стремился разрубать все встречающиеся на его пути узлы, подобно тому, как это сделал с гордиевым узлом Александр Македонский. Между тем узлы, создаваемые в социальной жизни «объективными условиями», приходится развязывать или даже только распутывать...
Сильный характер, уверенность в самом себе в сочетании с некоторой упрощенностью в понимании политической жизни приводили к тому, что ген. Корнилов допускал только один путь спасения страстно любимой им Родины, а именно тот, который он сам видит. Отсюда легко мог возникнуть мессианизм, т. е. вера в то, что Россия может быть спасена только им, Корниловым. Конечно, здесь находило отклик его честолюбие..
Чрезвычайная сложность объективных условий была такова, что не поддавалась разрешению упрощенными способами и по кратчайшим путям. Вследствие этого ген. Корнилов… когда сам не видел прямолинейного разрешения возникавших перед ним вопросов, легко подпадал под влияние посторонних лиц. Его склонность к упрощенным способам действий благоприятствовала влиянию лиц с упрощенным миросозерцанием, легко бравшихся за решение сложнейших проблем вследствие своей недобросовестности и беспринципности. Генерал Корнилов… судил своих советников по себе, принимая легковесность их предложений за решительность и не видя, что его толкают на путь чистого авантюризма.
При таких субъективных условиях назначение генерала Корнилова на пост Верховного Главнокомандующего предрешало неминуемо его дальнейшее стремление к военной диктатуре. …как только он узнал о своем назначении Верховным Главнокомандующим, он потребовал от Временного правительства признания за ним ответственности «только перед собственной совестью и всем народом», устанавливая этим, как правильно замечает генерал Деникин, «оригинальную схему суверенного командования»…
В борьбе между Керенским и Корниловым замечательно отсутствие прямых политических и социальных лозунгов, которые могли бы разъединить враждующие стороны...
Ни до выступления, ни во время его Корнилов не ставил определенной политической программы…
Столкновения ген. Корнилова с Керенским начались с самого вступления его в должность Верховного Главнокомандующего...
Во время… доклада генерала Корнилова Временному правительству на заседании 16 (3) августа произошел инцидент, который, по свидетельству ген. Деникина, произвел на Корнилова сильнейшее впечатление. …Керенский остановил доклад ген. Корнилова, когда последний коснулся вопроса о намеченной операции на Юго-Западном фронте, а военный министр Савинков прислал записку, выражавшую неуверенность в том, что «сообщаемые Верховным Главнокомандующим государственные и союзные тайны не станут известными противнику в товарищеском порядке». Генерал Корнилов «был страшно поражен и возмущен тем, что в Совете министров Российского государства Верховный Главнокомандующий не может без опаски касаться таких вопросов, о которых он в интересах обороны страны считает необходимым поставить Правительство в известность».
…с 18 (5) августа началось печатание выдержек из него и одновременная травля Верховного Главнокомандующего. Всё настойчивее и настойчивее раздавалось требование об удалении ген. Корнилова с занимаемого им поста. Генерал Корнилов предполагал, что это требование находит отклик в мыслях самого председателя Совета министров. Что он мог думать это, свидетельствует Савинков, который пишет, что Керенский «почти ежедневно возвращался к вопросу о смещении генерала Корнилова, причем предполагалось, что Верховным Главнокомандующим будет сам Керенский». 20 же (7) августа помощник Верховного Комиссара предупредил Корнилова, что, «по сведениям из Петрограда, вопрос об его отставке решен окончательно».
Недоверие Корнилова к Керенскому возросло до такой степени, что когда 23 (10) августа он приезжал в Петроград по настоянию Савинкова для личных переговоров с Керенским, его сопровождал для личной охраны эскадрон Текинского конного полка с пулеметами. Пока происходил в Зимнем дворце доклад ген. Корнилова, Текинцы установили в вестибюле дворца пулеметы, а сами расположились в полной готовности для выручки Верховного Главнокомандующего.
На следующий день после этой поездки происходит интересный разговор между ген. Корниловым и его начальником штаба генералом Лукомским… «Пора с этим покончить. Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать так, чтобы он нигде и никогда не собрался... Руководство этой операцией я хочу передать генералу Крымову. Я убежден, что он не задумается, в случае если это понадобится, перевешать весь состав Совета рабочих и солдатских депутатов. Против Временного правительства я не собираюсь выступать. Я надеюсь, что в последнюю минуту удастся с ними договориться... Я… буду беспрекословно подчиняться Временному правительству, очищенному и укрепившемуся»....
«...от поклонения, которым окружали его представители буржуазии, у Корнилова закружилась голова, - пишет в своей книге Е. И. Мартынов, - и он окончательно уверовал в то, что сама судьба избрала его для спасения России». Книга Е. И. Мартынова составлена для Красной армии, поэтому она тенденциозно и очень недоброжелательно относится к генералу Корнилову. Но отмеченное Е. И. Мартыновым психологическое воздействие всех обращений, телеграмм, речей, оваций несомненно правильно; они утвердили ген. Корнилова в вере в свою миссию спасти Родину.
…одним из требований «Записки» ген. Корнилова, поданной им Временному правительству, являлось требование распространения юрисдикции военно-революционных судов, с применением смертной казни за тягчайшие преступления, преимущественно военные, и на тыловые войска и на население страны.
6 сентября (24 августа) Савинков уехал из Ставки, весьма довольный результатами своей поездки, «хотя настроения Ставки показались ему напряженными». Но в этот же день к накопившемуся во взаимоотношениях между ген. Корниловым и Керенским пороху была приложена горящая спичка, которая вызвала взрыв.
Этой спичкой явился В. Н. Львов. Последний был обер-прокурором Св. Синода (Министр вероисповеданий) в первом составе Врем. правительства князя Львова. Его деятельность в качестве члена Кабинета министров так характеризуется В. Д. Набоковым, бывшим в это же время Правителем Дел Временного правительства. В. Н. Львов будучи «одушевлен самыми лучшими намерениями... - пишет Набоков, - поражал своей наивностью да еще каким-то невероятно легкомысленным отношением... к общему положению... Он выступал с большим жаром и одушевлением и вызывал неизменно самое веселое отношение не только в среде Правительства, но и у чинов Канцелярии...»
В. Н. Львов по собственному почину решил сделаться посредником между Керенским и Корниловым. Вступив в сношение с авантюристическим окружением ген. Корнилова, он без всякого ведома самого ген. Корнилова явился к Керенскому. «Владимир Николаевич Львов с глазу на глаз сообщил мне, - говорит Керенский, - что он уполномочен спросить меня, буду ли я вести переговоры о реконструкции Врем, правительства, причем несколько раз упирал на то, что он должен, но кому именно он не говорил, привезти тот или иной определенный ответ от меня и ссылался на то, что он сейчас же должен уехать. Не имея определенного указания, от кого исходили эти уполномочия В. Н. Львова, я не счел для себя возможным отказаться от дальнейших переговоров с Львовым, ожидая от него в дальнейшем более точного разъяснения, в чем дело».
Сам же В. Н. Львов так рассказывает про то же: «Я прямо вырвал у А. Ф. Керенского дозволение обратиться к разным общественным силам страны с целью сформирования кабинета на общенародных основаниях».
Сопоставляя оба показания, можно сделать один бесспорный вывод: Керенский решил использовать В. Н. Львова как разведчика. Слухи о заговоре в Ставке, личная неприязнь к Корнилову, упоение властью и честолюбие, ослепили его до такой степени, что он не отдавал себе отчета, что его поступок при создавшейся психологически напряженной обстановке легко мог превратиться в провокацию.
6 сентября (24 августа) В. Н. Львов приехал в Ставку и явился ген. Корнилову. «Корнилову я сказал, - говорит В. Н. Львов, - что имею согласие Керенского узнать его требования, определенно и ясно изложенные. Я коснулся также вопроса о реорганизации власти на началах создания широкого народного кабинета...» Генерал же Корнилов рассказывает так: «Когда 24 августа в 11 часов (вечера) ко мне пришел Львов, то он сразу сказал, что явился от Керенского с поручением. На мой вопрос, в чем дело, он сказал, что А. Ф. Керенский просит меня высказать мое мнение о положении страны и желает знать, что при создавшемся положении не следует ли ему уйти от власти; если же он может рассчитывать на мою поддержку, то он останется».
Под впечатлением только что бывших разговоров с Савинковым и заседания бывшего накануне при участии начальника военного кабинета Керенского, полковника Барановского, Корнилов поверил Львову и попросил зайти к нему за ответом на следующий день утром. Свой ответ ген. Корнилов излагает так:
«Я очертил общее положение страны и армии, заявил, что, по моему [глубокому] убеждению, единственным выходом из тяжелого положения является установление военной диктатуры и немедленное объявление страны на военном положении. Я заявил, что не стремлюсь к власти и готов немедленно подчиниться тому, кому будут вручены диктаторские полномочия - будь то сам Керенский, ген. Алексеев, ген. Каледин или другое лицо. Львов заявил, что не исключается возможность такого решения, что, ввиду тяжелого положения страны, Временное правительство, в его нынешнем составе, само придет к сознанию необходимости установления диктатуры и, весьма возможно, предложит мне обязанности диктатора. Я заявил, что, если бы так случилось... я от такого предложения не отказался бы. Я просил Львова передать Керенскому, что независимо от моих взглядов на его свойства, его характер и отношения ко мне, я считаю участие в управлении страной самого Керенского и Савинкова безусловно необходимым. Я просил передать Керенскому, что, по имеющимся у меня сведениям, в Петрограде в ближайшие дни готовится выступление большевиков и на Керенского готовится покушение; поэтому я прошу Керенского приехать в Ставку, чтобы договориться [с ним] окончательно. Я просил передать ему, что честным словом гарантирую его полную безопасность в Ставке».
Показания Львова об этом разговоре… вполне сходятся с рассказом Корнилова… «Ввиду грозной опасности, угрожающей России», - говорил по словам Львова Корнилов, - я не вижу иного выхода, кроме немедленной передачи власти Временным правительством в руки Верховного Главнокомандующего... Кто будет Верховным Главнокомандующим, меня не касается, лишь бы власть ему была передана Временным правительством. - Я сказал Корнилову: «Раз дело идет о военной диктатуре, то кому же быть диктатором, как не Вам...»
Таким образом, предложения генерала Корнилова, хотя и изложенные в очень определенной форме, характера ультиматума не носили…
После разговора с генералом Корниловым В. Н. Львов опять попал в среду тех авантюристов, которые пристроились около генерала Корнилова...
«Оглушенный всей этой хлестаковщиной Корниловского политического окружения... - пишет генерал Деникин, - он совершенно потерял масштаб в оценке веса, значения и роли своих собеседников...» «Стоит прочесть повествование В. Львова, изображающее сцены и разговоры за кулисами Корниловского выступления; [и] если даже одну половину отнести на долю своеобразного восприятия автора, то другая в достаточной степени рисует хлестаковщину и легкомыслие политического окружения». - Все эти лица всеми силами стремились импонировать не особенно умному Львову. Между прочим, на последнего особенно сильное впечатление произвел Завойко, занимавший более чем скромную должность личного ординарца ген. Корнилова, тем не менее позволявший себе вмешиваться в разговор Верховного Главнокомандующего со Львовым, высказывая при этом свои мнения тоном, не допускавшим возражения. «В общем, я вынес такое впечатление, - говорит в своем показании Львов, - что генерал Корнилов в отношении политики находился всецело под влиянием Завойко, и последний вертит генералом Корниловым как хочет». Ген. Корнилов, представляющий собою волевого и строевого начальника, не сумел установить более сложный, но долженствующий быть не менее строгим, порядок и дисциплину высшего штаба...
«Вернулся Львов в Петроград, - продолжаем мы выписку из книги генерала Деникина, - окончательно сбитый с толку в той атмосфере беспардонной фронды и кричащей о себе и своих тайнах на каждом шагу «конспирации», которая окружила Ставку. И привез целый ряд «государственных актов», составленных и врученных ему Завойкой: проект манифеста к армии от имени Корнилова, принимавшего на себя Верховную власть; проект воззвания к солдатам по поводу жалования им земельных наделов...; список министров нового кабинета, тут же наскоро набросанный Завойко...; словесное внушение Завойко, развивавшего по-своему указания Корнилова, - предъявить правительству три пункта: 1) немедленная передача правительством военной и гражданской власти в руки Верховного Главнокомандующего, 2) немедленная отставка всех членов Временного правительства, 3) объявление Петрограда на военном положении. Наконец, вернулся Львов с твердым убеждением, основанным на всем слышанном, что Корнилов желает спасти Керенского, но что в Ставке вынесли Керенскому «смертный приговор». Это последнее обстоятельство, по-видимому, окончательно нарушило душевное равновесие Львова и отразилось на всем характере... разговора его с Керенским и в значительной мере повлияло на решение последнего. Маленькая житейская подробность, вероятно, небезынтересная для бывшего премьера, который в своей книге не раз останавливается на грозившей ему смертельной опасности, очень туманно касаясь источников ее: 26 августа для него в Могилеве в губернаторском доме приготовили комнату рядом со спальной Корнилова, выселив для этой цели одного из членов его семьи...»
8 сентября (26 августа) В. Н. Львов поехал к Керенскому и, передавая ему разговор с ген. Корниловым, путал то, что говорил сам Корнилов с тем, что говорили вышеупомянутые лица Корниловского окружения. Керенский, выслушав доклад, «умышленно», как говорит он сам, уверил Львова, что не имеет «больше ни сомнения, ни колебаний и решил согласиться». Эту хитрость он применил для того, чтобы заставить Львова изложить на бумаге сказанное. Львов, не подозревая ловушки, изложил письменно, но опять перепутал Корниловские предложения с требованиями Завойко. Последние и были им написаны на том документе, который он передал Керенскому. Теперь Керенский решил «установить формальную связь В. Львова с Корниловым для того, чтобы Временное правительство этим же вечером могло принять решительные меры». Для этого он вызвал по прямому проводу ген. Корнилова и в отсутствие Львова начал говорить с ген. Корниловым не только за себя, но и за Львова, обманывая таким способом Корнилова. «Подобный прием, уместный для сыщика, был, конечно, неприличен для главы правительства», - совершенно справедливо замечает Е. И. Мартынов в своей книге, посвященной Корниловскому выступлению. Ввиду того, что этот инцидент возымел громаднейшее моральное значение на дальнейшие отношения офицерства не только к Керенскому, но и к социалистам вообще, мы приведем весь разговор, согласно сохранившейся в архиве телеграфной ленте:
Керенский. «Здравствуйте, генерал. У аппарата Владимир Николаевич Львов и Керенский. Просим подтвердить, что Керенский может действовать, согласно сведениям, переданным Владимир Николаевичем».
Корнилов. «Здравствуйте, Александр Федорович. Здравствуйте, Владимир Николаевич. Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мною Владимиру Николаевичу, с просьбою доложить Вам, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок».
Керенский (за Львова). «Я, Владимир Николаевич, Вас спрашиваю: то определенное решение нужно исполнить, о котором Вы просили меня известить Александра Федоровича только совершенно лично; без этого подтверждения лично от Вас Александр Федорович колеблется мне вполне доверить».
Корнилов. «Да, подтверждаю, что просил Вас передать Александру Федоровичу мою настойчивую просьбу приехать в Могилев».
Керенский (за себя). «Я, Александр Федорович, понимаю Ваш ответ, как подтверждение слов, переданных мне Владимир Николаевичем. Сегодня это сделать и выехать нельзя, надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?»
Корнилов. «Настойчиво прошу, чтобы Борис Викторович приехал с Вами. Сказанное мною Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу. Очень прошу не откладывать Вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить Вас».
Керенский. «Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае».
Корнилов. «Во всяком случае».
Керенский. «До свидания, скоро увидимся».
Корнилов. «До свидания».
В этом разговоре, кроме подлога (Керенский говорил за отсутствующего Львова), бросается в глаза, что вместо того, чтобы сообщить Корнилову для подтверждения самый документ, то есть записку Львова, Керенский ограничился общими расплывчатыми фразами. Интересно привести здесь мнение, высказанное по поводу этого телеграфного разговора на следующий день комиссаром Временного правительства при Ставке, Филоненко. Когда ему показали ленту этого разговора, он «высказал, что и форма вопроса Керенского и ответ генерала Корнилова абсолютно недопустимы в каких-либо серьезных деловых сношениях, а тем более при решении дела громадной государственной важности, так как А. Ф. Керенский не обозначил, что же он спрашивает, а генерал Корнилов не знал, на что, собственно говоря, отвечает. «Впоследствии ближайший помощник Керенского Некрасов, подталкивавший Керенского на скорейший разрыв с Корниловым, объяснял это представителям печати тем, что по аппарату было опасно передавать столь секретный документ, как записка Львова. Как будто бы нельзя было прибегнуть к шифру, тем более что записка Львова заключала в себе всего около сорока слов.
Однако Керенский считал, что имеющиеся у него в руках записка Львова и телеграфная лента переговоров с Корниловым представляют собою документы, устанавливающие не конфликт, а «преступление», и что ликвидировать его нужно не дальнейшими «переговорами с преступным генералом, а волей Временного правительства, коей нарушивший свой долг главнокомандующий должен немедленно подчиниться». Так он ответил Савинкову, настаивавшему на том, что возникший «конфликт» нужно постараться ликвидировать мирно и без огласки.
В собранном Керенским в эту же ночь заседании Временного правительства он заявил, что «считает возможным бороться с поднятым Корниловым мятежом лишь при условии предоставления Временным правительством ему единолично всей полноты власти». Выслушав это заявление, все присутствующие министры тут же написали прошения об отставке и вручили их Керенскому. Последний сейчас же послал в Могилев следующую телеграмму:
«Ставка. Генералу Корнилову. Приказываю вам немедленно сдать должность генералу Лукомскому, которому, впредь до прибытия нового Верховного Главнокомандующего, вступить во временное исполнение обязанностей Главковерха. Вам надлежит немедленно прибыть в Петроград. Керенский».
Мы привели эту телеграмму дословно, так как на ней отразилось смешение понятий о поведении носителя Верховной власти с произволом обывателя в своих личных делах. Верховный Главнокомандующий мог быть уволен от должности только постановлением Временного правительства, а не единоличным распоряжением министра-председателя. То, что Керенский получил отставки всех министров и становился временно единоличным властителем, не могло быть известным в Ставке. Эта перемена в телеграмме подобной государственной важности, как устранение от должности Верховного Главнокомандующего да еще в столь тревожное время, должна быть точно оговорена. Даже формально она носила характер не Государственного акта, а характер увольнения хозяином предприятий своего приказчика: телеграмма эта была подписана просто «Керенский» и отправлена без номера. Эта внешняя форма телеграммы была настолько подозрительна, что сам комиссар Временного правительства при Ставке Филоненко, когда ему была показана эта телеграмма, выразил сомнение в ее подлинности и для разрешения этого вопроса вызвал к аппарату военного министра Савинкова.
Итак, не только мятежа, но и никакого преступления по отношению к Временному правительству ген. Корнилов еще не совершал, как Керенский уже объявил его «преступным генералом» и «нарушившим свой долг Главнокомандующим».
Ген. Корнилов не подозревал, что, начиная с посещения Львова, Керенский ведет с ним нечистую игру.