В. Н. Барышников: Маннергейм и «Великая Финляндия». Часть I
Из книги Владимира Николаевича Барышникова «Маннергейм и Советский Союз».
В мемуарах Маннергейма наиболее искаженным показано отношение финского маршала к проблеме создания в годы Второй мировой войны «великой Финляндии». Как отмечал руководитель цензурного ведомства того периода К. Вилкуна, «вопрос о цели войны за все ее время для большей части финского народа оставался туманным и разнотонным»...
Однако выяснение позиции финского маршала является крайне важным, поскольку именно от его взглядов в Финляндии многое зависело в тот период. И зависело в глобальном масштабе. Маннергейм занимал ключевые позиции в руководстве страны и, естественно, принимал многие важные решения...
[Читать далее]Представления маршала о будущем Финляндии, которые он имел в 1941 г., а позднее всячески старался скрыть, четко указывали на его истинные намерения, которые, собственно, и толкали Финляндию к участию в войне. Рассказать правду Маннергейм не хотел, прежде всего, потому, что в условиях дальнейшего крушения нацизма и осуждения идеологии Гитлера и его единомышленников Нюрнбергским международным трибуналом афишировать близкие к этому взгляды, конечно, было очень опасно.
Естественно, вступая в войну, государственное и военное руководство Финляндии ставило совершенно определенные цели. Но они никогда в общем виде не формулировались и не провозглашались. Тем не менее по совокупности заявлений лиц, определявших политику страны, и данным официальных материалов они вполне четко очерчены. Особенно ясно это видно из заявлений именно К. Г. Маннергейма, а также Р. Рюти, Ю. В. Рангеля и других. При этом основой для участия Финляндии в войне была вера в быструю победу Германии. …поставленная Германией задача уничтожения СССР и порабощения его народа вполне отвечала устремлениям руководителей Финляндии.
При этом у Финляндии имелись также исключительно собственные «интересы». Здесь особо выделялись националистические идеи сугубо великофинляндской направленности, предусматривавшие захват у Советского Союза значительной территории с выдвижением Финляндии к так называемым стратегическим границам до Белого моря и Онежского озера, к рекам Свири и Неве. Причем эти замыслы не являлись пределом. Высказывались также мысли о создании протектората над той частью советской территории, где проживали коми, марийцы, чуваши, ханты, манси. Строились также планы переселения карел Калининской области в пограничные с Карелией районы, а марийцев и мордвы - в Архангельскую область с последующим превращением их в протекторат Финляндии.
Данные задачи, связанные с созданием «великой Финляндии», изначально легли на плечи финского маршала. В результате именно он официально озвучил главные цели участия Финляндии в войне. Они были четко изложены 10 июля 1941 г. в приказе № 3 о переходе финских войск в наступление. Этот приказ был официально передан по финскому радио и отпечатан в газетах. В нем… указывалось, что «свобода Карелии и Великая Финляндия мерцают перед нами в огромном водовороте всемирно-исторических событий». Так, стремясь облечь в красивую фразу одну из главных целей начатой войны, маршал во всеуслышание, открыто подтвердил замысел относительно задачи создания «великой Финляндии», а «населению Восточной Карелии снова обещал “свободу”».
Однако в воспоминаниях Маннергейм не стал раскрывать истинное значение подписанного им документа. Хотя в частном письме своей сестре 17 июля 1941 г. он прямо написал: «Вот тебе, дорогая Ева, самый свежий приказ по армии, из которого ты получишь представление о моих взглядах на нашу войну и ее цель». Далее, заканчивая это послание, он пафосно заявил: «Теперь жребий все же брошен и в гордой истории Финляндии начался новый период».
…офицеры ставки, помогавшие Маннергейму составлять приказ, откровенно тогда говорили маршалу, что подобные формулировки им кажутся очень резкими и лучше их оставить «на усмотрение президента или, например, премьер-министра, поскольку это требует их компетенции». Но позиция маршала к этому времени была четко сложившейся. Он оставался непреклонным. В ответ на данные рекомендации Маннергейм «с раздражением сказал: “Думаете, что вы умнее, чем я?”».
Иными словами, отданный маршалом приказ был для Маннергейма уже годами «выношенным», и он, несомненно, понимал, что это «резко изменит обстановку». Представление о Финляндии как «жертве агрессии» сразу же, естественно, исчезало. Как справедливо заметил финский историк Х. Мейнандер, приказ явно отличался «откровенно экспансивным и националистическим подбором лексики». Таким образом, Маннергейм решил открыто заявить об истинных целях начала войны, и это показывало, какой неограниченной властью в тот период он пользовался...
Теперь наряду с распространявшейся пропагандой идеей необходимости возврата Финляндии к рубежам 1939 г. в качестве главной задачи выдвигалась великофинляндская идея, связанная с установлением «новых границ». Таким образом, создание «великой Финляндии» с провозглашением этого приказа оказалось на практике государственной политикой. Теперь в Финляндии, как и в Германии, начали достаточно открыто мечтать о «жизненном пространстве» («Finnlands Lebensraum»), которое простиралось значительно дальше прежних государственных границ этой страны.
В результате, взяв курс на захват, а затем и на присоединение к Финляндии советских территорий, надо было разработать дальнейшие практические шаги для его реализации. Конкретно требовалось заранее продумать механизм управления «новыми землями». Предварительная проработка данного вопроса осуществлялась еще до начала войны. В ставке Маннергейма 16 июня 1941 г. был разработан специальный документ, который касался планов создания на занятых территориях СССР жесткой системы военной администрации. Причем сугубо военный подход к административному управлению создавал условия для прочного закрепления Финляндии на «новых землях».
Далее, на стадии подготовки к началу активных боевых действий маршал 8 июля подписал непосредственное обращение к гражданскому населению Карелии. В нем сообщалось о том, каким образом предполагалось введение общей организации управления контролируемых Финляндией советских территорий. В обращении говорилось: «Население, находящееся на территории, занятой финскими войсками, должно беспрекословно выполнять все распоряжения финских военных властей. Всякое невыполнение данных распоряжений или действия, направленные в ущерб финской армии или же помощь ее врагам, будет наказываться согласно финским законам». В итоге, как объявлялось, «судебная власть... принадлежит военно-полевым судам финской армии», а все жители «подлежат трудовой повинности» и «обязаны выполнять сельскохозяйственные и полевые работы, на которые будут назначены, и данные им задания усердно и добросовестно».
С началом наступления 11 июля Маннергейм назначил конкретного руководителя Военного управления Восточной Карелии. Им стал полковник В. А. Котилайнен. Официальный приказ маршала о введении на захваченных советских территориях администрации Военного управления был отдан на пятый день наступления - 15 июля 1941 г. В тот же день полковник Котилайнен объявил, что «принял на себя руководство оккупированной территорией и что с этого времени каждый ее житель обязан выполнять требования финских военных властей». Причем в его обращении также говорилось: «Всякое сопротивление немецкой и финской армии бесполезно и будет беспощадно пресекаться», а «за нарушение этих требований может последовать смертная казнь». К тому времени при оккупационной администрации стал уже создаваться достаточно большой административный аппарат. Он к концу 1941 г. насчитывал около 3 тысяч сотрудников.
Таким образом, благодаря «своевременным распоряжениям» Маннергейма Финляндия оказалась хорошо подготовленной для быстрого установления на захваченных советских территориях своей военной администрации, то есть начала подготовку к созданию «великой Финляндии». Причем сама эта власть осуществлялась не на базе финских гражданских учреждений и не с привлечением к управлению местного населения, а сугубо через армейские структуры, подчиненные ставке.
Более того, как отмечает финский историк О. Маннинен, «с самого начала, летом 1941 г., в ставке в составлявшиеся планы управления Восточной Карелией вошли мероприятия, целью которых являлось финляндизовать население захваченных территорий и подготовить эти территории к присоединению к Финляндии». Речь шла о том, чтобы «не мудрствуя лукаво» уже в ходе войны присоединить Советскую Карелию к Финляндии и, более того, превратить ее «в территорию, заселенную только финно-угорскими народами». С тем, чтобы это выглядело «законно», сразу же недалеко от границы, в старинной карельской деревне Вокнаволок (Вуоккиниеми) было проведено специальное «народное собрание», на котором 20 июля было объявлено об «отделении Беломорской и Олонецкой Карелии от России» и «одновременно единодушно было решено присоединить нашу страну навечно к Финляндии». Причем организаторами этого собрания оказались снова представители ведомства Маннергейма. …как пишет финский историк Ю. Куломаа, «для экономии времени резолюция собрания была задолго до его проведения составлена в Главной ставке финляндской армии», то есть у Маннергейма. Показательно при этом, что самих карел, особенно «беломорцев», на этом собрании было очень мало. Таким образом, финское руководство сразу же обозначило то, какова будет в дальнейшем судьба захваченных советских территорий. Мнение местных жителей, естественно, здесь никоим образом не учитывалось.
Разумеется, что отношение к гражданскому населению на прежних территориях, которые Финляндия потеряла в период так называемой зимней войны, у Маннергейма вообще не вызывало вопросов. Присутствие советского населения не предусматривалось. Оно подлежало безусловному выселению. В результате сразу же после захвата приграничных советских территорий финскими войсками все представители мирного населения арестовывались, а затем переправлялись в специально организованные для них «трудовые лагеря». …на всей территории Карелии, которую Финляндия сумела захватить, местных жителей осталось лишь более 86 тысяч. Однако от этого числа финских «соплеменников» оказалось всего 35%.
Таким образом, для Маннергейма возникала иная проблема. Реализации идеи «великой Финляндии» существенно мешало то, что на «новых землях», которые заняли финские войска, проживало значительное количество русских. И вот тут ясно обозначилась конкретная позиция маршала, как он в действительности относился к русским и что у него реально осталось из «прошлой жизни». Все оказалось заранее продумано. Предвидя, что финской армии придется столкнуться с большим количеством именно русского гражданского населения, 8 июля 1941 г. маршал отдал наступающим войскам еще один очень важный приказ. Согласно нему требовалось «русское население заключать под стражу и переправлять в концентрационные лагеря»...
Конечно, отдавая данный приказ, Маннергейм никак не предполагал, что война будет длительной и может быть даже проиграна. Уверенность в успехе позволила ему предпринять такие действия, которые полностью раскрывали истинные цели участия Финляндии в войне, и они вполне соответствовали нацистской расовой идеологии Германии. В результате в Карелии финская армия стала осуществлять жесткие этнические чистки, которые, безусловно, позднее должны были лечь мрачным пятном на «светлый» образ финского маршала. Поэтому Маннергейм этот приказ после окончания войны, естественно, постарался быстро «забыть». В своих мемуарах он, наоборот, создал благостную картину финской оккупационной политики. Маршал без всякого стеснения написал, что «сразу после вступления в населенные пункты военные выдавали гражданскому населению продовольствие из своих запасов», оказывали «помощь в виде поставок сельскохозяйственной техники, скота» и т. д. Более того, «базовыми принципами стали основанные на доверии сотрудничество с местными жителями», и у военной администрации «никаких трений ни с карельским, ни со славянским населением не было».
Все эти утверждения абсолютно не соответствовали реальной действительности. Маннергейм, например, вряд ли «не знал» или просто «забыл», скажем, о докладе по итогам инспекционной поездки главного врача вооруженных сил Финляндии в Карелию осенью 1941 г. Однако в докладе без прикрас пишется: «Вдоль всей дороги... сотни русских семей шли из своих домов в концентрационные лагеря. Шли очень медленно, и некоторые находились в пути больше недели. Естественно, что эти толпы людей производили самое удручающее впечатление. Приказ отправиться в путь застал многих врасплох...» Вряд ли Маннергейм не представлял, к чему могут привести его приказы. К тому же он сам лично не раз бывал на оккупированных советских территориях и лично посетил, в частности, в Петрозаводске 17 января 1942 г., если верить его «российским биографам», как минимум концлагерь № 5, созданный именно для гражданского населения. Кроме того, не является секретом, что Маннергейм лично получал от бывших русских дворян, проживавших тогда в Карелии, письма из финских лагерей. К нему прямо обращались фактически как к бывшему генералу русской армии с просьбой помочь им. Но известно лишь, что он эти письма читал.
Конечно, трудно поверить, что маршал не мог видеть или даже вообще не представлял этнические чистки, которые организовывали его войска во имя «великой Финляндии». Что он только лишь «заботился о том, что касалось поддержания международных прав и обязанностей в деятельности оккупационных властей». В действительности Финляндия проводила в отношении славянского населения ярко выраженную расовую политику геноцида, который являлся самым грубым нарушением международного права. Хотя, конечно, для Германии и всего ее нацистского блока это было вполне естественным.
…мечты о «великой Финляндии» тогда сохранялись. Захват финскими войсками Петрозаводска подтверждал эти стремления. Как откровенно записал в воспоминаниях Маннергейм, «радость по поводу взятия столицы Советской Карелии была огромна»... Тогда казалось, что идея создания «великой Финляндии» объективно стала воплощаться в жизнь, и, как подчеркнул Маннергейм в своем очередном приказе, значение взятия этого города «сохранится надолго в истории нашего народа». Чтобы это стало понятно, сразу же Петрозаводску было дано чисто финское название - Яанислинна (Aanislinna). …другие захваченные финнами карельские города тоже получили новые, финские, названия...
Все продумывалось заранее, и новые названия карельских городов придумывали непосредственно в военном ведомстве. Более того, там даже были составлены списки «о переименовании улиц в городах и селах Восточной Карелии»...
Что же касается отношения Маннергейма ко всем этим переименованиям, его взгляды достаточно выразительно зафиксировал в воспоминаниях начальник информационного отдела ставки К. Лехмус. Он весной 1942 г. завел с маршалом беседу о финских переименованиях и сказал маршалу: «Когда теперь Петрозаводску дано новое название Яанислинна, а городу Олонец - Аунуксенлинна, то логично было бы дать Ленинграду после овладения им наименование Неванлинна, а по-шведски Неовиус». Далее он зафиксировал реакцию Маннергейма - «по глазам главнокомандующего почувствовалось одобрение шутки». После этого маршал уже серьезно сказал Лехмусу: «Что сделано, то сделано. Теперь нужно поступать так, чтобы осторожно осуществить наши надежды и устремления».
Действительно, даже после взятия Петрозаводска и последующего его переименования для Маннергейма существовала одна серьезная проблема, которая мешала быстрому этническому утверждению тут «великой Финляндии». Дело в том, что именно в этом городе проживало большое количество русского гражданского населения. И данную проблему стали быстро решать так, как это и было предписано в приказе Маннергейма от 8 июля 1941 г. Столица Карелии стала превращаться в гигантский концлагерь. Распоряжение об организации здесь концентрационных или «трудовых» лагерей поступило через две недели после взятия города. Постановили в городе создать колоссальный концентрационный лагерь, рассчитанный на 10 тысяч человек. Этот лагерь затем для большего удобства оккупационной администрации был разделен на семь отдельных лагерей. Создание такого большого количества лагерей в одном городе было связано с тем, что в Петрозаводск стали отправлять русских из других районов Карелии. В руководстве Финляндии хотели, чтобы «простые русские люди, живущие в деревнях, не могли смешиваться с привилегированными карелами, вепсами, ингерманландцами и другими финно-угорскими народами». Поэтому их в большинстве тоже депортировали в Петрозаводск, где над ними «легче» было осуществлять контроль.
…именно здесь можно «было просто организовать размещение людей и их охрану». Это указывало на место, которое финское руководство отводило столице Советской Карелии. При этом было очевидно, что лагерное строительство в городе рассматривалось в качестве лишь «временного варианта». Возможности города, сохранявшего важное транспортное значение, позволяли затем изолированное русское население быстро по железной дороге вывезти с территории «великой Финляндии».
В целом все было «заострено» на очищение для финнов их «жизненного пространства». Это мало чем отличало этническую политику Финляндии от действий нацистской Германии. Неслучайно поэтому в конце 1941 г. представитель Военного управления Восточной Карелии был отправлен в рейх с тем, чтобы там обсудить перспективу депортации русских из Карелии на оккупированную нацистами территорию СССР, а также рассмотреть вопрос о переселении оттуда представителей финно-угорских народов, наоборот, в Карелию. Кроме того, конечно, финскому представителю было поручено в деталях ознакомиться с опытом работы немецкой оккупационной администрации в захваченных районах Советского Союза. Все это, разумеется, являлось частью общего замысла создания, вместе с присоединенными территориями, «великой Финляндии». Таким образом, русское население рассматривалось оккупантами как «недочеловеки», и в отношении него проводилась ярко выраженная политика расовой дискриминации и геноцида.
В итоге к концу 1941 г. Финляндия, проводя очевидные этнические чистки в Карелии, смогла создать на ее территории 14 концентрационных лагерей. Как отмечает профессор С. Г. Веригин, в них за колючую проволоку было определено около 20 тысяч человек. Далее в ходе войны эта цифра выросла до 24 тысяч, что составляло «около 27% всего населения, находившегося в зоне оккупации». Более того, то гражданское славянское население, которое не попало в лагеря, оказалось в так называемых местах принудительного содержания, или на «особых территориях». Это были районы, «куда неродственные финнам народы были выселены оккупационными властями и где они отбывали трудовую повинность», «мало чем отличались от концлагерей». В результате возникла немыслимая, даже дикая для цивилизованного общества ситуация, «практически все национальное (русское) население... находилось либо в концлагерях (переселенческих) лагерях, либо в трудовых лагерях, либо в местах принудительного содержания».
Тем не менее до сих пор неизвестно, какое количество мирных жителей Карелии погибло в местах заключения. Считается, что в итоге созданного по своей сути, как заметил петрозаводский историк К. А. Морозов, «каторжного режима» погибло свыше 14 тысяч человек, или 1/5 населения, проживавшего в захваченной Финляндией части республики.
Столь высокая смертность гражданского населения, особенно среди тех, кто был отправлен финскими оккупационными властями в лагеря, безусловно, была вызвана массовым использованием их для чрезвычайно тяжелого физического труда, который сочетался с «голодом из-за крайне скудного питания, эпидемиями». Но, что особенно важно, в отношении узников активно применялись телесные наказания и использовались такие формы «воспитательной работы», как просто примитивные расстрелы. И это касаться «даже малолетних детей и подростков». О фактах расстрелов заключенных указал, в частности, финский военный историк Х. Сеппяля, находившийся в годы войны в Петрозаводске. Он в своей книге «Финляндия как оккупант» особо подчеркнул, что финны даже «при детях расстреливали заключенных, назначали телесные наказания женщинам, детям и старикам, невзирая на возраст».
В этом отношении можно полностью согласиться с мнением авторитетного петрозаводского историка С. Г. Веригина, который отметил, что созданный в 1941-1942 гг. «финский режим на территории оккупированной Советской Карелии ничем не отличался по жестокости от режима немецко-фашистских захватчиков». При этом исследователь указывает лишь на одну разницу в организации двух этих взаимосвязанных режимов. Веригин подчеркивает, что «конечной целью германских концлагерей являлось уничтожение людей», а «задача финских концлагерей была принципиально иной - изоляция и последующее выселение некоренного населения». Но при этом историк вполне справедливо уточняет что «условия финских концлагерей были таковы, что русские люди погибали без специально поставленной задачи по их уничтожению». Да, их готовили для депортации, а затем оказалось, что их вывозить из Карелии, собственно, стало некуда... Поэтому их неизбежной участью при установленных финской военной оккупационной администрацией порядках становилась в перспективе только смерть.
Знал ли об этом Маннергейм? Да конечно знал! Поэтому, когда финал участия Финляндии в войне для него стал более или менее понятным, в январе 1944 г. он дал строгое указание относительно уничтожения всех материалов, касавшихся оккупированной Карелии. Речь шла конкретно о размноженном экземпляре текста «О проводимой в отношении Восточной Карелии политике». Командный отдел ставки направил 6 января в войска следующее распоряжение: «Верховный главнокомандующий приказывает безотлагательно проконтролировать, где указанные материалы размножены в подчиненных частях, а также изъять их и сжечь». В результате документы, раскрывающие специфику финской политики в Карелии в годы войны, были просто уничтожены.
Тем не менее сейчас популяризируется оторванное от реальности представление о «гуманной» политике, которую финская оккупационная администрация проводила в отношении советского гражданского населения в Карелии. Весьма распространенным является, в частности, утверждение, согласно которому финны в Карелии выполняли лишь функции гуманитарного характера, помогая в общем-то «отсталому» местному населению в его развитии. Поэтому нельзя не согласиться с мнением петрозаводского историка С. Г. Веригина… «по многим параметрам финские власти установили оккупационный режим значительно более жестокий, чем тот, который установила нацистская Германия на оккупированной части СССР». И далее исследователь конкретно пояснил то, чего больше всего опасался после войны Маннергейм: «Сложно найти оккупированную территорию Советского Союза, где бы противник создал такое большое количество мест принудительного содержания, как в Карелии». К этому, вероятно, следует лишь добавить, что в отличие от Германии, где операциями террора против гражданского населения и военнопленных занимались, прежде всего, эсэсовские подразделения, в Финляндии организация как оккупационного режима, так и лагерей была возложена на ведомство Маннергейма.
В мемуарах Маннергейма наиболее искаженным показано отношение финского маршала к проблеме создания в годы Второй мировой войны «великой Финляндии». Как отмечал руководитель цензурного ведомства того периода К. Вилкуна, «вопрос о цели войны за все ее время для большей части финского народа оставался туманным и разнотонным»...
Однако выяснение позиции финского маршала является крайне важным, поскольку именно от его взглядов в Финляндии многое зависело в тот период. И зависело в глобальном масштабе. Маннергейм занимал ключевые позиции в руководстве страны и, естественно, принимал многие важные решения...
[Читать далее]Представления маршала о будущем Финляндии, которые он имел в 1941 г., а позднее всячески старался скрыть, четко указывали на его истинные намерения, которые, собственно, и толкали Финляндию к участию в войне. Рассказать правду Маннергейм не хотел, прежде всего, потому, что в условиях дальнейшего крушения нацизма и осуждения идеологии Гитлера и его единомышленников Нюрнбергским международным трибуналом афишировать близкие к этому взгляды, конечно, было очень опасно.
Естественно, вступая в войну, государственное и военное руководство Финляндии ставило совершенно определенные цели. Но они никогда в общем виде не формулировались и не провозглашались. Тем не менее по совокупности заявлений лиц, определявших политику страны, и данным официальных материалов они вполне четко очерчены. Особенно ясно это видно из заявлений именно К. Г. Маннергейма, а также Р. Рюти, Ю. В. Рангеля и других. При этом основой для участия Финляндии в войне была вера в быструю победу Германии. …поставленная Германией задача уничтожения СССР и порабощения его народа вполне отвечала устремлениям руководителей Финляндии.
При этом у Финляндии имелись также исключительно собственные «интересы». Здесь особо выделялись националистические идеи сугубо великофинляндской направленности, предусматривавшие захват у Советского Союза значительной территории с выдвижением Финляндии к так называемым стратегическим границам до Белого моря и Онежского озера, к рекам Свири и Неве. Причем эти замыслы не являлись пределом. Высказывались также мысли о создании протектората над той частью советской территории, где проживали коми, марийцы, чуваши, ханты, манси. Строились также планы переселения карел Калининской области в пограничные с Карелией районы, а марийцев и мордвы - в Архангельскую область с последующим превращением их в протекторат Финляндии.
Данные задачи, связанные с созданием «великой Финляндии», изначально легли на плечи финского маршала. В результате именно он официально озвучил главные цели участия Финляндии в войне. Они были четко изложены 10 июля 1941 г. в приказе № 3 о переходе финских войск в наступление. Этот приказ был официально передан по финскому радио и отпечатан в газетах. В нем… указывалось, что «свобода Карелии и Великая Финляндия мерцают перед нами в огромном водовороте всемирно-исторических событий». Так, стремясь облечь в красивую фразу одну из главных целей начатой войны, маршал во всеуслышание, открыто подтвердил замысел относительно задачи создания «великой Финляндии», а «населению Восточной Карелии снова обещал “свободу”».
Однако в воспоминаниях Маннергейм не стал раскрывать истинное значение подписанного им документа. Хотя в частном письме своей сестре 17 июля 1941 г. он прямо написал: «Вот тебе, дорогая Ева, самый свежий приказ по армии, из которого ты получишь представление о моих взглядах на нашу войну и ее цель». Далее, заканчивая это послание, он пафосно заявил: «Теперь жребий все же брошен и в гордой истории Финляндии начался новый период».
…офицеры ставки, помогавшие Маннергейму составлять приказ, откровенно тогда говорили маршалу, что подобные формулировки им кажутся очень резкими и лучше их оставить «на усмотрение президента или, например, премьер-министра, поскольку это требует их компетенции». Но позиция маршала к этому времени была четко сложившейся. Он оставался непреклонным. В ответ на данные рекомендации Маннергейм «с раздражением сказал: “Думаете, что вы умнее, чем я?”».
Иными словами, отданный маршалом приказ был для Маннергейма уже годами «выношенным», и он, несомненно, понимал, что это «резко изменит обстановку». Представление о Финляндии как «жертве агрессии» сразу же, естественно, исчезало. Как справедливо заметил финский историк Х. Мейнандер, приказ явно отличался «откровенно экспансивным и националистическим подбором лексики». Таким образом, Маннергейм решил открыто заявить об истинных целях начала войны, и это показывало, какой неограниченной властью в тот период он пользовался...
Теперь наряду с распространявшейся пропагандой идеей необходимости возврата Финляндии к рубежам 1939 г. в качестве главной задачи выдвигалась великофинляндская идея, связанная с установлением «новых границ». Таким образом, создание «великой Финляндии» с провозглашением этого приказа оказалось на практике государственной политикой. Теперь в Финляндии, как и в Германии, начали достаточно открыто мечтать о «жизненном пространстве» («Finnlands Lebensraum»), которое простиралось значительно дальше прежних государственных границ этой страны.
В результате, взяв курс на захват, а затем и на присоединение к Финляндии советских территорий, надо было разработать дальнейшие практические шаги для его реализации. Конкретно требовалось заранее продумать механизм управления «новыми землями». Предварительная проработка данного вопроса осуществлялась еще до начала войны. В ставке Маннергейма 16 июня 1941 г. был разработан специальный документ, который касался планов создания на занятых территориях СССР жесткой системы военной администрации. Причем сугубо военный подход к административному управлению создавал условия для прочного закрепления Финляндии на «новых землях».
Далее, на стадии подготовки к началу активных боевых действий маршал 8 июля подписал непосредственное обращение к гражданскому населению Карелии. В нем сообщалось о том, каким образом предполагалось введение общей организации управления контролируемых Финляндией советских территорий. В обращении говорилось: «Население, находящееся на территории, занятой финскими войсками, должно беспрекословно выполнять все распоряжения финских военных властей. Всякое невыполнение данных распоряжений или действия, направленные в ущерб финской армии или же помощь ее врагам, будет наказываться согласно финским законам». В итоге, как объявлялось, «судебная власть... принадлежит военно-полевым судам финской армии», а все жители «подлежат трудовой повинности» и «обязаны выполнять сельскохозяйственные и полевые работы, на которые будут назначены, и данные им задания усердно и добросовестно».
С началом наступления 11 июля Маннергейм назначил конкретного руководителя Военного управления Восточной Карелии. Им стал полковник В. А. Котилайнен. Официальный приказ маршала о введении на захваченных советских территориях администрации Военного управления был отдан на пятый день наступления - 15 июля 1941 г. В тот же день полковник Котилайнен объявил, что «принял на себя руководство оккупированной территорией и что с этого времени каждый ее житель обязан выполнять требования финских военных властей». Причем в его обращении также говорилось: «Всякое сопротивление немецкой и финской армии бесполезно и будет беспощадно пресекаться», а «за нарушение этих требований может последовать смертная казнь». К тому времени при оккупационной администрации стал уже создаваться достаточно большой административный аппарат. Он к концу 1941 г. насчитывал около 3 тысяч сотрудников.
Таким образом, благодаря «своевременным распоряжениям» Маннергейма Финляндия оказалась хорошо подготовленной для быстрого установления на захваченных советских территориях своей военной администрации, то есть начала подготовку к созданию «великой Финляндии». Причем сама эта власть осуществлялась не на базе финских гражданских учреждений и не с привлечением к управлению местного населения, а сугубо через армейские структуры, подчиненные ставке.
Более того, как отмечает финский историк О. Маннинен, «с самого начала, летом 1941 г., в ставке в составлявшиеся планы управления Восточной Карелией вошли мероприятия, целью которых являлось финляндизовать население захваченных территорий и подготовить эти территории к присоединению к Финляндии». Речь шла о том, чтобы «не мудрствуя лукаво» уже в ходе войны присоединить Советскую Карелию к Финляндии и, более того, превратить ее «в территорию, заселенную только финно-угорскими народами». С тем, чтобы это выглядело «законно», сразу же недалеко от границы, в старинной карельской деревне Вокнаволок (Вуоккиниеми) было проведено специальное «народное собрание», на котором 20 июля было объявлено об «отделении Беломорской и Олонецкой Карелии от России» и «одновременно единодушно было решено присоединить нашу страну навечно к Финляндии». Причем организаторами этого собрания оказались снова представители ведомства Маннергейма. …как пишет финский историк Ю. Куломаа, «для экономии времени резолюция собрания была задолго до его проведения составлена в Главной ставке финляндской армии», то есть у Маннергейма. Показательно при этом, что самих карел, особенно «беломорцев», на этом собрании было очень мало. Таким образом, финское руководство сразу же обозначило то, какова будет в дальнейшем судьба захваченных советских территорий. Мнение местных жителей, естественно, здесь никоим образом не учитывалось.
Разумеется, что отношение к гражданскому населению на прежних территориях, которые Финляндия потеряла в период так называемой зимней войны, у Маннергейма вообще не вызывало вопросов. Присутствие советского населения не предусматривалось. Оно подлежало безусловному выселению. В результате сразу же после захвата приграничных советских территорий финскими войсками все представители мирного населения арестовывались, а затем переправлялись в специально организованные для них «трудовые лагеря». …на всей территории Карелии, которую Финляндия сумела захватить, местных жителей осталось лишь более 86 тысяч. Однако от этого числа финских «соплеменников» оказалось всего 35%.
Таким образом, для Маннергейма возникала иная проблема. Реализации идеи «великой Финляндии» существенно мешало то, что на «новых землях», которые заняли финские войска, проживало значительное количество русских. И вот тут ясно обозначилась конкретная позиция маршала, как он в действительности относился к русским и что у него реально осталось из «прошлой жизни». Все оказалось заранее продумано. Предвидя, что финской армии придется столкнуться с большим количеством именно русского гражданского населения, 8 июля 1941 г. маршал отдал наступающим войскам еще один очень важный приказ. Согласно нему требовалось «русское население заключать под стражу и переправлять в концентрационные лагеря»...
Конечно, отдавая данный приказ, Маннергейм никак не предполагал, что война будет длительной и может быть даже проиграна. Уверенность в успехе позволила ему предпринять такие действия, которые полностью раскрывали истинные цели участия Финляндии в войне, и они вполне соответствовали нацистской расовой идеологии Германии. В результате в Карелии финская армия стала осуществлять жесткие этнические чистки, которые, безусловно, позднее должны были лечь мрачным пятном на «светлый» образ финского маршала. Поэтому Маннергейм этот приказ после окончания войны, естественно, постарался быстро «забыть». В своих мемуарах он, наоборот, создал благостную картину финской оккупационной политики. Маршал без всякого стеснения написал, что «сразу после вступления в населенные пункты военные выдавали гражданскому населению продовольствие из своих запасов», оказывали «помощь в виде поставок сельскохозяйственной техники, скота» и т. д. Более того, «базовыми принципами стали основанные на доверии сотрудничество с местными жителями», и у военной администрации «никаких трений ни с карельским, ни со славянским населением не было».
Все эти утверждения абсолютно не соответствовали реальной действительности. Маннергейм, например, вряд ли «не знал» или просто «забыл», скажем, о докладе по итогам инспекционной поездки главного врача вооруженных сил Финляндии в Карелию осенью 1941 г. Однако в докладе без прикрас пишется: «Вдоль всей дороги... сотни русских семей шли из своих домов в концентрационные лагеря. Шли очень медленно, и некоторые находились в пути больше недели. Естественно, что эти толпы людей производили самое удручающее впечатление. Приказ отправиться в путь застал многих врасплох...» Вряд ли Маннергейм не представлял, к чему могут привести его приказы. К тому же он сам лично не раз бывал на оккупированных советских территориях и лично посетил, в частности, в Петрозаводске 17 января 1942 г., если верить его «российским биографам», как минимум концлагерь № 5, созданный именно для гражданского населения. Кроме того, не является секретом, что Маннергейм лично получал от бывших русских дворян, проживавших тогда в Карелии, письма из финских лагерей. К нему прямо обращались фактически как к бывшему генералу русской армии с просьбой помочь им. Но известно лишь, что он эти письма читал.
Конечно, трудно поверить, что маршал не мог видеть или даже вообще не представлял этнические чистки, которые организовывали его войска во имя «великой Финляндии». Что он только лишь «заботился о том, что касалось поддержания международных прав и обязанностей в деятельности оккупационных властей». В действительности Финляндия проводила в отношении славянского населения ярко выраженную расовую политику геноцида, который являлся самым грубым нарушением международного права. Хотя, конечно, для Германии и всего ее нацистского блока это было вполне естественным.
…мечты о «великой Финляндии» тогда сохранялись. Захват финскими войсками Петрозаводска подтверждал эти стремления. Как откровенно записал в воспоминаниях Маннергейм, «радость по поводу взятия столицы Советской Карелии была огромна»... Тогда казалось, что идея создания «великой Финляндии» объективно стала воплощаться в жизнь, и, как подчеркнул Маннергейм в своем очередном приказе, значение взятия этого города «сохранится надолго в истории нашего народа». Чтобы это стало понятно, сразу же Петрозаводску было дано чисто финское название - Яанислинна (Aanislinna). …другие захваченные финнами карельские города тоже получили новые, финские, названия...
Все продумывалось заранее, и новые названия карельских городов придумывали непосредственно в военном ведомстве. Более того, там даже были составлены списки «о переименовании улиц в городах и селах Восточной Карелии»...
Что же касается отношения Маннергейма ко всем этим переименованиям, его взгляды достаточно выразительно зафиксировал в воспоминаниях начальник информационного отдела ставки К. Лехмус. Он весной 1942 г. завел с маршалом беседу о финских переименованиях и сказал маршалу: «Когда теперь Петрозаводску дано новое название Яанислинна, а городу Олонец - Аунуксенлинна, то логично было бы дать Ленинграду после овладения им наименование Неванлинна, а по-шведски Неовиус». Далее он зафиксировал реакцию Маннергейма - «по глазам главнокомандующего почувствовалось одобрение шутки». После этого маршал уже серьезно сказал Лехмусу: «Что сделано, то сделано. Теперь нужно поступать так, чтобы осторожно осуществить наши надежды и устремления».
Действительно, даже после взятия Петрозаводска и последующего его переименования для Маннергейма существовала одна серьезная проблема, которая мешала быстрому этническому утверждению тут «великой Финляндии». Дело в том, что именно в этом городе проживало большое количество русского гражданского населения. И данную проблему стали быстро решать так, как это и было предписано в приказе Маннергейма от 8 июля 1941 г. Столица Карелии стала превращаться в гигантский концлагерь. Распоряжение об организации здесь концентрационных или «трудовых» лагерей поступило через две недели после взятия города. Постановили в городе создать колоссальный концентрационный лагерь, рассчитанный на 10 тысяч человек. Этот лагерь затем для большего удобства оккупационной администрации был разделен на семь отдельных лагерей. Создание такого большого количества лагерей в одном городе было связано с тем, что в Петрозаводск стали отправлять русских из других районов Карелии. В руководстве Финляндии хотели, чтобы «простые русские люди, живущие в деревнях, не могли смешиваться с привилегированными карелами, вепсами, ингерманландцами и другими финно-угорскими народами». Поэтому их в большинстве тоже депортировали в Петрозаводск, где над ними «легче» было осуществлять контроль.
…именно здесь можно «было просто организовать размещение людей и их охрану». Это указывало на место, которое финское руководство отводило столице Советской Карелии. При этом было очевидно, что лагерное строительство в городе рассматривалось в качестве лишь «временного варианта». Возможности города, сохранявшего важное транспортное значение, позволяли затем изолированное русское население быстро по железной дороге вывезти с территории «великой Финляндии».
В целом все было «заострено» на очищение для финнов их «жизненного пространства». Это мало чем отличало этническую политику Финляндии от действий нацистской Германии. Неслучайно поэтому в конце 1941 г. представитель Военного управления Восточной Карелии был отправлен в рейх с тем, чтобы там обсудить перспективу депортации русских из Карелии на оккупированную нацистами территорию СССР, а также рассмотреть вопрос о переселении оттуда представителей финно-угорских народов, наоборот, в Карелию. Кроме того, конечно, финскому представителю было поручено в деталях ознакомиться с опытом работы немецкой оккупационной администрации в захваченных районах Советского Союза. Все это, разумеется, являлось частью общего замысла создания, вместе с присоединенными территориями, «великой Финляндии». Таким образом, русское население рассматривалось оккупантами как «недочеловеки», и в отношении него проводилась ярко выраженная политика расовой дискриминации и геноцида.
В итоге к концу 1941 г. Финляндия, проводя очевидные этнические чистки в Карелии, смогла создать на ее территории 14 концентрационных лагерей. Как отмечает профессор С. Г. Веригин, в них за колючую проволоку было определено около 20 тысяч человек. Далее в ходе войны эта цифра выросла до 24 тысяч, что составляло «около 27% всего населения, находившегося в зоне оккупации». Более того, то гражданское славянское население, которое не попало в лагеря, оказалось в так называемых местах принудительного содержания, или на «особых территориях». Это были районы, «куда неродственные финнам народы были выселены оккупационными властями и где они отбывали трудовую повинность», «мало чем отличались от концлагерей». В результате возникла немыслимая, даже дикая для цивилизованного общества ситуация, «практически все национальное (русское) население... находилось либо в концлагерях (переселенческих) лагерях, либо в трудовых лагерях, либо в местах принудительного содержания».
Тем не менее до сих пор неизвестно, какое количество мирных жителей Карелии погибло в местах заключения. Считается, что в итоге созданного по своей сути, как заметил петрозаводский историк К. А. Морозов, «каторжного режима» погибло свыше 14 тысяч человек, или 1/5 населения, проживавшего в захваченной Финляндией части республики.
Столь высокая смертность гражданского населения, особенно среди тех, кто был отправлен финскими оккупационными властями в лагеря, безусловно, была вызвана массовым использованием их для чрезвычайно тяжелого физического труда, который сочетался с «голодом из-за крайне скудного питания, эпидемиями». Но, что особенно важно, в отношении узников активно применялись телесные наказания и использовались такие формы «воспитательной работы», как просто примитивные расстрелы. И это касаться «даже малолетних детей и подростков». О фактах расстрелов заключенных указал, в частности, финский военный историк Х. Сеппяля, находившийся в годы войны в Петрозаводске. Он в своей книге «Финляндия как оккупант» особо подчеркнул, что финны даже «при детях расстреливали заключенных, назначали телесные наказания женщинам, детям и старикам, невзирая на возраст».
В этом отношении можно полностью согласиться с мнением авторитетного петрозаводского историка С. Г. Веригина, который отметил, что созданный в 1941-1942 гг. «финский режим на территории оккупированной Советской Карелии ничем не отличался по жестокости от режима немецко-фашистских захватчиков». При этом исследователь указывает лишь на одну разницу в организации двух этих взаимосвязанных режимов. Веригин подчеркивает, что «конечной целью германских концлагерей являлось уничтожение людей», а «задача финских концлагерей была принципиально иной - изоляция и последующее выселение некоренного населения». Но при этом историк вполне справедливо уточняет что «условия финских концлагерей были таковы, что русские люди погибали без специально поставленной задачи по их уничтожению». Да, их готовили для депортации, а затем оказалось, что их вывозить из Карелии, собственно, стало некуда... Поэтому их неизбежной участью при установленных финской военной оккупационной администрацией порядках становилась в перспективе только смерть.
Знал ли об этом Маннергейм? Да конечно знал! Поэтому, когда финал участия Финляндии в войне для него стал более или менее понятным, в январе 1944 г. он дал строгое указание относительно уничтожения всех материалов, касавшихся оккупированной Карелии. Речь шла конкретно о размноженном экземпляре текста «О проводимой в отношении Восточной Карелии политике». Командный отдел ставки направил 6 января в войска следующее распоряжение: «Верховный главнокомандующий приказывает безотлагательно проконтролировать, где указанные материалы размножены в подчиненных частях, а также изъять их и сжечь». В результате документы, раскрывающие специфику финской политики в Карелии в годы войны, были просто уничтожены.
Тем не менее сейчас популяризируется оторванное от реальности представление о «гуманной» политике, которую финская оккупационная администрация проводила в отношении советского гражданского населения в Карелии. Весьма распространенным является, в частности, утверждение, согласно которому финны в Карелии выполняли лишь функции гуманитарного характера, помогая в общем-то «отсталому» местному населению в его развитии. Поэтому нельзя не согласиться с мнением петрозаводского историка С. Г. Веригина… «по многим параметрам финские власти установили оккупационный режим значительно более жестокий, чем тот, который установила нацистская Германия на оккупированной части СССР». И далее исследователь конкретно пояснил то, чего больше всего опасался после войны Маннергейм: «Сложно найти оккупированную территорию Советского Союза, где бы противник создал такое большое количество мест принудительного содержания, как в Карелии». К этому, вероятно, следует лишь добавить, что в отличие от Германии, где операциями террора против гражданского населения и военнопленных занимались, прежде всего, эсэсовские подразделения, в Финляндии организация как оккупационного режима, так и лагерей была возложена на ведомство Маннергейма.