В. Н. Барышников: Маннергейм в битве за Ленинград. Часть I
Из книги Владимира Николаевича Барышникова «Маннергейм и Советский Союз».
О позиции Маннергейма и о роли Финляндии в блокаде Ленинграда написано довольно много, причем наряду с попытками взглянуть на позицию маршала исторически существуют широко распространившиеся суждения об «особой миссии», которую стремились исполнить возглавляемые маршалом финские войска, которые скорее «прикрывали Ленинград от немцев», нежели чем участвовали в блокаде города. Маршал в своих мемуарах тоже с гордостью заявил, что «мы отказались от похода на Ленинград в тот момент, когда немцы стояли на границе города»...
[Читать далее]В действительности, как справедливо заметил финский историк А. Руси, «в определении главнокомандующим общих оперативных планов в начальной стадии войны вопрос о взятии Ленинграда составлял сущность финско-немецкого военного сотрудничества». Подтверждением этих слов могут служить уникальные дневниковые записи, которые оставил представитель верховного командования Германии при финской ставке генерал В. Эрфурт. В них было весьма ярко отражено отношение Маннергейма к Ленинграду и его судьбе, поскольку тогда немецкий генерал регулярно встречался с маршалом, а затем записывал впечатления от бесед в своем дневнике...
Уже описание первого дня войны выглядит у Эрфурта весьма выразительно, поскольку он смог передать настроение, в котором тогда пребывал финский маршал. По дневниковым записям, в частности, становится хорошо понятно, что сам момент нападения Германии на Советский Союз для Маннергейма был тожественным и достаточно хлопотным днем. Маршал сразу же 22 июня 1941 г. пригласил к себе немецкого генерала, поскольку, как он сказал, именно с ним «нужно было встретиться в этот исторически важный день». Далее Эрфурт записал: «Когда мы пожали друг другу руки, он был, как казалось, глубоко тронут значимостью войны против управляемой большевиками России». Впрочем, этот факт для представителя германского командования не являлся большим открытием. Немцы, конечно, очень хорошо представляли взгляды Маннергейма и его отношение к соседнему государству. Это даже выразилось в речи Гитлера, которую фюрер произнес 22 июня. Он тогда подчеркнул, что в едином строю с немецкими войсками на Севере находятся «финские братья по оружию», которых «возглавляет маршал». …крупные финские столичные газеты спешно опубликовали это выступление в полном объеме.
Однако, поскольку Финляндия вела подготовку к войне на стороне Германии очень скрытно, то официальное заявление Гитлера и обширные комментарии немецкой пропаганды о том, что эта страна выступает против СССР в качестве союзника рейха, обескуражили население и поставили как Маннергейма, так и финское руководство в целом в весьма затруднительное положение. Конечно, можно говорить, как это делает профессор Х. Мейнандер, что «Гитлер в своей речи разоблачил самого себя». Но он разоблачил также и финского маршала. Финляндия, как известно, войны СССР не объявила. Поэтому срочно были конфискованы все выпущенные газеты с речью Гитлера, а финский МИД начал публиковать коммюнике о нейтралитете страны.
Тем не менее финская армия была приведена в полную боевую готовность. «Мобилизация прошла хорошо, - отметил начальник штаба тыловых войск генерал А. Е. Мартола, - и теперь наша полевая армия была в два раза больше, чем в начале “зимней войны”». …для нанесения первых бомбовых ударов по районам Ленинграда, Кронштадта, а также коммуникациям северо-запада СССР немецкая авиация получила в распоряжение шесть финских аэродромов.
Маннергейм, конечно, понимал, что факт использования германской авиацией аэродромов Финляндии для атак территории СССР может неминуемо привести к ответным бомбовым ударам. Поэтому заранее, передавая аэродромы, выразил просьбу, чтобы немецкие ВВС поскорее «уничтожили те советские аэродромы, которые могли угрожать территории Финляндии». Таким образом, в финской ставке учитывали, чем может закончиться присутствие немецкой авиации на территории страны, если Германия из Финляндии начнет бомбардировку жизненно важных объектов Советского Союза. Очевидно, перспектива ответного удара все же мало смущала Маннергейма, который безусловно полагался на сокрушительную военную мощь Третьего рейха.
Действительно, 22 июня в два часа ночи через финский аэродром в Утти пролетело до 18 немецких бомбардировщиков «Ю-88», которые вошли в воздушное пространство Советского Союза. Целью данной операции являлось, как утверждают финские исследователи, минирование «объектов, связанных с судоходством на Неве». Поставленную задачу, очевидно, германские самолеты выполнили. При этом, как отметил военный историк Х. Сеппяля, «с финского воздушного пространства атаковали район Ленинграда еще до перехода в наступление немецкой армии» и начала Великой Отечественной войны.
Однако на этом авианалеты 22 июня не закончились. Еще 14 немецких бомбардировщиков, вылетевших из Восточной Пруссии, также использовали Финляндию для базирования. Причем «на штурманском кресле ведущего бомбардировщика сидел капитан финских ВВС». В результате в советских территориальных водах у Ленинграда и Кронштадта, в фарватере Финского залива, были сброшены 1000-килограммовые мины, сразу же создавшие угрозу коммуникациям советского Балтийского флота.
Тем не менее финская армия не перешла тогда государственную границу СССР, поскольку в соответствии с планом «Барбаросса» она должна была включиться в наступательную операцию на ленинградском направлении строго после подхода к городу немецкой группы армий «Север». Но, как упомянул в своих мемуарах командующий ВВС Ленинградского военного округа А. А. Новиков, «в ночь на 23 июня сигнал воздушной тревоги прозвучал и в городе Ленина». Действительно, 23 июня немецкое командование решило нанести первый авиаудар прямо по Ленинграду. До 18 бомбардировщиков, взлетев поздно вечером с территории Финляндии, пытались прорваться к городу со стороны Карельского перешейка. Причем уже на подлете к цели в районе Сестрорецка они натолкнулись на весьма плотный огонь зенитных орудий. В результате половина этой авиационной группы развернулась и двинулась в сторону Финского залива в направлении Кронштадта, а другая продолжала следовать курсом прямо на Ленинград.
Обе группы немецких самолетов, однако, так и не смогли выполнить поставленной перед ними задачи. У Кронштадта бомбардировщики были встречены плотным заградительным огнем зенитных орудий Балтийского флота. В итоге, по некоторым данным, было сбито «четыре самолета, а остальные повернули обратно». Другая же группа немецких бомбардировщиков оказалась прямо над артиллерийскими позициями 2-го корпуса ПВО. Сразу же один из самолетов этой группы был сбит, остальные, беспорядочно сбросив свой груз, быстро взяли обратный курс на территорию Финляндии.
Что же касается сбитого над Карельским перешейком самолета, то три члена его экипажа смогли катапультироваться. Однако они были сразу же взяты в плен. В результате выяснилось, что этот «экипаж вместе с экипажами других бомбардировщиков получил задачу совершить налет на Ленинград и нанести удар по Кировскому заводу». Таким образом, главными целями сорванного авианалета являлся крупнейший промышленный объект города.
Кроме того, командованию Ленинградского военного округа стали поступать разведывательные данные о том, что немецкие войска готовят масштабные «авиационные удары по Ленинграду». Из получаемых данных становилось ясно, что началось «сосредоточение на аэродромах Финляндии крупных сил немецкой авиации».
…на второй день войны позиция Финляндии стала предельно ясна. Нарушение воздушного пространства СССР превратилось в регулярные боевые операции. Очевидно, что в подобных условиях требовалось дать соответствующий отпор. Об этом решении, естественно, должны были думать, прежде всего, в Москве, поскольку ранее, с началом войны, войскам Ленинградского военного округа был дан категорический приказ, чтобы они «не шли на провокации».
По воспоминаниям начальника штаба округа генерал-майора Д. Н. Никишева, он 23 июня в 12 часов дня связался с заместителем наркома обороны СССР и начальником Генштаба Г. К. Жуковым. Как пишет Никишев, он сообщил ему о систематических фактах нарушения границы со стороны Финляндии. Ответ был категоричным. Жуков твердо сказал: «“Бейте эту св...чь” и положил трубку». Это означало, что для военных загадок уже не было. Боевые действия, развернутые с территории Финляндии, явно указывали, что финны вступили в войну на стороне Германии, и по этому поводу требовались вполне конкретные действия. В результате 25 июня по 18 аэродромам в Финляндии и захваченной Германией Норвегии был нанесен первый мощный авиационный удар...
Ответные действия советской авиации, по выражению финского военного историка X. Сеппяля, «облегчили» и положение правительства Финляндии, искавшего необходимый повод для объявления войны Советскому Союзу. Финскому государственному и военному руководству было особенно важно представить Финляндию как «жертву агрессии», чтобы получить поддержку своей политики среди широких слоев населения страны. Поэтому требовалось представить дело так, чтобы речь шла об «оборонительных» действиях. 25 июня вечером на закрытом заседании парламента выступил премьер-министр Ю. Рангель. Он, ничего не говоря о действиях немецкой авиации с территории Финляндии, изобразил Советский Союз как «государство-агрессора», ставящее целью «ликвидировать финский народ». В силу этого, заявил Рангель, «страна должна обороняться всеми имеющимися средствами».
На следующий день, 26 июня, президент Рюти уже в выступлении по радио официально объявил, что Финляндия находится в состоянии войны с Советским Союзом. Маскируя подготовку в сговоре с Германией агрессии против СССР, Рюти заявил, что со стороны Финляндии будет вестись «своя обособленная оборонительная война». Однако, как справедливо заметил финский военный историк Х. Сеппяля, «цели Финляндии в начале войны были ограничены в том отношении, что ее действия находились в зависимости от действий вооруженных сил Германии, от их поражений или успехов».
Главной целью начавшихся тогда боевых действий являлось взятие Ленинграда. В этом отношении, безусловно, важно знать конечный результат этой операции и что ждало «после победы» агрессора жителей города. Сейчас это хорошо известно. Ленинград должен был быть уничтожен, поскольку «его оккупация рассматривалась как нерешаемая проблема с точки зрения дальнейшего содержания города». О конечном результате начавшейся 22 июня операции, конечно, знал и Маннергейм. 24 июня рейх сообщил об этом. Маннергейм получил из Берлина информацию, что с захватом города он должен быть уничтожен. Об этом стало известно из сообщения финляндского посланника в Берлине Т. Кивимяки, который имел личную беседу с рейхсмаршалом Г. Герингом. Ему сказали, что по итогам войны финны могут получить «также Петербург, который все-таки... лучше уничтожить». Но, узнав о перспективах уничтожения «города своей молодости», города, который он, как считают некоторые, «до конца своих дней любил и помнил», Маннергейм ничуть не смутился. Финские войска вместе с Германией включились в общий поход, который должен был закончиться уничтожением «его Петербурга».
Тем не менее с объявлением войны СССР финская армия не сразу ринулась в бой... Переход в общее наступление находился в полной зависимости от темпов продвижения немецкой группы армий «Север». В результате финские войска были лишь сориентированы на активное ведение боевых операций в приграничных районах. Как писал командир VI армейского корпуса, входившего в эту армию, генерал П. Талвела, было условлено, что они могут «захватить определенную территорию», но не должны «втягиваться в крупные боевые действия».
Именно такую установку финская армия имела до 9 июля. Саму же директиву о начале наступления Маннергейм утвердил 28 июня, причем в последнем пункте приказа «в качестве конечной цели операции указывалась река Свирь и Онежское озеро», то есть районы, глубоко находящиеся на территории СССР. Но еще до начала этого наступления в приграничных столкновениях финские войска встретили достаточно сильный отпор. Не увенчались успехом, в частности, попытки финских частей II армейского корпуса Карельской армии выйти к Ладожскому озеру. Они смогли вклиниться в оборону советских частей приблизительно на 15 километров. При этом потери этого корпуса к 10 июля превысили 2 тысячи человек.
Тем временем, как явствовало из приказа, подписанного Маннергеймом, главная задача Карельской армии заключалась в масштабном прорыве с целью обогнуть Ладожское озеро и выйти с северо-востока на территорию Ленинградской области, где ей следовало соединиться с немецкой группой армий «Север», наступавшей на Ленинград с юго-запада. Это наступление пока не начиналось. Ждали соответствующих сообщений из рейха. Только 9 июля генерал В. Эрфурт объявил, наконец, маршалу, что 10 июля группа армий «Север» начнет разворачивать наступление непосредственно на Ленинград. Это был уже сигнал «к бою». Финские войска также должны были наступать навстречу германским.
Единственное, что не очень понравилось Маннергейму, это то, что о начале финского наступления он получил информацию в самый последний момент, что свидетельствовало о том, что немцы не задумывались об эмоциях и чувствах финского маршала. Хотя при этом, как записал в своем дневнике В. Эрфурт, Маннергейм, как и еще два финских генерала, присутствующих при этом сообщении, «были сильно впечатлены масштабом операции». По наблюдениям представителя немецкого командования, в ставке вообще было «хорошее настроение из-за большой задачи, поставленной перед финнами».
Действительно, 10 июля Маннергейм, как это и требовалось, отдал приказ Карельской армии о переходе в наступление. Но для финских войск не все оказалось полностью благополучно. Развернувшиеся бои приобрели исключительно напряженный, кровопролитный характер. Это само по себе являлось сигналом для Маннергейма, что легких успехов на фронте не будет. Маршал вынужден был признать, что его войска действительно «встретили ожесточенное сопротивление» и «пробивались через сильно укрепленные оборонительные позиции русских с большим трудом». Карельская армия несла серьезные потери. Их общее количество составило в июле около 6700 убитыми и пропавшими без вести, а число раненых достигло 25 тысяч человек. Это составляло 7% боевого состава финской армии. В результате к концу июля продвижение финских войск стало развиваться не так быстро, как планировалось, и в конечном итоге «по военным причинам было приостановлено».
Однако 30 июля Маннергейм отдал новый приказ. Теперь наступление должно было начаться на Карельском перешейке прямо в сторону Ленинграда. Бои здесь тоже приобрели не менее ожесточенный характер. Маннергейм лично прибыл на линию фронта и вынужден был признать, что там начались «тяжелые бои, за которыми я наблюдал с близкого расстояния». Только 5 августа пополненная резервами финская армия осуществила прорыв в центральной части Карельского перешейка. Лишь после этого для Маннергейма обстановка начала складывалась достаточно благоприятно.
Тем не менее общий ход начавшейся войны несколько смущал финского маршала. Предполагаемого блицкрига, как это было ранее в Европе, у Германии явно не получалось. Об этом 18 августа Маннергейм, ничуть не стесняясь, откровенно сказал В. Эрфурту. Он указал, что из-за отсутствия быстрого продвижения германских войск финны вынуждены сдерживать наступление. Немецкий генерал записал в своем дневнике, что маршал тогда «жаловался на длительность войны (скоро пройдет два месяца!)». Маннергейм также подчеркнул, что финские войска под Выборгом уже «устали ждать», поскольку до сих пор «не получают приказ о наступлении». Таким образом, маршал «рвался в бой», который должен был закончиться выходом прямо к стенам Ленинграда. Его сдерживало только отсутствие прорыва и «медленное» наступление с юга на город немецких войск.
Однако свое стремление участвовать в немецком наступлении на ленинградском направлении после войны маршал в своих мемуарах всячески стремился исказить. Безусловно, итог Второй мировой войны оказался не тем, на который Маннергейм рассчитывал летом 1941 г., и теперь, в новых условиях, он конечно, не хотел, чтобы Финляндию как и Германию, обвинили в организации блокады города. Поэтому он задним числом, повествуя о битве за Ленинград, написал: «С самого начала счел необходимым ясно заявить президенту и правительству, что ни в коем случае не буду руководствоваться осуществлением задачи вести наступление против города на Неве». Но эта благородная фраза никоим образом не соответствовала действительности. На самом деле все было далеко не так. Единственное, в чем, вероятно, не хотел участвовать в 1941 г. Маннергейм, это в длительной войне против СССР. Однако именно так и развивались события.
В военном руководстве Германии летом 1941 г. признали, что продвижение их войск оказалось не таким быстрым, как планировалось. Стало понятно, что сходу, «на плечах противника» взять Ленинград не удастся. Поэтому было решено перейти к осаде города, что должно было закончиться его капитуляцией. В результате, как указывают финские историки, когда немецкое «наступление не позволило достигнуть желаемого, то на финское направление стали все больше возлагать надежды».
…20 августа через генерала Эрфурта Маннергейму сообщили, что «у немецкой стороны нет намерения захватить Петербург стремительным штурмом». В результате изменившейся обстановки, как сообщалось маршалу, вермахт «скорее постарается осадить город и разрушить его оборону с помощью авиаударов и артиллерийским огнем». Таким образом, взятие Ленинграда предполагалось в виде хорошо подготовленной осады, а задача Маннергейма «заключается в том, чтобы как можно большее количество финских войск участвовало в блокаде Санкт-Петербурга с севера».
Это сообщение на Маннергейма произвело, по наблюдению Эрфурта, очень «пагубное впечатление». Немецкий генерал записал в своем дневнике: «Было явно заметно, что он не согласился с пожеланиями немцев. Однако сдержался и просто спросил: “Как я могу сделать все это?.. Я не имею ни современного вооружения, ни авиации и несу большие потери”». В результате раскрытия новых немецких замыслов для Маннергейма стало предельно понятно, что все первоначальные планы Германии, которые до этого с ним согласовывались, теперь серьезно изменились… война стала не такой, на которую маршал рассчитывал, допуская в свою страну немецкие войска...
В итоге Маннергейм заявил германскому представителю, что участие финских войск в длительной осаде Ленинграда «является большой задачей, которая никак не могла быть решена слабыми силами финнов». Но полностью и категорически отказаться от дальнейшего осуществления совместных с Германией операций финский маршал не смог. Он лишь хотел оставить за финской армией сугубо вспомогательные функции...
Таким образом, нацистское руководство начало подключать финскую армию к будущей блокаде Ленинграда. И возникает вопрос, мог ли маршал на этапе изменившихся в Германии военных планов отказаться от их реализации и встать на путь «независимой» от Германии войны? Такой шанс у Маннергейма как раз тогда и возник. Именно в тот момент у него реально появилась возможность на весь мир подтвердить «обособленность» финской войны и не участвовать в блокаде Ленинграда.
Дело в том, что именно в это время советское правительство, используя посредничество США, решило предложить правительству Финляндии прекратить боевые действия и заключить новый мирный договор. Письмо И. В. Сталина по этому поводу было направлено Ф. Рузвельту 4 августа. В нем говорилось: «СССР придает большое значение вопросу о нейтрализации Финляндии и отходу ее от Германии». Причем далее еще указывалось, что в Москве готовы «пойти на некоторые территориальные уступки Финляндии с тем, чтобы замирить последнюю и заключить с нею новый мирный договор». И вот 11 августа 1941 г. это предложение СССР было передано Финляндии. О нем, естественно, узнал Маннергейм, так же как и другие руководители страны. Таким образом, у маршала появился реальный выбор либо продолжать достаточно тяжелое наступление против советских войск, либо откликнуться на американское посредничество и мирным путем вернуть утраченные Финляндией территории.
К положительному ответу на данное предложение Финляндию целенаправленно начали подталкивать американцы. Они проявили крайнюю заинтересованность и 19 августа повторно напомнили финскому руководству о советском предложении. Но, естественно, никаких планов Маннергейм менять не собирался. И вообще, как считается, «август 1941 г. являлся пиком настроения уверенности Маннергейма в достижении успеха в наступлении на Ленинград и в осуществлении соединения продвигающихся навстречу друг другу немецких и финских войск». Поэтому в Вашингтон просто сообщили, что «ожидаемое взятие Ленинграда прояснит положение Финляндии на фронте». Сам же Маннергейм, как считают некоторые финские исследователи, вообще не стремился использовать понятие «сепаратная война». Это просто «откровенно противоречило реальности войны». Он решил продолжать вместе с немцами свою битву за Ленинград. И, несомненно, прав в данном вопросе финский историк А. Руси, который достаточно справедливо заметил: «Маловероятно, что Маннергейм на этом этапе проявлял решимость принять какое-то иное или свое собственное, финское решение, отличавшееся от военных операций Германии»...
Для Маннергейма взятие Выборга стало вдвойне приятным, поскольку именно в тот день он узнал, что А. Гитлер сделал его кавалером Рыцарского креста ордена Железный крест... Маннергейм «был заметно удивлен и счастлив», когда узнал о той чести, которой он был удостоен фюрером.
В целом финская армия, не сбавляя темпа, продолжала наступать и уже 31 августа вышла к «старой государственной границе» на реке Сестре. В результате до центра Ленинграда оставалось пройти еще чуть больше 30 километров. И Маннергейм не замедлил отдать приказ сразу же форсировать водную преграду. «Старая государственная граница на перешейке достигнута, - говорилось в приказе,- нам надо вести борьбу до конца, установив границы, обеспечивающие мир». Таким образом, началось непосредственное наступление на ближних подступах к городу.
То, что наступление на Ленинград было вполне продуманной операцией, свидетельствует деловая и откровенная беседа, которая состоялась у финского маршала с немецким генералом Эрфуртом накануне попытки прорыва советских оборонительных линий. Маннергейм вполне деловито обсуждал с Эрфуртом направление главного удара финских войск. Более того, представитель германского верховного командования стал советовать организовать наступление на город по самому короткому маршруту и «атаковать до самой окраины города с северо-запада по обе стороны трассы Выборг - Санкт-Петербург»... Как зафиксировал в своем дневнике немецкий генерал, «маршал, казалось, понял мою идею».
Однако перспектива быстрого выхода финской армии по самому короткому маршруту к окраинам Ленинграда наталкивалась на серьезные проблемы. Прежде всего, у Маннергейма не было достаточного количества войск для реального штурма города. Но даже не это тогда казалось участникам беседы принципиальным. Эрфурт заверил, что «после захвата Ленинграда финский штаб получит большое количество войск». На что последовал достаточно выразительный ответ. «Вы правы, - сказал Маннергейм. - Я полагаю, что Ленинград вряд ли протянет больше недели, если мы его будем жестко осаждать. Однако возникла бы ненормальная ситуация, если бы финские войска не смогли прорваться и немцам пришлось сжимать осадное кольцо в одиночку. Как бы это выглядело, если бы немцы уже находились по внутреннем периметре блокады, а финны - на внешнем. Такой ситуации возникнуть не должно», - подытожил финский маршал. Таким образом, из этой беседы становилось предельно ясно, что Маннергейм просто сомневался в реальных возможностях своих войск, о чем достаточно прозрачно намекнул немецкому генералу.
Но в целом у маршала не было тогда никаких сомнений, что Ленинград будет взят. Его лишь интересовала будущая судьба города. Он вновь решил уточнить это у представителя германского командования. Он тогда спросил: «Что собираются немцы сделать с Санкт-Петербургом?» А когда немецкий генерал ответил, что «цель немецкого военного руководства - полностью его уничтожить», Эрфурт заметил, что это заявление нисколько не смутило финского маршала. Он затем записал в своем дневнике: «Маннергейм ответил ровным голосом: “Тогда русские построят новый город на месте Санкт-Петербурга”». Таким образом, ностальгия или воспоминания о прошлой жизни в некогда «родном» для него городе у бывшего генерала русской армии особо не проявились.
Единственное, что, вероятно, больше всего интересовало маршала, это сохранившиеся в Ленинграде произведения искусства и художественные ценности, особенно коллекции Эрмитажа, поскольку, как указал в своем дневнике Эрфурт, «Маннергейм проявлял большой интерес к артефактам». Маршал, конечно, хорошо знал, что германским командованием уже были созданы специальные команды, которые должны были после захвата Ленинграда начать «решать» так называемые военно-хозяйственные вопросы. Одна из них, получившая кодовое название «Хэла», разместилась в Хельсинки. В задачу этой группы вошло хозяйственное управление северо-западной частью города. Естественно, что созданные немцами эти специальные службы должны были определять «будущее» существующих в Ленинграде ценностей. Также было понятно, что «немецкому командованию и тем, кто должен был осуществлять первоначально оккупационные функции в городе, не хотелось “делиться” награбленным с финской стороной». Поэтому интерес, который проявил тогда Маннергейм, был отнюдь не праздным.
У финского руководства были по этому поводу собственные соображения. Оно считало, что от финнов, «по мере того, как произойдет захват Германией... Петербурга, потребуется направить из Финляндии специалистов по взятию себе необходимого, а также отправлению этого в Финляндию». Более того, уже начали циркулировать слухи, что, «поскольку Петербург будет стерт с лица земли, то там не потребуется несения службы финской полиции». Но мечты «поживиться» за счет ценностей, которые находились в городе, сохранялись, поэтому считалось, что в начале оккупации в город обязательно следует отправить «от Финляндии 30 тысяч человек для несения полицейской службы». Таким образом в Хельсинки надеялись поуправлять и поучаствовать в разграблении ценностей Ленинграда.
Сомнений, что Ленинград будет взят, в Финляндии никаких не возникало. Об этом свидетельствует заранее заготовленная речь для выступления по радио на родном Маннергейму шведском языке. В нем говорилось о взятии (!!!) Ленинграда. В этой речи патетически указывалось: «Пала впервые в своей истории некогда столь великолепная российская столица, находящаяся вблизи от наших границ. Это известие, как и ожидалось, подняло дух каждого финна». Далее без всяких эмоций подчеркивалось: «Для нас, финнов, Петербург действительно принес зло. Он являлся памятником создания русского государства, его завоевательных стремлений». Все это, конечно, подводило к мысли о «ненужности» города для Финляндии.
Эта речь полностью соответствовала устремлениям и целям, которые преследовали войска Маннергейма. Но ее так и не удалось произнести... Финская армия продолжила наступление по самому короткому маршруту к Ленинграду, причем именно по тому, который указал Маннергейму немецкий генерал Эрфурт. В целом финский маршал действовал исключительно как опытный военный. Результат Выборгской операции казался ему очень обнадеживающим. В воспоминаниях маршал записал ее итог: «Полностью разгромленными оказались пять дивизий неприятеля, было взято много пленных и ценного военного снаряжения». Однако количество «разгромленных» дивизий на самом деле не соответствовало реальным потерям советских войск. Отступавшие в целом избежали разгрома. Но, вероятно, финский маршал этого не заметил...
Начавшиеся тогда попытки прорыва оборонительных укреплений, по существующим планам, должны были закончиться выходом войск «к Черной речке и оттуда [финские войска должны. - Примеч. ред.] взять на себя обеспечение блокады Ленинграда с северо-запада». Конкретно речь шла о прорыве Белоостровского участка советского укрепрайона... Эта операция, конечно, могла осуществляться только при ее синхронизации с действиями германского командования. Причем по немецким планам существовала уже идея не прямого штурма города, а форсирование Невы восточнее Ленинграда с возможным прорывом навстречу финнам именно в направлении деревни Агалатово.
Далее немцы четко определили и всю дальнейшую зону военной ответственности финских войск... Финская авиация должна была осуществлять операции не дальше рубежа реки Малой Невы. Это раскрывало конечную цель финальной стадии участия финских войск в возможном штурме. …в ставке Маннергейма тоже считали, что зоной разграничения между Германией и Финляндией станет Нева. Более того, Маннергейм признавал, что после захвата города его «мы не сможем удерживать», и финскую подконтрольную территорию он видел тоже лишь до правого берега Невы. В любом случае при благоприятных обстоятельствах наступление финской армии должно было закончиться тем, что войска Маннергейма ворвутся в северную часть города. Неслучайно тогда в Финляндии начали рассуждать о том, остановятся ли финские войска или же «будут продолжать преследовать противника вместе с немцами “до Урала”».
Так главные стратегические цели были определены, и 1 сентября 1941 г. Маннергейм отдал… приказ о переходе «старой границы». Этот приказ к тому же был согласован с президентом страны Р. Рюти.
О позиции Маннергейма и о роли Финляндии в блокаде Ленинграда написано довольно много, причем наряду с попытками взглянуть на позицию маршала исторически существуют широко распространившиеся суждения об «особой миссии», которую стремились исполнить возглавляемые маршалом финские войска, которые скорее «прикрывали Ленинград от немцев», нежели чем участвовали в блокаде города. Маршал в своих мемуарах тоже с гордостью заявил, что «мы отказались от похода на Ленинград в тот момент, когда немцы стояли на границе города»...
[Читать далее]В действительности, как справедливо заметил финский историк А. Руси, «в определении главнокомандующим общих оперативных планов в начальной стадии войны вопрос о взятии Ленинграда составлял сущность финско-немецкого военного сотрудничества». Подтверждением этих слов могут служить уникальные дневниковые записи, которые оставил представитель верховного командования Германии при финской ставке генерал В. Эрфурт. В них было весьма ярко отражено отношение Маннергейма к Ленинграду и его судьбе, поскольку тогда немецкий генерал регулярно встречался с маршалом, а затем записывал впечатления от бесед в своем дневнике...
Уже описание первого дня войны выглядит у Эрфурта весьма выразительно, поскольку он смог передать настроение, в котором тогда пребывал финский маршал. По дневниковым записям, в частности, становится хорошо понятно, что сам момент нападения Германии на Советский Союз для Маннергейма был тожественным и достаточно хлопотным днем. Маршал сразу же 22 июня 1941 г. пригласил к себе немецкого генерала, поскольку, как он сказал, именно с ним «нужно было встретиться в этот исторически важный день». Далее Эрфурт записал: «Когда мы пожали друг другу руки, он был, как казалось, глубоко тронут значимостью войны против управляемой большевиками России». Впрочем, этот факт для представителя германского командования не являлся большим открытием. Немцы, конечно, очень хорошо представляли взгляды Маннергейма и его отношение к соседнему государству. Это даже выразилось в речи Гитлера, которую фюрер произнес 22 июня. Он тогда подчеркнул, что в едином строю с немецкими войсками на Севере находятся «финские братья по оружию», которых «возглавляет маршал». …крупные финские столичные газеты спешно опубликовали это выступление в полном объеме.
Однако, поскольку Финляндия вела подготовку к войне на стороне Германии очень скрытно, то официальное заявление Гитлера и обширные комментарии немецкой пропаганды о том, что эта страна выступает против СССР в качестве союзника рейха, обескуражили население и поставили как Маннергейма, так и финское руководство в целом в весьма затруднительное положение. Конечно, можно говорить, как это делает профессор Х. Мейнандер, что «Гитлер в своей речи разоблачил самого себя». Но он разоблачил также и финского маршала. Финляндия, как известно, войны СССР не объявила. Поэтому срочно были конфискованы все выпущенные газеты с речью Гитлера, а финский МИД начал публиковать коммюнике о нейтралитете страны.
Тем не менее финская армия была приведена в полную боевую готовность. «Мобилизация прошла хорошо, - отметил начальник штаба тыловых войск генерал А. Е. Мартола, - и теперь наша полевая армия была в два раза больше, чем в начале “зимней войны”». …для нанесения первых бомбовых ударов по районам Ленинграда, Кронштадта, а также коммуникациям северо-запада СССР немецкая авиация получила в распоряжение шесть финских аэродромов.
Маннергейм, конечно, понимал, что факт использования германской авиацией аэродромов Финляндии для атак территории СССР может неминуемо привести к ответным бомбовым ударам. Поэтому заранее, передавая аэродромы, выразил просьбу, чтобы немецкие ВВС поскорее «уничтожили те советские аэродромы, которые могли угрожать территории Финляндии». Таким образом, в финской ставке учитывали, чем может закончиться присутствие немецкой авиации на территории страны, если Германия из Финляндии начнет бомбардировку жизненно важных объектов Советского Союза. Очевидно, перспектива ответного удара все же мало смущала Маннергейма, который безусловно полагался на сокрушительную военную мощь Третьего рейха.
Действительно, 22 июня в два часа ночи через финский аэродром в Утти пролетело до 18 немецких бомбардировщиков «Ю-88», которые вошли в воздушное пространство Советского Союза. Целью данной операции являлось, как утверждают финские исследователи, минирование «объектов, связанных с судоходством на Неве». Поставленную задачу, очевидно, германские самолеты выполнили. При этом, как отметил военный историк Х. Сеппяля, «с финского воздушного пространства атаковали район Ленинграда еще до перехода в наступление немецкой армии» и начала Великой Отечественной войны.
Однако на этом авианалеты 22 июня не закончились. Еще 14 немецких бомбардировщиков, вылетевших из Восточной Пруссии, также использовали Финляндию для базирования. Причем «на штурманском кресле ведущего бомбардировщика сидел капитан финских ВВС». В результате в советских территориальных водах у Ленинграда и Кронштадта, в фарватере Финского залива, были сброшены 1000-килограммовые мины, сразу же создавшие угрозу коммуникациям советского Балтийского флота.
Тем не менее финская армия не перешла тогда государственную границу СССР, поскольку в соответствии с планом «Барбаросса» она должна была включиться в наступательную операцию на ленинградском направлении строго после подхода к городу немецкой группы армий «Север». Но, как упомянул в своих мемуарах командующий ВВС Ленинградского военного округа А. А. Новиков, «в ночь на 23 июня сигнал воздушной тревоги прозвучал и в городе Ленина». Действительно, 23 июня немецкое командование решило нанести первый авиаудар прямо по Ленинграду. До 18 бомбардировщиков, взлетев поздно вечером с территории Финляндии, пытались прорваться к городу со стороны Карельского перешейка. Причем уже на подлете к цели в районе Сестрорецка они натолкнулись на весьма плотный огонь зенитных орудий. В результате половина этой авиационной группы развернулась и двинулась в сторону Финского залива в направлении Кронштадта, а другая продолжала следовать курсом прямо на Ленинград.
Обе группы немецких самолетов, однако, так и не смогли выполнить поставленной перед ними задачи. У Кронштадта бомбардировщики были встречены плотным заградительным огнем зенитных орудий Балтийского флота. В итоге, по некоторым данным, было сбито «четыре самолета, а остальные повернули обратно». Другая же группа немецких бомбардировщиков оказалась прямо над артиллерийскими позициями 2-го корпуса ПВО. Сразу же один из самолетов этой группы был сбит, остальные, беспорядочно сбросив свой груз, быстро взяли обратный курс на территорию Финляндии.
Что же касается сбитого над Карельским перешейком самолета, то три члена его экипажа смогли катапультироваться. Однако они были сразу же взяты в плен. В результате выяснилось, что этот «экипаж вместе с экипажами других бомбардировщиков получил задачу совершить налет на Ленинград и нанести удар по Кировскому заводу». Таким образом, главными целями сорванного авианалета являлся крупнейший промышленный объект города.
Кроме того, командованию Ленинградского военного округа стали поступать разведывательные данные о том, что немецкие войска готовят масштабные «авиационные удары по Ленинграду». Из получаемых данных становилось ясно, что началось «сосредоточение на аэродромах Финляндии крупных сил немецкой авиации».
…на второй день войны позиция Финляндии стала предельно ясна. Нарушение воздушного пространства СССР превратилось в регулярные боевые операции. Очевидно, что в подобных условиях требовалось дать соответствующий отпор. Об этом решении, естественно, должны были думать, прежде всего, в Москве, поскольку ранее, с началом войны, войскам Ленинградского военного округа был дан категорический приказ, чтобы они «не шли на провокации».
По воспоминаниям начальника штаба округа генерал-майора Д. Н. Никишева, он 23 июня в 12 часов дня связался с заместителем наркома обороны СССР и начальником Генштаба Г. К. Жуковым. Как пишет Никишев, он сообщил ему о систематических фактах нарушения границы со стороны Финляндии. Ответ был категоричным. Жуков твердо сказал: «“Бейте эту св...чь” и положил трубку». Это означало, что для военных загадок уже не было. Боевые действия, развернутые с территории Финляндии, явно указывали, что финны вступили в войну на стороне Германии, и по этому поводу требовались вполне конкретные действия. В результате 25 июня по 18 аэродромам в Финляндии и захваченной Германией Норвегии был нанесен первый мощный авиационный удар...
Ответные действия советской авиации, по выражению финского военного историка X. Сеппяля, «облегчили» и положение правительства Финляндии, искавшего необходимый повод для объявления войны Советскому Союзу. Финскому государственному и военному руководству было особенно важно представить Финляндию как «жертву агрессии», чтобы получить поддержку своей политики среди широких слоев населения страны. Поэтому требовалось представить дело так, чтобы речь шла об «оборонительных» действиях. 25 июня вечером на закрытом заседании парламента выступил премьер-министр Ю. Рангель. Он, ничего не говоря о действиях немецкой авиации с территории Финляндии, изобразил Советский Союз как «государство-агрессора», ставящее целью «ликвидировать финский народ». В силу этого, заявил Рангель, «страна должна обороняться всеми имеющимися средствами».
На следующий день, 26 июня, президент Рюти уже в выступлении по радио официально объявил, что Финляндия находится в состоянии войны с Советским Союзом. Маскируя подготовку в сговоре с Германией агрессии против СССР, Рюти заявил, что со стороны Финляндии будет вестись «своя обособленная оборонительная война». Однако, как справедливо заметил финский военный историк Х. Сеппяля, «цели Финляндии в начале войны были ограничены в том отношении, что ее действия находились в зависимости от действий вооруженных сил Германии, от их поражений или успехов».
Главной целью начавшихся тогда боевых действий являлось взятие Ленинграда. В этом отношении, безусловно, важно знать конечный результат этой операции и что ждало «после победы» агрессора жителей города. Сейчас это хорошо известно. Ленинград должен был быть уничтожен, поскольку «его оккупация рассматривалась как нерешаемая проблема с точки зрения дальнейшего содержания города». О конечном результате начавшейся 22 июня операции, конечно, знал и Маннергейм. 24 июня рейх сообщил об этом. Маннергейм получил из Берлина информацию, что с захватом города он должен быть уничтожен. Об этом стало известно из сообщения финляндского посланника в Берлине Т. Кивимяки, который имел личную беседу с рейхсмаршалом Г. Герингом. Ему сказали, что по итогам войны финны могут получить «также Петербург, который все-таки... лучше уничтожить». Но, узнав о перспективах уничтожения «города своей молодости», города, который он, как считают некоторые, «до конца своих дней любил и помнил», Маннергейм ничуть не смутился. Финские войска вместе с Германией включились в общий поход, который должен был закончиться уничтожением «его Петербурга».
Тем не менее с объявлением войны СССР финская армия не сразу ринулась в бой... Переход в общее наступление находился в полной зависимости от темпов продвижения немецкой группы армий «Север». В результате финские войска были лишь сориентированы на активное ведение боевых операций в приграничных районах. Как писал командир VI армейского корпуса, входившего в эту армию, генерал П. Талвела, было условлено, что они могут «захватить определенную территорию», но не должны «втягиваться в крупные боевые действия».
Именно такую установку финская армия имела до 9 июля. Саму же директиву о начале наступления Маннергейм утвердил 28 июня, причем в последнем пункте приказа «в качестве конечной цели операции указывалась река Свирь и Онежское озеро», то есть районы, глубоко находящиеся на территории СССР. Но еще до начала этого наступления в приграничных столкновениях финские войска встретили достаточно сильный отпор. Не увенчались успехом, в частности, попытки финских частей II армейского корпуса Карельской армии выйти к Ладожскому озеру. Они смогли вклиниться в оборону советских частей приблизительно на 15 километров. При этом потери этого корпуса к 10 июля превысили 2 тысячи человек.
Тем временем, как явствовало из приказа, подписанного Маннергеймом, главная задача Карельской армии заключалась в масштабном прорыве с целью обогнуть Ладожское озеро и выйти с северо-востока на территорию Ленинградской области, где ей следовало соединиться с немецкой группой армий «Север», наступавшей на Ленинград с юго-запада. Это наступление пока не начиналось. Ждали соответствующих сообщений из рейха. Только 9 июля генерал В. Эрфурт объявил, наконец, маршалу, что 10 июля группа армий «Север» начнет разворачивать наступление непосредственно на Ленинград. Это был уже сигнал «к бою». Финские войска также должны были наступать навстречу германским.
Единственное, что не очень понравилось Маннергейму, это то, что о начале финского наступления он получил информацию в самый последний момент, что свидетельствовало о том, что немцы не задумывались об эмоциях и чувствах финского маршала. Хотя при этом, как записал в своем дневнике В. Эрфурт, Маннергейм, как и еще два финских генерала, присутствующих при этом сообщении, «были сильно впечатлены масштабом операции». По наблюдениям представителя немецкого командования, в ставке вообще было «хорошее настроение из-за большой задачи, поставленной перед финнами».
Действительно, 10 июля Маннергейм, как это и требовалось, отдал приказ Карельской армии о переходе в наступление. Но для финских войск не все оказалось полностью благополучно. Развернувшиеся бои приобрели исключительно напряженный, кровопролитный характер. Это само по себе являлось сигналом для Маннергейма, что легких успехов на фронте не будет. Маршал вынужден был признать, что его войска действительно «встретили ожесточенное сопротивление» и «пробивались через сильно укрепленные оборонительные позиции русских с большим трудом». Карельская армия несла серьезные потери. Их общее количество составило в июле около 6700 убитыми и пропавшими без вести, а число раненых достигло 25 тысяч человек. Это составляло 7% боевого состава финской армии. В результате к концу июля продвижение финских войск стало развиваться не так быстро, как планировалось, и в конечном итоге «по военным причинам было приостановлено».
Однако 30 июля Маннергейм отдал новый приказ. Теперь наступление должно было начаться на Карельском перешейке прямо в сторону Ленинграда. Бои здесь тоже приобрели не менее ожесточенный характер. Маннергейм лично прибыл на линию фронта и вынужден был признать, что там начались «тяжелые бои, за которыми я наблюдал с близкого расстояния». Только 5 августа пополненная резервами финская армия осуществила прорыв в центральной части Карельского перешейка. Лишь после этого для Маннергейма обстановка начала складывалась достаточно благоприятно.
Тем не менее общий ход начавшейся войны несколько смущал финского маршала. Предполагаемого блицкрига, как это было ранее в Европе, у Германии явно не получалось. Об этом 18 августа Маннергейм, ничуть не стесняясь, откровенно сказал В. Эрфурту. Он указал, что из-за отсутствия быстрого продвижения германских войск финны вынуждены сдерживать наступление. Немецкий генерал записал в своем дневнике, что маршал тогда «жаловался на длительность войны (скоро пройдет два месяца!)». Маннергейм также подчеркнул, что финские войска под Выборгом уже «устали ждать», поскольку до сих пор «не получают приказ о наступлении». Таким образом, маршал «рвался в бой», который должен был закончиться выходом прямо к стенам Ленинграда. Его сдерживало только отсутствие прорыва и «медленное» наступление с юга на город немецких войск.
Однако свое стремление участвовать в немецком наступлении на ленинградском направлении после войны маршал в своих мемуарах всячески стремился исказить. Безусловно, итог Второй мировой войны оказался не тем, на который Маннергейм рассчитывал летом 1941 г., и теперь, в новых условиях, он конечно, не хотел, чтобы Финляндию как и Германию, обвинили в организации блокады города. Поэтому он задним числом, повествуя о битве за Ленинград, написал: «С самого начала счел необходимым ясно заявить президенту и правительству, что ни в коем случае не буду руководствоваться осуществлением задачи вести наступление против города на Неве». Но эта благородная фраза никоим образом не соответствовала действительности. На самом деле все было далеко не так. Единственное, в чем, вероятно, не хотел участвовать в 1941 г. Маннергейм, это в длительной войне против СССР. Однако именно так и развивались события.
В военном руководстве Германии летом 1941 г. признали, что продвижение их войск оказалось не таким быстрым, как планировалось. Стало понятно, что сходу, «на плечах противника» взять Ленинград не удастся. Поэтому было решено перейти к осаде города, что должно было закончиться его капитуляцией. В результате, как указывают финские историки, когда немецкое «наступление не позволило достигнуть желаемого, то на финское направление стали все больше возлагать надежды».
…20 августа через генерала Эрфурта Маннергейму сообщили, что «у немецкой стороны нет намерения захватить Петербург стремительным штурмом». В результате изменившейся обстановки, как сообщалось маршалу, вермахт «скорее постарается осадить город и разрушить его оборону с помощью авиаударов и артиллерийским огнем». Таким образом, взятие Ленинграда предполагалось в виде хорошо подготовленной осады, а задача Маннергейма «заключается в том, чтобы как можно большее количество финских войск участвовало в блокаде Санкт-Петербурга с севера».
Это сообщение на Маннергейма произвело, по наблюдению Эрфурта, очень «пагубное впечатление». Немецкий генерал записал в своем дневнике: «Было явно заметно, что он не согласился с пожеланиями немцев. Однако сдержался и просто спросил: “Как я могу сделать все это?.. Я не имею ни современного вооружения, ни авиации и несу большие потери”». В результате раскрытия новых немецких замыслов для Маннергейма стало предельно понятно, что все первоначальные планы Германии, которые до этого с ним согласовывались, теперь серьезно изменились… война стала не такой, на которую маршал рассчитывал, допуская в свою страну немецкие войска...
В итоге Маннергейм заявил германскому представителю, что участие финских войск в длительной осаде Ленинграда «является большой задачей, которая никак не могла быть решена слабыми силами финнов». Но полностью и категорически отказаться от дальнейшего осуществления совместных с Германией операций финский маршал не смог. Он лишь хотел оставить за финской армией сугубо вспомогательные функции...
Таким образом, нацистское руководство начало подключать финскую армию к будущей блокаде Ленинграда. И возникает вопрос, мог ли маршал на этапе изменившихся в Германии военных планов отказаться от их реализации и встать на путь «независимой» от Германии войны? Такой шанс у Маннергейма как раз тогда и возник. Именно в тот момент у него реально появилась возможность на весь мир подтвердить «обособленность» финской войны и не участвовать в блокаде Ленинграда.
Дело в том, что именно в это время советское правительство, используя посредничество США, решило предложить правительству Финляндии прекратить боевые действия и заключить новый мирный договор. Письмо И. В. Сталина по этому поводу было направлено Ф. Рузвельту 4 августа. В нем говорилось: «СССР придает большое значение вопросу о нейтрализации Финляндии и отходу ее от Германии». Причем далее еще указывалось, что в Москве готовы «пойти на некоторые территориальные уступки Финляндии с тем, чтобы замирить последнюю и заключить с нею новый мирный договор». И вот 11 августа 1941 г. это предложение СССР было передано Финляндии. О нем, естественно, узнал Маннергейм, так же как и другие руководители страны. Таким образом, у маршала появился реальный выбор либо продолжать достаточно тяжелое наступление против советских войск, либо откликнуться на американское посредничество и мирным путем вернуть утраченные Финляндией территории.
К положительному ответу на данное предложение Финляндию целенаправленно начали подталкивать американцы. Они проявили крайнюю заинтересованность и 19 августа повторно напомнили финскому руководству о советском предложении. Но, естественно, никаких планов Маннергейм менять не собирался. И вообще, как считается, «август 1941 г. являлся пиком настроения уверенности Маннергейма в достижении успеха в наступлении на Ленинград и в осуществлении соединения продвигающихся навстречу друг другу немецких и финских войск». Поэтому в Вашингтон просто сообщили, что «ожидаемое взятие Ленинграда прояснит положение Финляндии на фронте». Сам же Маннергейм, как считают некоторые финские исследователи, вообще не стремился использовать понятие «сепаратная война». Это просто «откровенно противоречило реальности войны». Он решил продолжать вместе с немцами свою битву за Ленинград. И, несомненно, прав в данном вопросе финский историк А. Руси, который достаточно справедливо заметил: «Маловероятно, что Маннергейм на этом этапе проявлял решимость принять какое-то иное или свое собственное, финское решение, отличавшееся от военных операций Германии»...
Для Маннергейма взятие Выборга стало вдвойне приятным, поскольку именно в тот день он узнал, что А. Гитлер сделал его кавалером Рыцарского креста ордена Железный крест... Маннергейм «был заметно удивлен и счастлив», когда узнал о той чести, которой он был удостоен фюрером.
В целом финская армия, не сбавляя темпа, продолжала наступать и уже 31 августа вышла к «старой государственной границе» на реке Сестре. В результате до центра Ленинграда оставалось пройти еще чуть больше 30 километров. И Маннергейм не замедлил отдать приказ сразу же форсировать водную преграду. «Старая государственная граница на перешейке достигнута, - говорилось в приказе,- нам надо вести борьбу до конца, установив границы, обеспечивающие мир». Таким образом, началось непосредственное наступление на ближних подступах к городу.
То, что наступление на Ленинград было вполне продуманной операцией, свидетельствует деловая и откровенная беседа, которая состоялась у финского маршала с немецким генералом Эрфуртом накануне попытки прорыва советских оборонительных линий. Маннергейм вполне деловито обсуждал с Эрфуртом направление главного удара финских войск. Более того, представитель германского верховного командования стал советовать организовать наступление на город по самому короткому маршруту и «атаковать до самой окраины города с северо-запада по обе стороны трассы Выборг - Санкт-Петербург»... Как зафиксировал в своем дневнике немецкий генерал, «маршал, казалось, понял мою идею».
Однако перспектива быстрого выхода финской армии по самому короткому маршруту к окраинам Ленинграда наталкивалась на серьезные проблемы. Прежде всего, у Маннергейма не было достаточного количества войск для реального штурма города. Но даже не это тогда казалось участникам беседы принципиальным. Эрфурт заверил, что «после захвата Ленинграда финский штаб получит большое количество войск». На что последовал достаточно выразительный ответ. «Вы правы, - сказал Маннергейм. - Я полагаю, что Ленинград вряд ли протянет больше недели, если мы его будем жестко осаждать. Однако возникла бы ненормальная ситуация, если бы финские войска не смогли прорваться и немцам пришлось сжимать осадное кольцо в одиночку. Как бы это выглядело, если бы немцы уже находились по внутреннем периметре блокады, а финны - на внешнем. Такой ситуации возникнуть не должно», - подытожил финский маршал. Таким образом, из этой беседы становилось предельно ясно, что Маннергейм просто сомневался в реальных возможностях своих войск, о чем достаточно прозрачно намекнул немецкому генералу.
Но в целом у маршала не было тогда никаких сомнений, что Ленинград будет взят. Его лишь интересовала будущая судьба города. Он вновь решил уточнить это у представителя германского командования. Он тогда спросил: «Что собираются немцы сделать с Санкт-Петербургом?» А когда немецкий генерал ответил, что «цель немецкого военного руководства - полностью его уничтожить», Эрфурт заметил, что это заявление нисколько не смутило финского маршала. Он затем записал в своем дневнике: «Маннергейм ответил ровным голосом: “Тогда русские построят новый город на месте Санкт-Петербурга”». Таким образом, ностальгия или воспоминания о прошлой жизни в некогда «родном» для него городе у бывшего генерала русской армии особо не проявились.
Единственное, что, вероятно, больше всего интересовало маршала, это сохранившиеся в Ленинграде произведения искусства и художественные ценности, особенно коллекции Эрмитажа, поскольку, как указал в своем дневнике Эрфурт, «Маннергейм проявлял большой интерес к артефактам». Маршал, конечно, хорошо знал, что германским командованием уже были созданы специальные команды, которые должны были после захвата Ленинграда начать «решать» так называемые военно-хозяйственные вопросы. Одна из них, получившая кодовое название «Хэла», разместилась в Хельсинки. В задачу этой группы вошло хозяйственное управление северо-западной частью города. Естественно, что созданные немцами эти специальные службы должны были определять «будущее» существующих в Ленинграде ценностей. Также было понятно, что «немецкому командованию и тем, кто должен был осуществлять первоначально оккупационные функции в городе, не хотелось “делиться” награбленным с финской стороной». Поэтому интерес, который проявил тогда Маннергейм, был отнюдь не праздным.
У финского руководства были по этому поводу собственные соображения. Оно считало, что от финнов, «по мере того, как произойдет захват Германией... Петербурга, потребуется направить из Финляндии специалистов по взятию себе необходимого, а также отправлению этого в Финляндию». Более того, уже начали циркулировать слухи, что, «поскольку Петербург будет стерт с лица земли, то там не потребуется несения службы финской полиции». Но мечты «поживиться» за счет ценностей, которые находились в городе, сохранялись, поэтому считалось, что в начале оккупации в город обязательно следует отправить «от Финляндии 30 тысяч человек для несения полицейской службы». Таким образом в Хельсинки надеялись поуправлять и поучаствовать в разграблении ценностей Ленинграда.
Сомнений, что Ленинград будет взят, в Финляндии никаких не возникало. Об этом свидетельствует заранее заготовленная речь для выступления по радио на родном Маннергейму шведском языке. В нем говорилось о взятии (!!!) Ленинграда. В этой речи патетически указывалось: «Пала впервые в своей истории некогда столь великолепная российская столица, находящаяся вблизи от наших границ. Это известие, как и ожидалось, подняло дух каждого финна». Далее без всяких эмоций подчеркивалось: «Для нас, финнов, Петербург действительно принес зло. Он являлся памятником создания русского государства, его завоевательных стремлений». Все это, конечно, подводило к мысли о «ненужности» города для Финляндии.
Эта речь полностью соответствовала устремлениям и целям, которые преследовали войска Маннергейма. Но ее так и не удалось произнести... Финская армия продолжила наступление по самому короткому маршруту к Ленинграду, причем именно по тому, который указал Маннергейму немецкий генерал Эрфурт. В целом финский маршал действовал исключительно как опытный военный. Результат Выборгской операции казался ему очень обнадеживающим. В воспоминаниях маршал записал ее итог: «Полностью разгромленными оказались пять дивизий неприятеля, было взято много пленных и ценного военного снаряжения». Однако количество «разгромленных» дивизий на самом деле не соответствовало реальным потерям советских войск. Отступавшие в целом избежали разгрома. Но, вероятно, финский маршал этого не заметил...
Начавшиеся тогда попытки прорыва оборонительных укреплений, по существующим планам, должны были закончиться выходом войск «к Черной речке и оттуда [финские войска должны. - Примеч. ред.] взять на себя обеспечение блокады Ленинграда с северо-запада». Конкретно речь шла о прорыве Белоостровского участка советского укрепрайона... Эта операция, конечно, могла осуществляться только при ее синхронизации с действиями германского командования. Причем по немецким планам существовала уже идея не прямого штурма города, а форсирование Невы восточнее Ленинграда с возможным прорывом навстречу финнам именно в направлении деревни Агалатово.
Далее немцы четко определили и всю дальнейшую зону военной ответственности финских войск... Финская авиация должна была осуществлять операции не дальше рубежа реки Малой Невы. Это раскрывало конечную цель финальной стадии участия финских войск в возможном штурме. …в ставке Маннергейма тоже считали, что зоной разграничения между Германией и Финляндией станет Нева. Более того, Маннергейм признавал, что после захвата города его «мы не сможем удерживать», и финскую подконтрольную территорию он видел тоже лишь до правого берега Невы. В любом случае при благоприятных обстоятельствах наступление финской армии должно было закончиться тем, что войска Маннергейма ворвутся в северную часть города. Неслучайно тогда в Финляндии начали рассуждать о том, остановятся ли финские войска или же «будут продолжать преследовать противника вместе с немцами “до Урала”».
Так главные стратегические цели были определены, и 1 сентября 1941 г. Маннергейм отдал… приказ о переходе «старой границы». Этот приказ к тому же был согласован с президентом страны Р. Рюти.