еще одна семейная история
Сегодня 18 мая 2011 года исполняется 140 лет со дня рождения замечательной петербургской художницы, тонкого графика и известной мирискусницы Анны Петровны Остроумовой-Лебедевой (1871-1955). По случаю круглой даты, повторяю запись полуторагодичной давности.
Сканируя некоторые документы из архива Прадеда - Петра Евгеньевича Корнилова, наткнулся на такой листок бумаги.
Это поздравления ко дню рождения Анны Петровны от сотрудников Русского музея. Что же за «трудные дни» имеются в виду? Смотрим дату - 18 мая 1942 года. В связи с этим хочу вспомнить статью о моем прадеде, для меня - Дедушке Пете, опубликованную пару лет назад в «Невском Времени».
Многими сохраненными произведениями Русский музей обязан историку искусства Петру Корнилову. С 1932 года он был хранителем отдела графики и входил в ученый совет Русского музея. А в годы Войны и Блокады Ленинграда слово «хранитель» на примере его труда приобрело более глубокий нравственный смысл.
«Вчера начала семейный портрет Корниловых. Удивляюсь доверчивости ко мне как к художнику. Чувствую себя сейчас такой бездарной, такой неумелой перед натурой…Кажусь себе обманщицей. Они будут терять со мной время, уставать, позируя, а у меня, я уже вижу, ничего хорошего не выйдет. Прямо стыд и провал! Но я не показываю вида, что так плохо обстоит дело, и вот этим обманываю их…»
Супруги Корниловы, о портрете которых идет речь в блокадном дневнике художника Анны Остроумовой-Лебедевой (запись от 13 июня 1942 года), - кто они? Петр Евгеньевич Корнилов - красноармеец в Гражданскую, выпускник Петроградского университета, профессиональный искусствовед, долгое время работал в археологических экспедициях на Востоке - в Бухаре и Самарканде, а впоследствии и в музеях Казани и Бухары. Затем преподавал в Академии Художеств, в Высшем художественном училище (ранее и ныне Училище имени барона Штиглица). Петр Корнилов говорил о себе: «Я не искусствовед и не художественный критик, я - историк искусств». То же отмечал еще в 1946 году академик Игорь Грабарь: «Зная Петра Евгеньевича Корнилова на протяжении 25 лет его научной и музейной деятельности, я ценю его как выдающегося историка русского искусства и организатора музейной работы…»
После знакомства с Корниловым Анна Острумова-Лебедева писала о нем: «Я скоро сделала вывод, что имею дело с человеком на редкость аккуратным, точным и целеустремленным». По прошествии лет, это знакомство переросло в теплые дружеские отношения.
Елена Григорьевна Корнилова всегда была рядом с мужем и была опорой ему во всех его начинаниях. Вместе они пережили и годы Блокады. С самых первых лет, любое дело Петра Евгеньевича становилось делом и ее жизни. Вместе с маленьким сыном Игорем она последовала за мужем в Среднюю Азию и в Казань. А потом уже в Ленинграде, отправив ребенка в эвакуацию, осталась с мужем в осажденном городе. В наши дни имя Петра Евгеньевича Корнилова, к сожалению, незаслуженно забыто.
«Нас оставалось мало»
Известно, что в ночь с 22 на 23 июня 1941 года в здании ЛОСХа, что на Герцена, 38 собравшиеся художники обсуждали свою роль и ответственность перед страной в новых военных условиях. По мнению большинства, главным направлением их деятельности должна была стать наглядная агитация - плакаты, листы «Боевого карандаша», почтовые открытки. И уже утром второго дня Войны руководство Ленинградского отделения Союза художников представило в горком партии выработанный план действий. И еще через день в городе уже можно было видеть плакат Владимира Серова «Били, бьем, и будем бить!»
В те дни художники, как и другие горожане уходили добровольцами на фронт, многие не вернулись. Более 80 человек погибли в блокадном Ленинграде: Иван Билибин, Николай Тырса, Григорий Бобровский, Николай Лапшин, Павел Шиллинговский… Последний так и не завершил цикл гравюр «Осажденный город»…
А в осажденном городе графики и живописцы продолжали работать, внося свой вклад в общее дело борьбы с врагом. Георгий Верейский и Никифор Пильщиков создавали галереи портретов героев-летчиков - люди должны знать своих защитников в лицо! На холстах Вячеслава Пакулина и Николая Павлова - израненный снарядами и бомбами Ленинград, боевые корабли на Неве, «коллективная уборка снега». А Константин Рудаков продолжил работу над серией иллюстраций к «Войне и миру» и «Анне «Карениной». Несмотря на тяжелейшие условия и голод, художественная жизнь Ленинграда не замирала ни на один день. Первая выставка открылась 2 января 1942 года - в самую жестокую блокадную пору.
Продолжил многолетнюю научную работу по технике акварельной живописи и главный хранитель Русского музея Мстислав Фармаковский. Она была издана в 1950-м году, уже после смерти автора. А исполнявший обязанности директора Григорий Лебедев начал работу над книгой о Русском музее. Она также вышла после Войны в 1946 году. А Петр Евгеньевич Корнилов подготовил несколько статей о советском изобразительном искусстве в дни войны, об Арзамасской школе живописи... Корнилов, как и его товарищи, ездил в воинские части и в госпитали, рассказывал бойцам о Русском музее, об отечественном искусстве…
«В осажденном Ленинграде нас, искусствоведов, оставалось мало», - вспоминал Петр Корнилов, - «Несмотря на все трудности, мы старались не прерывать работы».
«У Шиллинговского закончилась черная краска»
«Художники и собиратели тревожились за судьбу принадлежащим им произведений искусства и уникальных коллекций», - писал Корнилов, - «Они чувствовали и ответственность за сокровища, которым каждую минуту грозила гибель. И действительно, сберечь ценное наследство в промерзших и незащищенных домах, в условиях жестокой осады, людям, истощенным голодом и холодом было трудно. Я охотно взялся за разрешение этой не очень легкой задачи - спасти как можно больше произведений искусства. На саночках перевозил и принимал на хранение в Русский музей наиболее ценное от авторов и собирателей».
Многие из частных коллекций, говорится в «Очерках истории Ленинграда», оказались сбереженными благодаря усилиям заведующего отделом графики музея П.Е. Корнилова. Отлично зная эти коллекции, Корнилов в критические моменты появлялся с санками в самых отдаленных концах Ленинграда и, рискуя жизнью, перевозил произведения искусства под надежные своды музейных хранилищ.
Об одном курьезном случае рассказывал Петр Евгеньевич: «Как-то я застал Анну Петровну Остроумову-Лебедеву в мастерской среди разорванных рисунков и пришел в ужас. «Что это значит?» - спросил я. Но Анна Петровна спокойно ответила: «Умру, и вы чего доброго, все в музей заберете, а тут много вроде и незначительного». Все разорванное я собрал и унес домой. Позднее я показал Анне Петровне восстановленные мною рисунки и акварели. Но взыскательная художница осталась верна своему мнению. Все просмотрев, она написала на папке: «Брак Остроумовой».
«Сегодня пришел Петр Евгеньевич. Он принес мне крошечный кусочек мяса, четыре сушеных белых грибка и четыре мороженые картофелины. (Картофеля мы не видели с осени.) В те дни это были неоценимые сокровища. И я очень была ему за это благодарна, так как последнюю неделю питалась только супом из морской капусты и черным хлебом», записала 13 февраля 1942 года в дневнике Остроумова-Лебедева.
А однажды Корнилов пришел к Анне Петровне, чтобы попросить у нее… тюбик краски. Он сказал: «У Шиллинговского закончилась черная краска, и я решил оказать ему эту маленькую услугу». Для этого пришлось по пути с Площади искусств на Васильевский сделать «небольшой» крюк - зайти на Выборгскую сторону.
Заведующая научной библиотекой Русского музея Алексеева вспоминала, что Корнилов «обеспечивал» коллег дровами: когда развозил на саночках, а когда и в вещевом мешке разносил.
«Ну, не так уж часто это и было», - как бы оправдывался Петр Евгеньевич, - «Я действительно дровами запасся хорошо: участвовал в разборе нескольких деревянных домов. Так что и мне, и друзьям хватило. Возил я их главным образом Митрохину - он так ослаб, что не мог изрубить даже стул».
В самые страшные дни Блокады начальник управления по делам искусств Исполкома Ленгорсовета Бориса Иванович Загурский писал в своем дневнике: «Корнилов стал собирателем ценностей для Русского музея... Много картин он сберег для Русского музея, лично перевозя их на саночках в музей. И этот человек заявил мне, что все его питание сейчас состоит в том, что он 3 раза в день ест по тарелке столярного клея...»
«В здании Русского музея вылетели последние стекла»
В архиве Петра Корнилова сохранился «отчет о проделанной искусствоведами работе». В нем говорится: «В январские дни первой блокадной зимы провели научное заседание, посвященное Владимиру Ильичу Ленину. К этому заседанию организовали небольшую выставку графических произведений из моей коллекции.
Когда блокадная обстановка несколько стабилизировалась, и мы стали, насколько это возможно, привыкать к методическим обстрелам города, была сделана попытка объединить искусствоведов Эрмитажа и Русского музея в Доме ученых…»
Сохранился и написанный рукой Корнилова план работы искусствоведческой секции Дома ученых на 1943 год. Темы заседаний носят преимущественно мирный характер: «Армянская миниатюра», «Театральные образы в изобразительном искусстве Франции XVIII века», «Русская художественная колония в Париже в начале восьмидесятых годов XIX века», «М.В. Нестеров - национальный русский художник», «О военном портрете», «Ленинградские художники за два года Отечественной войны. 1941-1943 гг.», «И.Е. Репин. В связи с 99-ой годовщиной со дня рождения».
В воспоминаниях Петра Корнилова рассказывается об этом заседании 5 августа 1943 года: «Как раз в тот час, когда оно должно было начаться, гитлеровцы открыли по городу ураганный огонь. Только по нашему Дзержинскому району было выпущено около трехсот снарядов. В здании Русского музея вылетели последние стекла. Я был уверен, что никто не рискнет в такой день выйти на улицу, но сам отправился в Дом ученых, так как был основным докладчиком. Однако в назначенное время участники заседания начали собираться, и оно было проведено в Белом зале».
И еще две записи в дневнике Остроумовой-Лебедевой:
«Ездила на трамвае на Васильевский остров на заседание в память умершего 5 апреля талантливого художника Павла Александровича Шиллинговского. Собралось много народу (крепкий народ ленинградцы!). Конечно, организатором этого заседания был наш энтузиаст Петр Евгеньевич, который и выступил с докладом о жизни и творческом пути художника. Потом говорил Доброклонский - о графическом наследии художника. Было много тепла выражено по адресу умершего художника. На стенах висели его великолепные офорты и многие другие произведения. Налетов в этот день, к счастью, не было. Многих из знакомых художников и искусствоведов не узнавала, так они от голодовки наружно изменились, так же, как я сама». (21 августа 1942 г.)
«Вчера под вечер, когда шел обстрел, раздался громкий стук. Открываю - Петр Евгеньевич. Я испугалась и накинулась на него с упреками, как он ходил по улицам во время обстрела и такого ужасного. Он сказал, что у них было тихо, то же самое он предполагал у нас. Приехал он сделать доклад в клинике имени Соловьева, что на Боткинской улице. Когда он подходил к зданию, послышался над его головой свист, и снаряд упал на эту самую клинику. Доклад был отменен, больные отправлены в подвал, а Петр Евгеньевич решил переждать обстрел у меня». И далее: «Не жизнь, а кошмар! И днем, и ночью - жесточайший обстрел. Бьют по соседнему району, осколками снарядов вскапывая землю в нашем дворе и поднимая в воздух известковую пыль, землю и мелкий кирпич. Да и по госпиталям стреляют, которые вокруг нас». (25 июля 1943 г.)
«Я много дал бы, чтобы очутиться в Ленинграде»
В архиве Петра Корнилова хранятся уникальные рукотворные документы блокадной поры - пригласительные билеты и программы мероприятий Ленинградского Дома ученых работы художника Сергея Мочалова. На одном из них два Медных всадника: один - довоенный, другой - обложенный мешками с песком. Таким видели его ленинградцы в годы блокады. Еще приглашение на двадцатипятилетие Большого драматического театра имени Максима Горького, пригласительный билет на вечер памяти Ильи Репина, выполненный художником Николаем Павловым.
Изредка блокадные художники и искусствоведы собирались вместе - когда у Константина Рудакова, когда у Алексея Пахомова, когда у Владимира Конашевича. И каждый раз Иваном Пожильцовым изготавливались пригласительные билеты в количестве 25-30 штук. Писатель Константин Федин, получивший одно из таких литографированных приглашений на «творческий вечер», писал из Москвы своему другу Владимиру Конашевичу: «В ту минуту я много дал бы, чтобы очутиться в Ленинграде и последовать приглашению этого билетика с букетом цветов».
«Не хочу изображать разрушения»
В апреле 1942 года Петр Евгеньевич принял предложение стать старшим (и единственным!) редактором в Ленинградском Государственном издательстве «Искусство». (Зимой 1941-1942 годов издательство не работало.) «Портфеля редакции не могло и быть. Задач встало сразу много, и срочных: создание плакатов, окон ТАСС, настенных картинок о героических подвигах, открытых писем, альбомов…», - писал он в своей автобиографии.
Корнилов обратился к Остроумовой-Лебедевой с просьбой создать автолитографические почтовые открытки с видами Ленинграда. Художница, до самозабвения любившая город, ни за что не хотела изображать разрушений и предложила рисунки, где Ленинград был таким, каким она знала его до войны и каким хотела увидеть после победы. Рисунки эти в большинстве своем - иллюстрации к книге В.Я. Курбатова «Петербург» 1912 года издания. Выпущенные в 1943-м открытки пользовались большим спросом. Анна Петровна получала много теплых писем с фронта и из госпиталей. Солдаты обещали защищать Ленинград до последней капли крови.
Петра Корнилова не стало в 1980 году. Что же касается семейного портрета Корниловых блокадной поры, то судьба его неизвестна. Вполне вероятно, что, неудовлетворенная результатом своей работы, Анна Остроумова-Лебедева уничтожила его. Сохранилась только фотография, она как реликвия хранится в доме внучки Петра Евгеньевича - известной петербургской художницы Наталии Корниловой.
Сканируя некоторые документы из архива Прадеда - Петра Евгеньевича Корнилова, наткнулся на такой листок бумаги.
Это поздравления ко дню рождения Анны Петровны от сотрудников Русского музея. Что же за «трудные дни» имеются в виду? Смотрим дату - 18 мая 1942 года. В связи с этим хочу вспомнить статью о моем прадеде, для меня - Дедушке Пете, опубликованную пару лет назад в «Невском Времени».
Многими сохраненными произведениями Русский музей обязан историку искусства Петру Корнилову. С 1932 года он был хранителем отдела графики и входил в ученый совет Русского музея. А в годы Войны и Блокады Ленинграда слово «хранитель» на примере его труда приобрело более глубокий нравственный смысл.
«Вчера начала семейный портрет Корниловых. Удивляюсь доверчивости ко мне как к художнику. Чувствую себя сейчас такой бездарной, такой неумелой перед натурой…Кажусь себе обманщицей. Они будут терять со мной время, уставать, позируя, а у меня, я уже вижу, ничего хорошего не выйдет. Прямо стыд и провал! Но я не показываю вида, что так плохо обстоит дело, и вот этим обманываю их…»
Супруги Корниловы, о портрете которых идет речь в блокадном дневнике художника Анны Остроумовой-Лебедевой (запись от 13 июня 1942 года), - кто они? Петр Евгеньевич Корнилов - красноармеец в Гражданскую, выпускник Петроградского университета, профессиональный искусствовед, долгое время работал в археологических экспедициях на Востоке - в Бухаре и Самарканде, а впоследствии и в музеях Казани и Бухары. Затем преподавал в Академии Художеств, в Высшем художественном училище (ранее и ныне Училище имени барона Штиглица). Петр Корнилов говорил о себе: «Я не искусствовед и не художественный критик, я - историк искусств». То же отмечал еще в 1946 году академик Игорь Грабарь: «Зная Петра Евгеньевича Корнилова на протяжении 25 лет его научной и музейной деятельности, я ценю его как выдающегося историка русского искусства и организатора музейной работы…»
После знакомства с Корниловым Анна Острумова-Лебедева писала о нем: «Я скоро сделала вывод, что имею дело с человеком на редкость аккуратным, точным и целеустремленным». По прошествии лет, это знакомство переросло в теплые дружеские отношения.
Елена Григорьевна Корнилова всегда была рядом с мужем и была опорой ему во всех его начинаниях. Вместе они пережили и годы Блокады. С самых первых лет, любое дело Петра Евгеньевича становилось делом и ее жизни. Вместе с маленьким сыном Игорем она последовала за мужем в Среднюю Азию и в Казань. А потом уже в Ленинграде, отправив ребенка в эвакуацию, осталась с мужем в осажденном городе. В наши дни имя Петра Евгеньевича Корнилова, к сожалению, незаслуженно забыто.
«Нас оставалось мало»
Известно, что в ночь с 22 на 23 июня 1941 года в здании ЛОСХа, что на Герцена, 38 собравшиеся художники обсуждали свою роль и ответственность перед страной в новых военных условиях. По мнению большинства, главным направлением их деятельности должна была стать наглядная агитация - плакаты, листы «Боевого карандаша», почтовые открытки. И уже утром второго дня Войны руководство Ленинградского отделения Союза художников представило в горком партии выработанный план действий. И еще через день в городе уже можно было видеть плакат Владимира Серова «Били, бьем, и будем бить!»
В те дни художники, как и другие горожане уходили добровольцами на фронт, многие не вернулись. Более 80 человек погибли в блокадном Ленинграде: Иван Билибин, Николай Тырса, Григорий Бобровский, Николай Лапшин, Павел Шиллинговский… Последний так и не завершил цикл гравюр «Осажденный город»…
А в осажденном городе графики и живописцы продолжали работать, внося свой вклад в общее дело борьбы с врагом. Георгий Верейский и Никифор Пильщиков создавали галереи портретов героев-летчиков - люди должны знать своих защитников в лицо! На холстах Вячеслава Пакулина и Николая Павлова - израненный снарядами и бомбами Ленинград, боевые корабли на Неве, «коллективная уборка снега». А Константин Рудаков продолжил работу над серией иллюстраций к «Войне и миру» и «Анне «Карениной». Несмотря на тяжелейшие условия и голод, художественная жизнь Ленинграда не замирала ни на один день. Первая выставка открылась 2 января 1942 года - в самую жестокую блокадную пору.
Продолжил многолетнюю научную работу по технике акварельной живописи и главный хранитель Русского музея Мстислав Фармаковский. Она была издана в 1950-м году, уже после смерти автора. А исполнявший обязанности директора Григорий Лебедев начал работу над книгой о Русском музее. Она также вышла после Войны в 1946 году. А Петр Евгеньевич Корнилов подготовил несколько статей о советском изобразительном искусстве в дни войны, об Арзамасской школе живописи... Корнилов, как и его товарищи, ездил в воинские части и в госпитали, рассказывал бойцам о Русском музее, об отечественном искусстве…
«В осажденном Ленинграде нас, искусствоведов, оставалось мало», - вспоминал Петр Корнилов, - «Несмотря на все трудности, мы старались не прерывать работы».
«У Шиллинговского закончилась черная краска»
«Художники и собиратели тревожились за судьбу принадлежащим им произведений искусства и уникальных коллекций», - писал Корнилов, - «Они чувствовали и ответственность за сокровища, которым каждую минуту грозила гибель. И действительно, сберечь ценное наследство в промерзших и незащищенных домах, в условиях жестокой осады, людям, истощенным голодом и холодом было трудно. Я охотно взялся за разрешение этой не очень легкой задачи - спасти как можно больше произведений искусства. На саночках перевозил и принимал на хранение в Русский музей наиболее ценное от авторов и собирателей».
Многие из частных коллекций, говорится в «Очерках истории Ленинграда», оказались сбереженными благодаря усилиям заведующего отделом графики музея П.Е. Корнилова. Отлично зная эти коллекции, Корнилов в критические моменты появлялся с санками в самых отдаленных концах Ленинграда и, рискуя жизнью, перевозил произведения искусства под надежные своды музейных хранилищ.
Об одном курьезном случае рассказывал Петр Евгеньевич: «Как-то я застал Анну Петровну Остроумову-Лебедеву в мастерской среди разорванных рисунков и пришел в ужас. «Что это значит?» - спросил я. Но Анна Петровна спокойно ответила: «Умру, и вы чего доброго, все в музей заберете, а тут много вроде и незначительного». Все разорванное я собрал и унес домой. Позднее я показал Анне Петровне восстановленные мною рисунки и акварели. Но взыскательная художница осталась верна своему мнению. Все просмотрев, она написала на папке: «Брак Остроумовой».
«Сегодня пришел Петр Евгеньевич. Он принес мне крошечный кусочек мяса, четыре сушеных белых грибка и четыре мороженые картофелины. (Картофеля мы не видели с осени.) В те дни это были неоценимые сокровища. И я очень была ему за это благодарна, так как последнюю неделю питалась только супом из морской капусты и черным хлебом», записала 13 февраля 1942 года в дневнике Остроумова-Лебедева.
А однажды Корнилов пришел к Анне Петровне, чтобы попросить у нее… тюбик краски. Он сказал: «У Шиллинговского закончилась черная краска, и я решил оказать ему эту маленькую услугу». Для этого пришлось по пути с Площади искусств на Васильевский сделать «небольшой» крюк - зайти на Выборгскую сторону.
Заведующая научной библиотекой Русского музея Алексеева вспоминала, что Корнилов «обеспечивал» коллег дровами: когда развозил на саночках, а когда и в вещевом мешке разносил.
«Ну, не так уж часто это и было», - как бы оправдывался Петр Евгеньевич, - «Я действительно дровами запасся хорошо: участвовал в разборе нескольких деревянных домов. Так что и мне, и друзьям хватило. Возил я их главным образом Митрохину - он так ослаб, что не мог изрубить даже стул».
В самые страшные дни Блокады начальник управления по делам искусств Исполкома Ленгорсовета Бориса Иванович Загурский писал в своем дневнике: «Корнилов стал собирателем ценностей для Русского музея... Много картин он сберег для Русского музея, лично перевозя их на саночках в музей. И этот человек заявил мне, что все его питание сейчас состоит в том, что он 3 раза в день ест по тарелке столярного клея...»
«В здании Русского музея вылетели последние стекла»
В архиве Петра Корнилова сохранился «отчет о проделанной искусствоведами работе». В нем говорится: «В январские дни первой блокадной зимы провели научное заседание, посвященное Владимиру Ильичу Ленину. К этому заседанию организовали небольшую выставку графических произведений из моей коллекции.
Когда блокадная обстановка несколько стабилизировалась, и мы стали, насколько это возможно, привыкать к методическим обстрелам города, была сделана попытка объединить искусствоведов Эрмитажа и Русского музея в Доме ученых…»
Сохранился и написанный рукой Корнилова план работы искусствоведческой секции Дома ученых на 1943 год. Темы заседаний носят преимущественно мирный характер: «Армянская миниатюра», «Театральные образы в изобразительном искусстве Франции XVIII века», «Русская художественная колония в Париже в начале восьмидесятых годов XIX века», «М.В. Нестеров - национальный русский художник», «О военном портрете», «Ленинградские художники за два года Отечественной войны. 1941-1943 гг.», «И.Е. Репин. В связи с 99-ой годовщиной со дня рождения».
В воспоминаниях Петра Корнилова рассказывается об этом заседании 5 августа 1943 года: «Как раз в тот час, когда оно должно было начаться, гитлеровцы открыли по городу ураганный огонь. Только по нашему Дзержинскому району было выпущено около трехсот снарядов. В здании Русского музея вылетели последние стекла. Я был уверен, что никто не рискнет в такой день выйти на улицу, но сам отправился в Дом ученых, так как был основным докладчиком. Однако в назначенное время участники заседания начали собираться, и оно было проведено в Белом зале».
И еще две записи в дневнике Остроумовой-Лебедевой:
«Ездила на трамвае на Васильевский остров на заседание в память умершего 5 апреля талантливого художника Павла Александровича Шиллинговского. Собралось много народу (крепкий народ ленинградцы!). Конечно, организатором этого заседания был наш энтузиаст Петр Евгеньевич, который и выступил с докладом о жизни и творческом пути художника. Потом говорил Доброклонский - о графическом наследии художника. Было много тепла выражено по адресу умершего художника. На стенах висели его великолепные офорты и многие другие произведения. Налетов в этот день, к счастью, не было. Многих из знакомых художников и искусствоведов не узнавала, так они от голодовки наружно изменились, так же, как я сама». (21 августа 1942 г.)
«Вчера под вечер, когда шел обстрел, раздался громкий стук. Открываю - Петр Евгеньевич. Я испугалась и накинулась на него с упреками, как он ходил по улицам во время обстрела и такого ужасного. Он сказал, что у них было тихо, то же самое он предполагал у нас. Приехал он сделать доклад в клинике имени Соловьева, что на Боткинской улице. Когда он подходил к зданию, послышался над его головой свист, и снаряд упал на эту самую клинику. Доклад был отменен, больные отправлены в подвал, а Петр Евгеньевич решил переждать обстрел у меня». И далее: «Не жизнь, а кошмар! И днем, и ночью - жесточайший обстрел. Бьют по соседнему району, осколками снарядов вскапывая землю в нашем дворе и поднимая в воздух известковую пыль, землю и мелкий кирпич. Да и по госпиталям стреляют, которые вокруг нас». (25 июля 1943 г.)
«Я много дал бы, чтобы очутиться в Ленинграде»
В архиве Петра Корнилова хранятся уникальные рукотворные документы блокадной поры - пригласительные билеты и программы мероприятий Ленинградского Дома ученых работы художника Сергея Мочалова. На одном из них два Медных всадника: один - довоенный, другой - обложенный мешками с песком. Таким видели его ленинградцы в годы блокады. Еще приглашение на двадцатипятилетие Большого драматического театра имени Максима Горького, пригласительный билет на вечер памяти Ильи Репина, выполненный художником Николаем Павловым.
Изредка блокадные художники и искусствоведы собирались вместе - когда у Константина Рудакова, когда у Алексея Пахомова, когда у Владимира Конашевича. И каждый раз Иваном Пожильцовым изготавливались пригласительные билеты в количестве 25-30 штук. Писатель Константин Федин, получивший одно из таких литографированных приглашений на «творческий вечер», писал из Москвы своему другу Владимиру Конашевичу: «В ту минуту я много дал бы, чтобы очутиться в Ленинграде и последовать приглашению этого билетика с букетом цветов».
«Не хочу изображать разрушения»
В апреле 1942 года Петр Евгеньевич принял предложение стать старшим (и единственным!) редактором в Ленинградском Государственном издательстве «Искусство». (Зимой 1941-1942 годов издательство не работало.) «Портфеля редакции не могло и быть. Задач встало сразу много, и срочных: создание плакатов, окон ТАСС, настенных картинок о героических подвигах, открытых писем, альбомов…», - писал он в своей автобиографии.
Корнилов обратился к Остроумовой-Лебедевой с просьбой создать автолитографические почтовые открытки с видами Ленинграда. Художница, до самозабвения любившая город, ни за что не хотела изображать разрушений и предложила рисунки, где Ленинград был таким, каким она знала его до войны и каким хотела увидеть после победы. Рисунки эти в большинстве своем - иллюстрации к книге В.Я. Курбатова «Петербург» 1912 года издания. Выпущенные в 1943-м открытки пользовались большим спросом. Анна Петровна получала много теплых писем с фронта и из госпиталей. Солдаты обещали защищать Ленинград до последней капли крови.
Петра Корнилова не стало в 1980 году. Что же касается семейного портрета Корниловых блокадной поры, то судьба его неизвестна. Вполне вероятно, что, неудовлетворенная результатом своей работы, Анна Остроумова-Лебедева уничтожила его. Сохранилась только фотография, она как реликвия хранится в доме внучки Петра Евгеньевича - известной петербургской художницы Наталии Корниловой.