Творческие противоречия.
Герман Францевич прокашлялся.
- Что такое творчество? Я подчёркиваю - не осень, а именно творчество. Присмотримся же. При ближайшем рассмотрении некоторые из нас смогут увидеть, что творчество - это умение сказать или сделать что-то новое, небывалое - такое, чего раньше никто не говорил или не делал, а не повторить на новый лад старые добрые проверенные временем поколений зады́. Вспомним, например, фигуру Поля Гогена - одну из недосягаемых вершин дегенеративной Европейской культурки. Или даже Антона Веберна, это не существенно. Но культурка - традиционная культурка - не любит такого и даже вовсе это отрицает, она ревниво охраняет себя от любых «новшеств» и изменений, потому что знает, что это её смерть лютая, жуткая. Таким образом, в обществе традиционной культурки творческий человек оказывается в состоянии непреодолимого с ней противоречия, хотя слово «непреодолимое» можно опустить, потому что где же вы преодолимые противоречия видели, кроме как только в своей круглой квантовой голове, но это, впрочем, ладно.
Герман Францевич замолчал, будто обдумывая, имеет ли смысл развивать тематизм содержимого круглых квантовых голов, и, будто обдумав и решив, что нет, пожалуй, не имеет, продолжил:
- Про другой тип культурки - про тип культурки «быстрее, скорее, больше», я полагаю, много говорить не сто́ит, так как это именно то, во что превращается традиционная культурка после своей жуткой лютой смерти, о которой я уже сказал.
Он снова замолчал, будто обдумывая дальнейшее развитие умозрения, и, будто обдумав, добавил:
- Чем отличается жизнь от смерти и, особенно, чья именно жизнь или смерть - это такой вопрос, который мы, в силу позднего времени и серьёзности темы, сейчас дискутировать не будем.
Он по-военному кивнул головой и хотел сойти с кафедры, но не успел, потому что раздались мощные аплодисменты - громче всех хлопал Актанка, так что у него даже распухли ладони и потом долго болели, отчего он постоянно ронял смартфонку и даже чуть его не разбил - вернее, разбил, но не очень сильно.
Герман Францевич поднял руки, будто призывая всех успокоиться, слегка поклонился и сошёл с кафедры, бодро взяв курс по направлению к столу с алкашкой и закуской.