Про образование в России. Большая статья. 2 часть
начало
- Что вообще с этой ситуацией делать, как вы видите из нее выход, и будет ли он?
- Выходы есть. Самый главный выход - это доверие к коллективам людей, которые занимаются наукой и преподаванием. Министр Ягодин (Геннадий Алексеевич Ягодин (1927-2015) - с 1985 по 1991 год министр высшего и среднего специального образования СССР. - Прим. ред.) в свое время принял решение, которое было простым и очень, на мой взгляд, правильным. Содержание учебных планов должно определяться учеными советами вузов и факультетов. Благодаря этому, например, у нас на факультете были самые лучшие учебные планы за все времена. Они предполагали и выбор студентами курсов, и циклы предметов, в зависимости от того, какую специализацию выбирает студент.
Что интересно (я тогда был зам декана по учебной работе), эти планы мы создавали вместе со студентами. Это была реальная и, кстати, очень быстрая работа по совершенствованию учебного процесса. Конечно, наверное, в масштабах нашей страны так было возможно не везде, но у нас есть потенциальные возможности такого плана. Думаю, опять же, что степень свободы для ведущих вузов и научных организаций должна быть достаточно большая, чтобы могли реализоваться инициативы снизу. И тогда сами ученые, преподаватели и студенты смогут сделать гораздо больше в сфере образования и науки.
[Spoiler (click to open)]Сегодня время такое, что людей, которые реально работают преподавателями или занимаются наукой, спрашивают в последнюю очередь (если спрашивают вообще). Считается, что сфера управления самодостаточна, и не принципиально, чем управлять, - консервным заводом, университетом или факультетом. В результате происходит подмена содержательных реформ и изменений управленческими, которые часто опираются на искусственно придуманные критерии эффективности.
- Если сейчас что-то делать в этом направлении, то какой бы могла быть современная форма правильного существования научного сообщества? Учитывая, что за последние полтора года уровень эмиграции достиг, наверное, исторической кульминации за последние лет двадцать…
- Вы знаете, эмиграция - такое дело… Да, мы говорили одно время, что ученые мигрируют из-за того, что у них нет нужных условий. Но при этом надо понимать, что если все условия будут, это не значит, что уезжать перестанут. Тем не менее, это важная вещь. Если мы обеспечим, первое, научные структуры хорошей и современной аппаратурой и новейшим научным оборудованием, думаю, даже зарплата как фактор отступит на второй план. Далее - сегодня в стране не многие вузы имеют структуру, которая позволяет людям заниматься научной работой. Третье. Если мы имеем структуру, условия, и ученый работает, он должен достаточно свободно общаться с научным сообществом. Тут тоже проблемы. До сих пор у нас в бюджетах фактически нет денег на командировки.
Лет восемь назад в университете мы получили для факультета большой грант по программе «образование». Нам тогда удалось командировать за рубеж в самые разные страны, в том числе в США, Германию, Англию и Францию, просто невероятное число преподавателей и даже технических сотрудников. Это было удивительное время, как вспоминают наши профессора до сих пор, когда мы ехали за рубеж не в роли просителей при нехватке денег, а достойно, понимая, что государство нас этим обеспечило, а значит, мы нужны обществу. Но это было всего один раз.
С другой стороны, наш ректор Виктор Антонович Садовничий часто рассказывает, что в 60-е годы ученые, в частности, математики и физики, которые приезжали в университет на конференции, делали доклады на русском языке. Почему? Потому что наша наука была одной из передовых. Это очень важно, чтобы, наряду с освоением английского языка, мы не забывали о собственном русском языке, условием распространения которого, в том числе, могут стать успехи в науке.
И конечно, самая больная проблема, особенно для мегаполисов, - квартирный вопрос. Стоимость квартир запредельная, зарплата никогда ее не догонит. У молодого ученого появляется семья, дети - а вопросы остаются не решаемыми. Есть огромное количество случаев, когда люди уходят из науки, прежде всего, из-за жилья. Уходят либо на большие деньги, чтобы квартиру можно было купить, либо в структуру, которая может квартирой обеспечить, либо уезжают за рубеж.
Вот буквально три-четыре пункта, которые надо продумать и каким-то образом выполнять.
Двенадцать профессоров на одного ассистента - и другие «выверты» системы
- А как вы вообще сегодня оцениваете состояние преподавательского сообщества? Уровень подготовки, уровень мотивации?..
- Я еще лет десять назад говорил, что кадровая проблема - одна из центральных, и нас может ждать «кадровый коллапс». Дело не просто в естественном постарении кадрового состава. Сегодня возрастной разрыв таков, что молодым студентам преподают даже не дедушки, а прадедушки. Причины понятны. Массовый уход молодых людей из образования после перестройки, многие годы низкая зарплата. И, наконец, непродуманность системы ротации, при которой пожилой профессор мог бы спокойно перейти на должность консультанта, если он нужен факультету или вузу. А сейчас ситуация достигла такой степени, что даже если и будут профессора уходить, то порой их некем заменить - ни по качеству, ни по статусу.
Речь не идет только о возрасте как таковом: у меня на факультете есть профессор Василий Васильевич Соколов, которому далеко за 90, но он как преподаватель даст фору многим тридцатилетним. Речь идет о системе открытости и возможности приема молодых людей и достаточности выбора тех, кто достоин работать. Я вспоминаю Гадамера (Ганс-Георг Гадамер (1900-2002) - немецкий философ, известен как основатель «философской герменевтики». - Прим. ред.), с которым я встречался в 1998 и 2000 году (в этот год я по поручению ректора вручал ему звание почетного профессора), он вышел на пенсию с профессорской должности, как и положено в Германии, в 65 лет. Но что значит ушел? Он потом еще почти 40 лет работал на философском факультете Гейдельберга. Ему сделали отдельный кабинет (кстати, упомянутый мною нынешний декан факультета Антон Кох теперь в нем работает), он не преподавал постоянно, но работал даже больше.
Или Хабермас (Юрген Хабермас (род. 1929) - немецкий философ и социолог. - Прим. ред.), который при встрече в Москве рассказывал: «Я когда стал пенсионером, у меня, учитывая, что 80% пенсия от зарплаты, плюс накопительная пенсия, денег стало больше, чем когда я работал… Плюс гонорары и так далее». Понимаете? А у нас совершенно это не продумано. Конечно, люди старшего возраста должны быть в университете. Но ведь нужны и места молодым! Вот в советское время была должность профессора-консультанта - это же логично, человек в почтенном возрасте может консультировать, может что-то рассказывать молодым преподавателям и так далее. У нас такой схемы сегодня нет.
Опять же зарплата. Это даже не следует обсуждать, но зарплата у молодых преподавателей сегодня совсем мизерная. Человек приходит и работает преподавателем при полной нагрузке, - а некоторые вузы рассматривают указание министерства о предельных 900 часах как оптимальное. Хотя нижний порог тут не установлен, это выдумки вузов. Понятно, что вузам удобно сжимание преподавательского состава, искусственное подогревание конкуренции…
Вторая проблема диспропорций: наш преподавательский состав - это перевернутый конус. В идеале как должно быть: один профессор, потом конус расширяется, внизу пять ассистентов. Логично? Профессор возглавляет школу, отсюда и слово «ассистент» - ассистирует. А у нас наоборот: внизу один ассистент на кафедре, а наверху двенадцать профессоров. Правда, министерство ныне ввело такие драконовские меры для получения званий профессора и доцента, что вскоре, наверное, останутся одни ассистенты. И это тоже проблема, когда для профессора по новым требованиям важно большое количество публикаций, но практически никак не оценивается его труд именно как профессора-преподавателя.
И, наконец, мы снова упираемся в мысль, что ведущие вузы страны должны полностью организовывать свои экзамены. Абитуриенту нужно понимать, что если он идет в МГУ, у него должен быть определенный уровень подготовки, профильный для данного факультета. И если уж мы смирились с ЕГЭ, то именно вес профильного экзамена должен доминировать. А не так, как в этом году я наблюдал: в последний день экзамена две девочки плачут около приемной комиссии. Я спрашиваю, почему. Они по баллам проходили, но в это время вывесили баллы юристов, кто-то там не прошел, схватил документы, побежал, нашел, и попал. Те, мотивированные, не прошли, а тот, немотивированный, принес свои баллы по обществоведению - и всё, его зачислили.
Кстати, разрушение мотивации - это одна из самых больших бед и следствий реформы образования. Сегодня поступление регулирует не содержательная мотивация при выборе профессии, а рейтинговая позиция по результатам ЕГЭ. Это неизбежно повлияет и на качество образования, ибо гораздо больше тратится времени на пролонгирование того, что не было получено в школе. Школа перестроилась. Она стала не системой, дающей или продуцирующей знания, а системой, натаскивающей на ЕГЭ. Вы прекрасно как филолог знаете, что человек может на пятерку сдать ЕГЭ и неграмотно писать.
- Если говорить о нравственном и общественно-политическом состоянии профессорско-преподавательского состава, какие у вас здесь наблюдения?
- Вопрос хороший, я лично считаю, что действительно должен быть внутренний преподавательский нравственный стержень, особенно по отношению к студентам, которые в каком-то смысле являются зависимыми от преподавателя. А для этого необходима определенная дистанция в отношениях. Дистанция не как закрытость, тем более в вопросах знания, но дистанция в форме поведения, которая позволяет сохранять требовательность, объективность.
Практика показывает, что в конечном счете уважением пользуется знающий преподаватель, даже если он излишне строг и соблюдает дистанцию «профессор-студент», а не тип преподавателя, который панибратски похлопывает по плечу и готов вместе со студентом регулярно пивко выпивать. Конечно, возможно и общение вне занятий, но внутренняя дистанция должна сохраняться.
В Гейдельберге я часто видел объявления, когда профессор устраивает прием зачета, например, по классической филологии - в пиццерии. Это старая традиция. Студент, как правило, беден и его стоит подкормить. В этом нет панибратства. А вот разрушение дистанции, на которое идут некоторые преподаватели, думая, что таким образом они будут популярны, - чаще всего это компенсация своей недостаточной профессиональной подготовки. Студенты быстро «раскусывают» такого преподавателя и, что вполне естественно, пользуются этим.
На самом деле студенты ценят дисциплину преподавателя и требовательность к ним, хотя это может им и не очень легко даваться. Процесс обучения, как и в целом процесс приобщения к культуре, всегда строится на определенной системе запретов. Я, например, запрещаю студентам на лекции пользоваться телефонами, смартфонами и обязательно сделаю замечание, вплоть до просьбы покинуть аудиторию, если это вдруг происходит. То же самое касается опозданий.
По поводу нравственности и поведения студентов. У нас противоречивая страна. В советские годы нам предписывали выполнение воспитательной функции. В этом было много плохого, но было много и хорошего. Я сам работал начальником курса, и студенты могли иногда ко мне подойти с какой-то проблемой, признаться в том, в чем они не признались бы ни родителям, ни друзьям. Иногда приходилось выступать своеобразным посредником между администрацией и студентами. Затем произошло отрицание официальной идеологии, и воспитательная функция тоже попала под данный разряд. А когда вдруг осознали, что она всё-таки должна быть у вуза, традиции оказались утраченными, и преподаватели, которые могли бы этим заниматься с душой, перевелись.
Сегодня надо как-то определиться с этим, в том числе и на уровне государства. В той же Германии - ты сошел со ступенек университета и делай, что хочешь, дальше работают законы. Наркотики употребляешь? Есть законы. Разделся, голым пошел? Есть законы. Это касается и преподавателей, и студентов. Трудно себе представить, что декан или ректор будет отвечать за то, что студент совершил тот или иной поступок вне стен университета.
Формально у нас вроде бы тоже так, а в реальности руководитель часто отвечает буквально за всё. И, кстати говоря, это иногда отнимает времени и нервов намного больше, чем профессиональные и административные обязанности. Если же мы должны нести ответственность за воспитание студентов, то государство должно иметь систему поощрения за данную работу. Количество статей или нагрузка являются критериями аттестации преподавателей, а вот как оценить коллегу, который самого себя буквально отдает студентам? Не очень понятно.
И первый, кого надо бы запретить, - это Шекспир
- Но не будешь же за каждым ходить круглосуточно, а потом ругать на лекции?
- Конечно, воспитательная функция должна присутствовать, но незримо. Мы как гуманитарии понимаем, что не надо говорить человеку: «Будь хорошим, не делай плохо». Система запретов тут не работает. С этой точки зрения, первый, кого надо было бы запретить, - это Шекспир. Чего у него только нет: и кровосмешение, и убийства, и ранние любовные отношения. Мы ведь помним, сколько лет было Джульетте. В «Московском комсомольце» это могло бы оказаться в хронике происшествий.
Но мы же не запрещаем Шекспира! И тут я скажу совершенно банальную вещь: культура в целом - это лучшее средство воспитания. Я вот учился в Раменках, и нас каждую неделю водили в театры. Так мы там тосковали, нам в футбол хотелось поиграть! А теперь мы понимаем смысл этих походов…
Я вообще считаю, что культура требует элемента насилия. Она не дается легко. Для того чтобы слушать Баха, вы должны хотя бы привыкнуть к классической музыке. Для того чтобы слушать оперу, вы должны посетить хотя бы несколько раз театр. А современная ситуация еще и обостряет проблему в разы. Попробуйте сегодня оторвать геймера от компьютера и утащить в театр. И это, кстати, снова не берется в расчет. Нам снова говорят сверху: надо вернуть воспитание в обучение, надо то-то, надо то-то. Почему считается, что чиновник лучше знает, как кого воспитывать?!
- Как вы оцениваете сейчас влияние ИГИЛ (террористической организации, запрещенной законодательством Российской Федерации)?
- Ну, во-первых, это общемировая проблема - причем проблема-следствие той мультикультурной ситуации, которую в свое время пропагандировали в Европе. Кстати, почему я был противником введения теологии в вузах? Я сразу сказал, что проиграет от этого, прежде всего, православие. Потому что другие религии, даже внутри христианства, например протестантство, - более активны и поэтому более привлекательны для молодежи.
Второй аспект: молодежи всегда нравится нечто запретное. Ведь террористические организации разных типов всегда существовали, и в них тоже всегда вступала молодежь, это историческая данность. Третье - государство хоть немного должно смотреть, какие книги продаются, что-то надо, возможно, и запретить. Простейший пример: после перестройки везде стала продаваться Библия, рядом лежал «Молот ведьм», а рядом еще - «Mein Kampf». Вот свобода, берите всё. Ну и что, открываешь Библию, ее читать скучно, надо искать все эти потайные смыслы. Вот люди и выбирали.
В культуре, прежде всего классической, всегда присутствует, как писал один из лучших наших культурологов Георгий Степанович Кнабе, культурная дихотомия «прикровенность-откровенность». Это своеобразная культурная оппозиция: нечто запрещается к прямой демонстрации, а нечто разрешается. Всегда есть нечто закрытое и есть нечто открытое.
Первое, что тут лежит на поверхности, - это отношения между мужчиной и женщиной. Понятно, что в них ничего нового от «Камасутры» не добавлено, но никогда «Камасутру» где-нибудь, скажем, в средние века не читали вслух. Это относилось к области прикрытого. А сегодня по телевизору, и ребенку в том числе, можно увидеть то, что вообще недопустимо.
Как шло воспитание в классической культуре? Было несколько полочек с книжками, вот эти книжки для ребенка, и плюс одна полочка такая хитрая, где подставлялись книжки уже более взрослые. И так постепенно, постепенно, постепенно человека воспитывали.
У Ролана Барта в его книжке «Мифологии» есть очень интересная статья «Стриптиз». Чем отличается классический стриптиз? Присутствующий на сцене, скажем так, объект для вас недосягаем. Вы не можете подойти и потрогать его. А вот в соседнем кафе раздевается секретарша: что-то у нее не отстегивается, чего-то не получается, каждый, в принципе, может ее потрогать. Вот принципиальная разница.
Так вот, можно не соглашаться, конечно, но Барт говорит, что первое явление имеет отношение к культуре, а второе - нет. А Юрий Михайлович Лотман, как бы полемизируя с Бартом, занимает более жесткую позицию: сексуальная революция, которая произошла в обществе, принципиально контркультурна, потому что разрушает именно указанную культурную дихотомию. Подростку после просмотра жесткой порнографии будет весьма трудно относиться романтично к лицам противоположного пола. И это может, кстати говоря, еще и стать источником будущих преступлений на сексуальной почве.
И поэтому, когда мы говорим о случаях, возникающих сегодня, мы очень четко понимаем: да, конечно, философия может обсуждать любые темы, и никакие запреты здесь не работают, но при этом мы как преподаватели должны осознавать свою ответственность. Ведь мы можем и Ницше так преподать, что его учение возьмут на вооружение, мы можем о Шопенгауэре, который рассуждает о самоубийстве, так рассказать, что человек захочет попытаться это повторить. Так же и в случае с террористическими организациями.
О флешмобе, преподавательском авторитете и стихах Тютчева
- Что в целом вы можете сказать про состояние современного студенчества? Оно отличается от предыдущих поколений?
- То, что студенты отличаются, это точно. Они меньше знают, точнее, эти знания очень неглубоки. Сейчас часто на экзамене, когда указываешь, что ответ неверен, студент мгновенно перестраивается: «Ой! Я что-то не то сказал», - и сразу говорит другое. Идет перебор легко заменяемых вариантов. Это последствия повального увлечения различного рода конкурсами эрудитов, ответов на вопросы тестов и пр. Клиповая культура, в которой всё можно заменять, модифицировать, - переносится и на процесс получения знаний. Нажал кнопку поисковой системы - и даже не проверяю, а насколько ее ответ имеет отношение к истине.
Но мы, преподаватели, всё же призваны не для того, чтобы говорить: «Ах, какие вы плохие». Мы призваны понять, что такое - сегодняшний студент. Да, он на первом курсе не знает точки кипения. Да, он ничего не слышал об Умберто Эко. Да, он не может ответить на вопрос, с чего начинается «Война и мир». Но это проблема не их, это проблема их школ. И поэтому вузы объективно ставятся в ситуацию пролонгирования школы. Мы вынуждены подстраиваться, дотягивать ребят.
Но у них есть и плюсы. Во-первых, нынешнее поколение лучше знает иностранные языки. И пусть тут доминирует английский, но тем не менее. Они более раскрепощены, хотя этот фактор может носить и негативную коннотацию. Они же социализированы в социальных сетях, но абсолютно не социализированы вовне. Я часто рассказываю, как года четыре назад ко мне подошла группа студентов: «Пойдемте, Владимир Васильевич, с нами флешмоб сделаем». Я говорю: «Какой?» - «Да вот мы пойдем на Кольцевой дороге поплевать на машины сверху». - «Так вас и побить могут!» - говорю.
С одной стороны, приятно, что студенты мне доверяют и пришли меня пригласить, с другой стороны, - сегодня такое тусовочное настроение, что ребят буквально бросает иногда совершенно не в ту сторону. Им часто всё равно, по какому поводу тусоваться, главное - само действие. И поэтому наша задача как преподавателей попытаться находить контакт. Это очень трудно, потому что мы знаете, что потеряли? Авторитет знаний. Раньше для молодого человека взрослый объективно обладал большей информацией. А сегодня молодой человек, оперируя интернетом, обладает иногда гораздо большей информацией, чем взрослый. Ситуация меняется. И сегодня вы авторитет не потому, что у вас много информации, а потому, что вы знаете, как использовать эту информацию и как ее оценивать.
Сегодня молодой человек может найти в интернете стихи Тютчева, под которыми написано «Миронов». И он даже не будет проверять. Для него это объективный результат. А мы можем хотя бы приучать: «Ребята, “Википедия” - это хорошо, но и там могут быть ошибки». Посмотрели российскую «Википедию» - сравните с немецкой, с французской, с английской - уже получите более верный результат. Нужно приучать к тому, что интернет не является структурой, которая дает лишь объективные знания, а это структура, которая под вас всегда подстраивается. Я думаю, это одна из центральных задач современного преподавателя - во-первых, хорошо разбираться в мире информации, а во-вторых - выполнять мировоззренческую коррекцию. И это труднее, чем раньше.
Можно ли «списать» диссертацию?
- Давайте поговорим о плагиате в диссертациях. Полностью списанные диссертации выявлены сообществом «Диссернет», во многих вузах стоит программа «Антиплагиат»…
- Начнем с простой вещи. Я когда-то сам на конференции участвовал в программе запуска «Антиплагиата». Но на самом деле она немного себя дискредитировала в последнее время. Во-первых, эта программа очень дорогая. Для факультета нам надо платить за нее 400 тысяч в год! Во-вторых, юридической силы «Антиплагиат» не имеет. В-третьих, у нее стала хуже подборка для сравнения. В свое время я прогнал через «Антиплагиат» «Феноменологию духа» Гегеля и получил 90% с лишним заимствований. Значит, система несовершенна во многом. И если вы себя проверите, вы, скорее всего, обнаружите тех, кто у вас списал. В-четвертых, «Антиплагиат» легко обойти - например, поставить кавычки… Есть и другие технологии, как его обходить. Я считаю, что опытный преподаватель может в индивидуальном порядке пользоваться этой программой, но это не панацея. Я, например, ищу плагиат другими достаточно эффективными способами.
В Германии пошли по другому пути. Когда вы пишете диплом или защищаете диссертацию, на втором листе диплома вы пишете приблизительно такую фразу: «Я гарантирую, что мой текст не содержит заимствований, что он был не представлен ни в какую государственную комиссию». И наказание здесь до трех лет лишения свободы! Не за плагиат как таковой, а за нарушение этой фразы, за то, что вы нарушили слово. И когда вы защищаете диссертацию, вы даете это слово устно перед всеми.
- А как вы оцениваете ситуацию, когда на совести экспертных советов десятки таких диссертаций, в которых просто заменен один термин на другой?
- Сама процедура организации защиты не позволяет в ряде случае обнаружить плагиат, так как диссертацию внимательно читают оппоненты и рецензент. Определенную ответственность должен нести научный руководитель. И конечно, сама процедура непосредственной защиты, когда выступает соискатель, - должна по логике вскрыть такие недостатки.
Может быть, даже должно быть две оценки: за текст самой диссертации и за непосредственно защиту. И если на защите выявляется, что человек явно не разбирается в проблеме, даже если текст хороший, - это должно быть решающим аргументом для отказа в степени. Не случайно ведь плагиата больше обнаруживается в гуманитарных дисциплинах. Это означает, что именно диссертационные советы работают не очень качественно. А вот в экспертной комиссии это проверить почти невозможно. Более того, ситуация, на мой взгляд, даже ухудшилась. Сегодня экспертная комиссия, особенно когда рассматриваются кандидатские, фактически работает лишь с документами, а не с текстом.
Почему плагиаты в основном обнаруживаются в гуманитарных дисциплинах? Наверное, не пойдет человек защищать диссертацию на мехмате, в которой ничего не смыслит: его сразу распознают во время защиты. А вот у гуманитариев это возможно.
Я не думаю, что используемые ныне технические средства могут действительно помочь, ибо они уже работают с тем, что создано, а надо создавать атмосферу, чтобы это было невозможно в принципе.
- Но незакавыченные цитаты в тексте, когда речь идет о научной степени…
- Вот ВАК для этого и существует. Есть разные методы, можно обнаружить плагиат просто самому, прочитав. У меня одна студентка, причем я был ее научный руководитель, принесла работу, я начал читать и обнаружил очень знакомую мысль. Оказалось, что это прямо списано у меня. Причем, как она мне потом доказывала, - она это списала у другого человека. А была и обратная ситуация. Человек активно публиковал свои тексты, в том числе в интернете. И вдруг выяснилось, что на основании его текстов была написана диссертация. И это не является плагиатом.
Конечно, с этим явлением нужно бороться: экспертная комиссия, моральные принципы, допуск к диссертации и, конечно, чистки. Но при этом мы должны понимать: «списывание» есть и будет, избежать этого нельзя. Это как, не знаю, пожары, как наркомания в обществе.
Кстати, есть ведь и еще более серьезное явление - когда пишут хорошие диссертации, но за другого, за деньги - целые фирмы так работают! И вот это точно должен выявлять диссертационный совет. Когда я в свое время был председателем экспертного совета, мы любого кандидата, который занимал высокий пост, например, в правительстве Москвы, - имели право вызвать и побеседовать с ним. Однажды пришел достаточно высокопоставленный человек, который написал кандидатскую диссертацию… И вот он стоял и вообще ничего нам не говорил. Мы ему задаем вопрос, а он молчит. В конце концов, я уже не выдержал и говорю: «Вы хотя бы скажите, что такое философия». И здесь он выдал. Он подумал-подумал и сказал: «Философия - это жизнь»…
- И ведь не поспоришь…
- Вот и мы так подумали. Но степень не присвоили. А вот сейчас это отменили. Вы уже не можете просто так вызвать человека, для этого существует очень сложная процедура.
И еще одна проблема. Не нужно всё-таки устраивать охоту на ведьм, ибо тогда это становится средством манипуляции, независимо от поставленных целей. Нужно решить, что вот с этого момента все диссертации проходят такую-то проверку с помощью технических средств, и человек должен это соответствующим образом оформить. И не надо расширять это в глубины истории, без этого работы хватает. Понятно, что никакой председатель ВАК или экспертной комиссии не может прямо сегодня это проконтролировать, ибо работает согласно соответствующим инструкциям. Гораздо важнее поднять роль членов комиссий именно как экспертов. Не сводить фактически к количеству публикаций и процедурам, хотя это проще, а доверять экспертам.
В некоторых случаях, даже если автор имеет сотню работ, эксперты могут сделать вывод, что никакой новизны в них нет, а в ряде случаев, может быть, одной работы достаточно, чтобы присвоить степень доктора. Кроме того, сами критерии защиты, новизны и пр. тоже должны отличаться в зависимости от наук. Для меня, например, по большому счету трудно представима «новизна» в философии. Или, точнее, она будет весьма отлична от новизны диссертации по физике, написанной по результатам каких-то проведенных экспериментов. Думаю, это всем понятно, и ВАК сейчас активно реформируется. Поэтому будем надеяться на лучшее!
Владимир Васильевич Миронов - член-корреспондент РАН, доктор философских наук, профессор, заслуженный профессор МГУ имени М. В. Ломоносова, заведующий кафедрой онтологии и теории познания философского факультета МГУ (с 1998 года), декан философского факультета МГУ (с 1998 года).
Родился в 1953 г. в Москве в семье рабочих. После неудачной попытки поступить на философский факультет МГУ работал токарем на заводе. Служил в Советской армии. Поступил на рабфак философского факультета МГУ. Затем учился в очной аспирантуре кафедры диалектического материализма философского факультета МГУ. В 1981 году был приглашён работать на данной кафедре в должности младшего научного сотрудника. С 1983 по 1989 годы работал преподавателем-начальником курса, позднее старшим преподавателем философского факультета. В 1984 году защитил диссертацию кандидата философских наук, в 1988 году был избран доцентом философского факультета. Одновременно с 1988 по 1998 год работал заместителем декана философского факультета по учебной работе. В 1997 году защитил докторскую диссертацию по философии. В 1998 году утверждён в учёном звании профессора.
- Что вообще с этой ситуацией делать, как вы видите из нее выход, и будет ли он?
- Выходы есть. Самый главный выход - это доверие к коллективам людей, которые занимаются наукой и преподаванием. Министр Ягодин (Геннадий Алексеевич Ягодин (1927-2015) - с 1985 по 1991 год министр высшего и среднего специального образования СССР. - Прим. ред.) в свое время принял решение, которое было простым и очень, на мой взгляд, правильным. Содержание учебных планов должно определяться учеными советами вузов и факультетов. Благодаря этому, например, у нас на факультете были самые лучшие учебные планы за все времена. Они предполагали и выбор студентами курсов, и циклы предметов, в зависимости от того, какую специализацию выбирает студент.
Что интересно (я тогда был зам декана по учебной работе), эти планы мы создавали вместе со студентами. Это была реальная и, кстати, очень быстрая работа по совершенствованию учебного процесса. Конечно, наверное, в масштабах нашей страны так было возможно не везде, но у нас есть потенциальные возможности такого плана. Думаю, опять же, что степень свободы для ведущих вузов и научных организаций должна быть достаточно большая, чтобы могли реализоваться инициативы снизу. И тогда сами ученые, преподаватели и студенты смогут сделать гораздо больше в сфере образования и науки.
[Spoiler (click to open)]Сегодня время такое, что людей, которые реально работают преподавателями или занимаются наукой, спрашивают в последнюю очередь (если спрашивают вообще). Считается, что сфера управления самодостаточна, и не принципиально, чем управлять, - консервным заводом, университетом или факультетом. В результате происходит подмена содержательных реформ и изменений управленческими, которые часто опираются на искусственно придуманные критерии эффективности.
- Если сейчас что-то делать в этом направлении, то какой бы могла быть современная форма правильного существования научного сообщества? Учитывая, что за последние полтора года уровень эмиграции достиг, наверное, исторической кульминации за последние лет двадцать…
- Вы знаете, эмиграция - такое дело… Да, мы говорили одно время, что ученые мигрируют из-за того, что у них нет нужных условий. Но при этом надо понимать, что если все условия будут, это не значит, что уезжать перестанут. Тем не менее, это важная вещь. Если мы обеспечим, первое, научные структуры хорошей и современной аппаратурой и новейшим научным оборудованием, думаю, даже зарплата как фактор отступит на второй план. Далее - сегодня в стране не многие вузы имеют структуру, которая позволяет людям заниматься научной работой. Третье. Если мы имеем структуру, условия, и ученый работает, он должен достаточно свободно общаться с научным сообществом. Тут тоже проблемы. До сих пор у нас в бюджетах фактически нет денег на командировки.
Лет восемь назад в университете мы получили для факультета большой грант по программе «образование». Нам тогда удалось командировать за рубеж в самые разные страны, в том числе в США, Германию, Англию и Францию, просто невероятное число преподавателей и даже технических сотрудников. Это было удивительное время, как вспоминают наши профессора до сих пор, когда мы ехали за рубеж не в роли просителей при нехватке денег, а достойно, понимая, что государство нас этим обеспечило, а значит, мы нужны обществу. Но это было всего один раз.
С другой стороны, наш ректор Виктор Антонович Садовничий часто рассказывает, что в 60-е годы ученые, в частности, математики и физики, которые приезжали в университет на конференции, делали доклады на русском языке. Почему? Потому что наша наука была одной из передовых. Это очень важно, чтобы, наряду с освоением английского языка, мы не забывали о собственном русском языке, условием распространения которого, в том числе, могут стать успехи в науке.
И конечно, самая больная проблема, особенно для мегаполисов, - квартирный вопрос. Стоимость квартир запредельная, зарплата никогда ее не догонит. У молодого ученого появляется семья, дети - а вопросы остаются не решаемыми. Есть огромное количество случаев, когда люди уходят из науки, прежде всего, из-за жилья. Уходят либо на большие деньги, чтобы квартиру можно было купить, либо в структуру, которая может квартирой обеспечить, либо уезжают за рубеж.
Вот буквально три-четыре пункта, которые надо продумать и каким-то образом выполнять.
Двенадцать профессоров на одного ассистента - и другие «выверты» системы
- А как вы вообще сегодня оцениваете состояние преподавательского сообщества? Уровень подготовки, уровень мотивации?..
- Я еще лет десять назад говорил, что кадровая проблема - одна из центральных, и нас может ждать «кадровый коллапс». Дело не просто в естественном постарении кадрового состава. Сегодня возрастной разрыв таков, что молодым студентам преподают даже не дедушки, а прадедушки. Причины понятны. Массовый уход молодых людей из образования после перестройки, многие годы низкая зарплата. И, наконец, непродуманность системы ротации, при которой пожилой профессор мог бы спокойно перейти на должность консультанта, если он нужен факультету или вузу. А сейчас ситуация достигла такой степени, что даже если и будут профессора уходить, то порой их некем заменить - ни по качеству, ни по статусу.
Речь не идет только о возрасте как таковом: у меня на факультете есть профессор Василий Васильевич Соколов, которому далеко за 90, но он как преподаватель даст фору многим тридцатилетним. Речь идет о системе открытости и возможности приема молодых людей и достаточности выбора тех, кто достоин работать. Я вспоминаю Гадамера (Ганс-Георг Гадамер (1900-2002) - немецкий философ, известен как основатель «философской герменевтики». - Прим. ред.), с которым я встречался в 1998 и 2000 году (в этот год я по поручению ректора вручал ему звание почетного профессора), он вышел на пенсию с профессорской должности, как и положено в Германии, в 65 лет. Но что значит ушел? Он потом еще почти 40 лет работал на философском факультете Гейдельберга. Ему сделали отдельный кабинет (кстати, упомянутый мною нынешний декан факультета Антон Кох теперь в нем работает), он не преподавал постоянно, но работал даже больше.
Или Хабермас (Юрген Хабермас (род. 1929) - немецкий философ и социолог. - Прим. ред.), который при встрече в Москве рассказывал: «Я когда стал пенсионером, у меня, учитывая, что 80% пенсия от зарплаты, плюс накопительная пенсия, денег стало больше, чем когда я работал… Плюс гонорары и так далее». Понимаете? А у нас совершенно это не продумано. Конечно, люди старшего возраста должны быть в университете. Но ведь нужны и места молодым! Вот в советское время была должность профессора-консультанта - это же логично, человек в почтенном возрасте может консультировать, может что-то рассказывать молодым преподавателям и так далее. У нас такой схемы сегодня нет.
Опять же зарплата. Это даже не следует обсуждать, но зарплата у молодых преподавателей сегодня совсем мизерная. Человек приходит и работает преподавателем при полной нагрузке, - а некоторые вузы рассматривают указание министерства о предельных 900 часах как оптимальное. Хотя нижний порог тут не установлен, это выдумки вузов. Понятно, что вузам удобно сжимание преподавательского состава, искусственное подогревание конкуренции…
Вторая проблема диспропорций: наш преподавательский состав - это перевернутый конус. В идеале как должно быть: один профессор, потом конус расширяется, внизу пять ассистентов. Логично? Профессор возглавляет школу, отсюда и слово «ассистент» - ассистирует. А у нас наоборот: внизу один ассистент на кафедре, а наверху двенадцать профессоров. Правда, министерство ныне ввело такие драконовские меры для получения званий профессора и доцента, что вскоре, наверное, останутся одни ассистенты. И это тоже проблема, когда для профессора по новым требованиям важно большое количество публикаций, но практически никак не оценивается его труд именно как профессора-преподавателя.
И, наконец, мы снова упираемся в мысль, что ведущие вузы страны должны полностью организовывать свои экзамены. Абитуриенту нужно понимать, что если он идет в МГУ, у него должен быть определенный уровень подготовки, профильный для данного факультета. И если уж мы смирились с ЕГЭ, то именно вес профильного экзамена должен доминировать. А не так, как в этом году я наблюдал: в последний день экзамена две девочки плачут около приемной комиссии. Я спрашиваю, почему. Они по баллам проходили, но в это время вывесили баллы юристов, кто-то там не прошел, схватил документы, побежал, нашел, и попал. Те, мотивированные, не прошли, а тот, немотивированный, принес свои баллы по обществоведению - и всё, его зачислили.
Кстати, разрушение мотивации - это одна из самых больших бед и следствий реформы образования. Сегодня поступление регулирует не содержательная мотивация при выборе профессии, а рейтинговая позиция по результатам ЕГЭ. Это неизбежно повлияет и на качество образования, ибо гораздо больше тратится времени на пролонгирование того, что не было получено в школе. Школа перестроилась. Она стала не системой, дающей или продуцирующей знания, а системой, натаскивающей на ЕГЭ. Вы прекрасно как филолог знаете, что человек может на пятерку сдать ЕГЭ и неграмотно писать.
- Если говорить о нравственном и общественно-политическом состоянии профессорско-преподавательского состава, какие у вас здесь наблюдения?
- Вопрос хороший, я лично считаю, что действительно должен быть внутренний преподавательский нравственный стержень, особенно по отношению к студентам, которые в каком-то смысле являются зависимыми от преподавателя. А для этого необходима определенная дистанция в отношениях. Дистанция не как закрытость, тем более в вопросах знания, но дистанция в форме поведения, которая позволяет сохранять требовательность, объективность.
Практика показывает, что в конечном счете уважением пользуется знающий преподаватель, даже если он излишне строг и соблюдает дистанцию «профессор-студент», а не тип преподавателя, который панибратски похлопывает по плечу и готов вместе со студентом регулярно пивко выпивать. Конечно, возможно и общение вне занятий, но внутренняя дистанция должна сохраняться.
В Гейдельберге я часто видел объявления, когда профессор устраивает прием зачета, например, по классической филологии - в пиццерии. Это старая традиция. Студент, как правило, беден и его стоит подкормить. В этом нет панибратства. А вот разрушение дистанции, на которое идут некоторые преподаватели, думая, что таким образом они будут популярны, - чаще всего это компенсация своей недостаточной профессиональной подготовки. Студенты быстро «раскусывают» такого преподавателя и, что вполне естественно, пользуются этим.
На самом деле студенты ценят дисциплину преподавателя и требовательность к ним, хотя это может им и не очень легко даваться. Процесс обучения, как и в целом процесс приобщения к культуре, всегда строится на определенной системе запретов. Я, например, запрещаю студентам на лекции пользоваться телефонами, смартфонами и обязательно сделаю замечание, вплоть до просьбы покинуть аудиторию, если это вдруг происходит. То же самое касается опозданий.
По поводу нравственности и поведения студентов. У нас противоречивая страна. В советские годы нам предписывали выполнение воспитательной функции. В этом было много плохого, но было много и хорошего. Я сам работал начальником курса, и студенты могли иногда ко мне подойти с какой-то проблемой, признаться в том, в чем они не признались бы ни родителям, ни друзьям. Иногда приходилось выступать своеобразным посредником между администрацией и студентами. Затем произошло отрицание официальной идеологии, и воспитательная функция тоже попала под данный разряд. А когда вдруг осознали, что она всё-таки должна быть у вуза, традиции оказались утраченными, и преподаватели, которые могли бы этим заниматься с душой, перевелись.
Сегодня надо как-то определиться с этим, в том числе и на уровне государства. В той же Германии - ты сошел со ступенек университета и делай, что хочешь, дальше работают законы. Наркотики употребляешь? Есть законы. Разделся, голым пошел? Есть законы. Это касается и преподавателей, и студентов. Трудно себе представить, что декан или ректор будет отвечать за то, что студент совершил тот или иной поступок вне стен университета.
Формально у нас вроде бы тоже так, а в реальности руководитель часто отвечает буквально за всё. И, кстати говоря, это иногда отнимает времени и нервов намного больше, чем профессиональные и административные обязанности. Если же мы должны нести ответственность за воспитание студентов, то государство должно иметь систему поощрения за данную работу. Количество статей или нагрузка являются критериями аттестации преподавателей, а вот как оценить коллегу, который самого себя буквально отдает студентам? Не очень понятно.
И первый, кого надо бы запретить, - это Шекспир
- Но не будешь же за каждым ходить круглосуточно, а потом ругать на лекции?
- Конечно, воспитательная функция должна присутствовать, но незримо. Мы как гуманитарии понимаем, что не надо говорить человеку: «Будь хорошим, не делай плохо». Система запретов тут не работает. С этой точки зрения, первый, кого надо было бы запретить, - это Шекспир. Чего у него только нет: и кровосмешение, и убийства, и ранние любовные отношения. Мы ведь помним, сколько лет было Джульетте. В «Московском комсомольце» это могло бы оказаться в хронике происшествий.
Но мы же не запрещаем Шекспира! И тут я скажу совершенно банальную вещь: культура в целом - это лучшее средство воспитания. Я вот учился в Раменках, и нас каждую неделю водили в театры. Так мы там тосковали, нам в футбол хотелось поиграть! А теперь мы понимаем смысл этих походов…
Я вообще считаю, что культура требует элемента насилия. Она не дается легко. Для того чтобы слушать Баха, вы должны хотя бы привыкнуть к классической музыке. Для того чтобы слушать оперу, вы должны посетить хотя бы несколько раз театр. А современная ситуация еще и обостряет проблему в разы. Попробуйте сегодня оторвать геймера от компьютера и утащить в театр. И это, кстати, снова не берется в расчет. Нам снова говорят сверху: надо вернуть воспитание в обучение, надо то-то, надо то-то. Почему считается, что чиновник лучше знает, как кого воспитывать?!
- Как вы оцениваете сейчас влияние ИГИЛ (террористической организации, запрещенной законодательством Российской Федерации)?
- Ну, во-первых, это общемировая проблема - причем проблема-следствие той мультикультурной ситуации, которую в свое время пропагандировали в Европе. Кстати, почему я был противником введения теологии в вузах? Я сразу сказал, что проиграет от этого, прежде всего, православие. Потому что другие религии, даже внутри христианства, например протестантство, - более активны и поэтому более привлекательны для молодежи.
Второй аспект: молодежи всегда нравится нечто запретное. Ведь террористические организации разных типов всегда существовали, и в них тоже всегда вступала молодежь, это историческая данность. Третье - государство хоть немного должно смотреть, какие книги продаются, что-то надо, возможно, и запретить. Простейший пример: после перестройки везде стала продаваться Библия, рядом лежал «Молот ведьм», а рядом еще - «Mein Kampf». Вот свобода, берите всё. Ну и что, открываешь Библию, ее читать скучно, надо искать все эти потайные смыслы. Вот люди и выбирали.
В культуре, прежде всего классической, всегда присутствует, как писал один из лучших наших культурологов Георгий Степанович Кнабе, культурная дихотомия «прикровенность-откровенность». Это своеобразная культурная оппозиция: нечто запрещается к прямой демонстрации, а нечто разрешается. Всегда есть нечто закрытое и есть нечто открытое.
Первое, что тут лежит на поверхности, - это отношения между мужчиной и женщиной. Понятно, что в них ничего нового от «Камасутры» не добавлено, но никогда «Камасутру» где-нибудь, скажем, в средние века не читали вслух. Это относилось к области прикрытого. А сегодня по телевизору, и ребенку в том числе, можно увидеть то, что вообще недопустимо.
Как шло воспитание в классической культуре? Было несколько полочек с книжками, вот эти книжки для ребенка, и плюс одна полочка такая хитрая, где подставлялись книжки уже более взрослые. И так постепенно, постепенно, постепенно человека воспитывали.
У Ролана Барта в его книжке «Мифологии» есть очень интересная статья «Стриптиз». Чем отличается классический стриптиз? Присутствующий на сцене, скажем так, объект для вас недосягаем. Вы не можете подойти и потрогать его. А вот в соседнем кафе раздевается секретарша: что-то у нее не отстегивается, чего-то не получается, каждый, в принципе, может ее потрогать. Вот принципиальная разница.
Так вот, можно не соглашаться, конечно, но Барт говорит, что первое явление имеет отношение к культуре, а второе - нет. А Юрий Михайлович Лотман, как бы полемизируя с Бартом, занимает более жесткую позицию: сексуальная революция, которая произошла в обществе, принципиально контркультурна, потому что разрушает именно указанную культурную дихотомию. Подростку после просмотра жесткой порнографии будет весьма трудно относиться романтично к лицам противоположного пола. И это может, кстати говоря, еще и стать источником будущих преступлений на сексуальной почве.
И поэтому, когда мы говорим о случаях, возникающих сегодня, мы очень четко понимаем: да, конечно, философия может обсуждать любые темы, и никакие запреты здесь не работают, но при этом мы как преподаватели должны осознавать свою ответственность. Ведь мы можем и Ницше так преподать, что его учение возьмут на вооружение, мы можем о Шопенгауэре, который рассуждает о самоубийстве, так рассказать, что человек захочет попытаться это повторить. Так же и в случае с террористическими организациями.
О флешмобе, преподавательском авторитете и стихах Тютчева
- Что в целом вы можете сказать про состояние современного студенчества? Оно отличается от предыдущих поколений?
- То, что студенты отличаются, это точно. Они меньше знают, точнее, эти знания очень неглубоки. Сейчас часто на экзамене, когда указываешь, что ответ неверен, студент мгновенно перестраивается: «Ой! Я что-то не то сказал», - и сразу говорит другое. Идет перебор легко заменяемых вариантов. Это последствия повального увлечения различного рода конкурсами эрудитов, ответов на вопросы тестов и пр. Клиповая культура, в которой всё можно заменять, модифицировать, - переносится и на процесс получения знаний. Нажал кнопку поисковой системы - и даже не проверяю, а насколько ее ответ имеет отношение к истине.
Но мы, преподаватели, всё же призваны не для того, чтобы говорить: «Ах, какие вы плохие». Мы призваны понять, что такое - сегодняшний студент. Да, он на первом курсе не знает точки кипения. Да, он ничего не слышал об Умберто Эко. Да, он не может ответить на вопрос, с чего начинается «Война и мир». Но это проблема не их, это проблема их школ. И поэтому вузы объективно ставятся в ситуацию пролонгирования школы. Мы вынуждены подстраиваться, дотягивать ребят.
Но у них есть и плюсы. Во-первых, нынешнее поколение лучше знает иностранные языки. И пусть тут доминирует английский, но тем не менее. Они более раскрепощены, хотя этот фактор может носить и негативную коннотацию. Они же социализированы в социальных сетях, но абсолютно не социализированы вовне. Я часто рассказываю, как года четыре назад ко мне подошла группа студентов: «Пойдемте, Владимир Васильевич, с нами флешмоб сделаем». Я говорю: «Какой?» - «Да вот мы пойдем на Кольцевой дороге поплевать на машины сверху». - «Так вас и побить могут!» - говорю.
С одной стороны, приятно, что студенты мне доверяют и пришли меня пригласить, с другой стороны, - сегодня такое тусовочное настроение, что ребят буквально бросает иногда совершенно не в ту сторону. Им часто всё равно, по какому поводу тусоваться, главное - само действие. И поэтому наша задача как преподавателей попытаться находить контакт. Это очень трудно, потому что мы знаете, что потеряли? Авторитет знаний. Раньше для молодого человека взрослый объективно обладал большей информацией. А сегодня молодой человек, оперируя интернетом, обладает иногда гораздо большей информацией, чем взрослый. Ситуация меняется. И сегодня вы авторитет не потому, что у вас много информации, а потому, что вы знаете, как использовать эту информацию и как ее оценивать.
Сегодня молодой человек может найти в интернете стихи Тютчева, под которыми написано «Миронов». И он даже не будет проверять. Для него это объективный результат. А мы можем хотя бы приучать: «Ребята, “Википедия” - это хорошо, но и там могут быть ошибки». Посмотрели российскую «Википедию» - сравните с немецкой, с французской, с английской - уже получите более верный результат. Нужно приучать к тому, что интернет не является структурой, которая дает лишь объективные знания, а это структура, которая под вас всегда подстраивается. Я думаю, это одна из центральных задач современного преподавателя - во-первых, хорошо разбираться в мире информации, а во-вторых - выполнять мировоззренческую коррекцию. И это труднее, чем раньше.
Можно ли «списать» диссертацию?
- Давайте поговорим о плагиате в диссертациях. Полностью списанные диссертации выявлены сообществом «Диссернет», во многих вузах стоит программа «Антиплагиат»…
- Начнем с простой вещи. Я когда-то сам на конференции участвовал в программе запуска «Антиплагиата». Но на самом деле она немного себя дискредитировала в последнее время. Во-первых, эта программа очень дорогая. Для факультета нам надо платить за нее 400 тысяч в год! Во-вторых, юридической силы «Антиплагиат» не имеет. В-третьих, у нее стала хуже подборка для сравнения. В свое время я прогнал через «Антиплагиат» «Феноменологию духа» Гегеля и получил 90% с лишним заимствований. Значит, система несовершенна во многом. И если вы себя проверите, вы, скорее всего, обнаружите тех, кто у вас списал. В-четвертых, «Антиплагиат» легко обойти - например, поставить кавычки… Есть и другие технологии, как его обходить. Я считаю, что опытный преподаватель может в индивидуальном порядке пользоваться этой программой, но это не панацея. Я, например, ищу плагиат другими достаточно эффективными способами.
В Германии пошли по другому пути. Когда вы пишете диплом или защищаете диссертацию, на втором листе диплома вы пишете приблизительно такую фразу: «Я гарантирую, что мой текст не содержит заимствований, что он был не представлен ни в какую государственную комиссию». И наказание здесь до трех лет лишения свободы! Не за плагиат как таковой, а за нарушение этой фразы, за то, что вы нарушили слово. И когда вы защищаете диссертацию, вы даете это слово устно перед всеми.
- А как вы оцениваете ситуацию, когда на совести экспертных советов десятки таких диссертаций, в которых просто заменен один термин на другой?
- Сама процедура организации защиты не позволяет в ряде случае обнаружить плагиат, так как диссертацию внимательно читают оппоненты и рецензент. Определенную ответственность должен нести научный руководитель. И конечно, сама процедура непосредственной защиты, когда выступает соискатель, - должна по логике вскрыть такие недостатки.
Может быть, даже должно быть две оценки: за текст самой диссертации и за непосредственно защиту. И если на защите выявляется, что человек явно не разбирается в проблеме, даже если текст хороший, - это должно быть решающим аргументом для отказа в степени. Не случайно ведь плагиата больше обнаруживается в гуманитарных дисциплинах. Это означает, что именно диссертационные советы работают не очень качественно. А вот в экспертной комиссии это проверить почти невозможно. Более того, ситуация, на мой взгляд, даже ухудшилась. Сегодня экспертная комиссия, особенно когда рассматриваются кандидатские, фактически работает лишь с документами, а не с текстом.
Почему плагиаты в основном обнаруживаются в гуманитарных дисциплинах? Наверное, не пойдет человек защищать диссертацию на мехмате, в которой ничего не смыслит: его сразу распознают во время защиты. А вот у гуманитариев это возможно.
Я не думаю, что используемые ныне технические средства могут действительно помочь, ибо они уже работают с тем, что создано, а надо создавать атмосферу, чтобы это было невозможно в принципе.
- Но незакавыченные цитаты в тексте, когда речь идет о научной степени…
- Вот ВАК для этого и существует. Есть разные методы, можно обнаружить плагиат просто самому, прочитав. У меня одна студентка, причем я был ее научный руководитель, принесла работу, я начал читать и обнаружил очень знакомую мысль. Оказалось, что это прямо списано у меня. Причем, как она мне потом доказывала, - она это списала у другого человека. А была и обратная ситуация. Человек активно публиковал свои тексты, в том числе в интернете. И вдруг выяснилось, что на основании его текстов была написана диссертация. И это не является плагиатом.
Конечно, с этим явлением нужно бороться: экспертная комиссия, моральные принципы, допуск к диссертации и, конечно, чистки. Но при этом мы должны понимать: «списывание» есть и будет, избежать этого нельзя. Это как, не знаю, пожары, как наркомания в обществе.
Кстати, есть ведь и еще более серьезное явление - когда пишут хорошие диссертации, но за другого, за деньги - целые фирмы так работают! И вот это точно должен выявлять диссертационный совет. Когда я в свое время был председателем экспертного совета, мы любого кандидата, который занимал высокий пост, например, в правительстве Москвы, - имели право вызвать и побеседовать с ним. Однажды пришел достаточно высокопоставленный человек, который написал кандидатскую диссертацию… И вот он стоял и вообще ничего нам не говорил. Мы ему задаем вопрос, а он молчит. В конце концов, я уже не выдержал и говорю: «Вы хотя бы скажите, что такое философия». И здесь он выдал. Он подумал-подумал и сказал: «Философия - это жизнь»…
- И ведь не поспоришь…
- Вот и мы так подумали. Но степень не присвоили. А вот сейчас это отменили. Вы уже не можете просто так вызвать человека, для этого существует очень сложная процедура.
И еще одна проблема. Не нужно всё-таки устраивать охоту на ведьм, ибо тогда это становится средством манипуляции, независимо от поставленных целей. Нужно решить, что вот с этого момента все диссертации проходят такую-то проверку с помощью технических средств, и человек должен это соответствующим образом оформить. И не надо расширять это в глубины истории, без этого работы хватает. Понятно, что никакой председатель ВАК или экспертной комиссии не может прямо сегодня это проконтролировать, ибо работает согласно соответствующим инструкциям. Гораздо важнее поднять роль членов комиссий именно как экспертов. Не сводить фактически к количеству публикаций и процедурам, хотя это проще, а доверять экспертам.
В некоторых случаях, даже если автор имеет сотню работ, эксперты могут сделать вывод, что никакой новизны в них нет, а в ряде случаев, может быть, одной работы достаточно, чтобы присвоить степень доктора. Кроме того, сами критерии защиты, новизны и пр. тоже должны отличаться в зависимости от наук. Для меня, например, по большому счету трудно представима «новизна» в философии. Или, точнее, она будет весьма отлична от новизны диссертации по физике, написанной по результатам каких-то проведенных экспериментов. Думаю, это всем понятно, и ВАК сейчас активно реформируется. Поэтому будем надеяться на лучшее!
Владимир Васильевич Миронов - член-корреспондент РАН, доктор философских наук, профессор, заслуженный профессор МГУ имени М. В. Ломоносова, заведующий кафедрой онтологии и теории познания философского факультета МГУ (с 1998 года), декан философского факультета МГУ (с 1998 года).
Родился в 1953 г. в Москве в семье рабочих. После неудачной попытки поступить на философский факультет МГУ работал токарем на заводе. Служил в Советской армии. Поступил на рабфак философского факультета МГУ. Затем учился в очной аспирантуре кафедры диалектического материализма философского факультета МГУ. В 1981 году был приглашён работать на данной кафедре в должности младшего научного сотрудника. С 1983 по 1989 годы работал преподавателем-начальником курса, позднее старшим преподавателем философского факультета. В 1984 году защитил диссертацию кандидата философских наук, в 1988 году был избран доцентом философского факультета. Одновременно с 1988 по 1998 год работал заместителем декана философского факультета по учебной работе. В 1997 году защитил докторскую диссертацию по философии. В 1998 году утверждён в учёном звании профессора.