Полторы прямых (что-то дофига новогоднее)
- Я не умею рисовать.
Уголек, неловко зажатый в костлявых пальцах, хрустнул, оставляя на желтоватом листе россыпь крупных крошек. "Художник" чертыхнулся - без особой досады, впрочем, откинулся на спинку жесткого кресла и замер, прикрыв глаза.
Всю ночь просидел, что ли? Пачка аккуратно нарезанных чистых листов рыхловатой бумаги - из дешевых, по пять медяков лист в лавке у Цитадели - заметно уменьшилась. Зато прибавилось листов исчерканных, разбросанных по столу среди плошек и стаканов - не рискнула прислуга тревожить гостей с уборкой и правильно сделала.
Головная боль от выпитого накануне потихоньку давала о себе знать, постукивая в висок обушком клевца. Это сейчас обушком. Стоит пошевелиться - и клювом вдарит, не постесняется. А без шевеления никак - надо бы, с благословения Света, меры принять против последствий вчерашнего. Так что я поднялся, покряхтывая, и принялся за лечение.
Перетряс всю посуду, что оставалась на столе, не найдя ничего целительного, кроме согревшихся уже и оттого невкусных маринованных оливок в рассоле - о, кстати!.. но тоже теплый ведь - вышел на галерею, крикнул официантке, чтоб несла сидра, заработал тем самым первый, несильный еще удар клювом, и, вернувшись в комнату, уставился на виновника местной засухи с негодованием.
Ну... Было что припомнить. Но до явления подательницы благ земных с сидром на подносе рисковать не стоило. Потому молча сгреб в кучу россыпь "рисунков", выдернул один - наугад, и попробовал разобрать, что за натура не давала сна и покоя моему вдохновенному собутыльнику.
На листе, исчерченном вроде бы беспорядочно, угадывался крупный круг. Недобрый какой-то... Но композиция в целом терялась в хаосе прямых - почти, гнутых, ломаных линий, проведенных неуверенной, неуклюжей рукой. На втором - то же самое. Да на всех одно и то же - большой круг и нагромождение черт и черточек. Лишь на том листе, что марал он только что, одна прямая - почти, шла от края куда-то выше к центру, и подбиралась несмело к ее окончанию другая, засыпанная сейчас угольными крошками.
Интересно, что бы сказали на такой рисунок местные маги и гадальщики? То есть те из них, что определяют по буквам и картинкам характер. Ох, боюсь, ничего доброго не сказали бы. Сочли бы субъектом равнодушным и жестоким - смотрим на веселенькую цветовую гамму, нервическим и чувствительным - смотрим на дрожащие линии, упорным до упрямства - смотрим на десятки изрисованных листов, нерешительным и не доводящим до конца начатые дела - смотрим на половину прямой (почти!), склонным к непоследовательным поступкам и погрязшим в вялом самокопании - смотрим на первозданный хаос композиции. Ошиблись бы. Ошиблись бы?
В дверь деликатно постучали. Официантка. Сверкнула аккуратно подпиленными клыками в понимающей улыбке, бесшумно почти составила на стол кувшины с сидром, подмигнула заговорщицки, указывая на самый маленький и подталкивая его поближе, подала стаканы, сгребла баррикаду грязной посуды и исчезла, вильнув на прощание крутыми бедрами, с утра еще обтянутыми пристойной, хоть и ярко расшитой кожаной юбочкой. Бисерины, стекляшки и цветные перья в вышивке сверкнули в лучах утреннего солнца так, что я невольно охнул, зажмурившись.
- Чего стонешь? Наливай.
Чтоб тебя! Как же не вовремя оставила рисовальщика капризная фея вдохновения. Нет бы дал спокойно подлечиться, не похмеляясь.
- Не налью. А то по второму... Стоп. Получается, по третьему уже кругу пойдем.
- Да и ладно. Все равно нынче торопиться некуда.
А прав он... Прав. Торопиться нам нынче некуда, ждем... Чего дождемся - того дождемся.
- Твое здоровье тогда. Хотя...
- Вот-вот, - он хмыкнул, единым духом опрокинул стаканчик и снова откинулся в кресле.
Я неторопливо выцедил свой, запил приторную сливовую сладость кисловатым сидром, порадовался тихо, что зависший над головой клевец похмелья убрался куда-то до поры, и открыл окно. Витражная рама катнулась в сторону, засыпав на мгновение сидящего за столом разноцветными солнечными зайчиками. Он поморщился, сдул с носа одного - зеленоватого, и без того не собиравшегося задержаться на сумрачной скуластой физиономии, и с силой потер лоб и щеки, туго обтянутые неуютной, словно иссохшей, серой кожей.
- Типа умылся?
- Типа да, - согласился он, разливая по второй. - Сам-то...
- Сам - успею. Ты что нарисовать-то хотел?
- Дорогу... - он опять прикрыл глаза. Остатки ресниц - когда-то длинных, "девчачьих", а нынче, как и брови, постоянно опаленных до того, что стало невозможно угадать их изначальный цвет, встопорщились смешно и жалко. Отхлебнул из стакана, утер губы. Рукавом, конечно. - Дорогу. И закат. Солнце. Большое. Красное. Такое, знаешь, когда на него уже смотреть можно, но видно, что оно еще светится изнутри. И облака. Тяжелые, брюхатые, дымные. Серые. Темно-серые, а понизу тоже красным подсвечены. По-разному - от алого, золотистого такого, до темно-багрового... И скалы - вроде, вдалеке, но близко на самом деле, только чуть-чуть подальше, чем из арбалета дострелить можно. А может, не скалы. Может, просто небо горит.
Горящее небо заливали на пару - отчего-то и меня выбила из колеи картина неистового заката над черными скалами, которую этот... дуралей намеревался изобразить углем на желтой дешевой бумаге. Прокашлявшись от слишком большого глотка, унимая неожиданную дрожь в голосе, я спросил, похоже, уже зная ответ:
- И где же ты такую красотищу видел?
Уголек в неловких пальцах жалобно скрипнул и разломился окончательно, поставив в конце пути жирную черную точку.
- Не знаю, не спрашивай. Во сне, - усмехнулся он. - Не умею я рисовать.
* Ну нет у меня нужных по времени суток картинок *печально* А жаль )))) Хоть заново все отыгрывай )))
И спасибо Скифу за великолепный, хоть и недоделанный пока ролик )))
Уголек, неловко зажатый в костлявых пальцах, хрустнул, оставляя на желтоватом листе россыпь крупных крошек. "Художник" чертыхнулся - без особой досады, впрочем, откинулся на спинку жесткого кресла и замер, прикрыв глаза.
Всю ночь просидел, что ли? Пачка аккуратно нарезанных чистых листов рыхловатой бумаги - из дешевых, по пять медяков лист в лавке у Цитадели - заметно уменьшилась. Зато прибавилось листов исчерканных, разбросанных по столу среди плошек и стаканов - не рискнула прислуга тревожить гостей с уборкой и правильно сделала.
Головная боль от выпитого накануне потихоньку давала о себе знать, постукивая в висок обушком клевца. Это сейчас обушком. Стоит пошевелиться - и клювом вдарит, не постесняется. А без шевеления никак - надо бы, с благословения Света, меры принять против последствий вчерашнего. Так что я поднялся, покряхтывая, и принялся за лечение.
Перетряс всю посуду, что оставалась на столе, не найдя ничего целительного, кроме согревшихся уже и оттого невкусных маринованных оливок в рассоле - о, кстати!.. но тоже теплый ведь - вышел на галерею, крикнул официантке, чтоб несла сидра, заработал тем самым первый, несильный еще удар клювом, и, вернувшись в комнату, уставился на виновника местной засухи с негодованием.
Ну... Было что припомнить. Но до явления подательницы благ земных с сидром на подносе рисковать не стоило. Потому молча сгреб в кучу россыпь "рисунков", выдернул один - наугад, и попробовал разобрать, что за натура не давала сна и покоя моему вдохновенному собутыльнику.
На листе, исчерченном вроде бы беспорядочно, угадывался крупный круг. Недобрый какой-то... Но композиция в целом терялась в хаосе прямых - почти, гнутых, ломаных линий, проведенных неуверенной, неуклюжей рукой. На втором - то же самое. Да на всех одно и то же - большой круг и нагромождение черт и черточек. Лишь на том листе, что марал он только что, одна прямая - почти, шла от края куда-то выше к центру, и подбиралась несмело к ее окончанию другая, засыпанная сейчас угольными крошками.
Интересно, что бы сказали на такой рисунок местные маги и гадальщики? То есть те из них, что определяют по буквам и картинкам характер. Ох, боюсь, ничего доброго не сказали бы. Сочли бы субъектом равнодушным и жестоким - смотрим на веселенькую цветовую гамму, нервическим и чувствительным - смотрим на дрожащие линии, упорным до упрямства - смотрим на десятки изрисованных листов, нерешительным и не доводящим до конца начатые дела - смотрим на половину прямой (почти!), склонным к непоследовательным поступкам и погрязшим в вялом самокопании - смотрим на первозданный хаос композиции. Ошиблись бы. Ошиблись бы?
В дверь деликатно постучали. Официантка. Сверкнула аккуратно подпиленными клыками в понимающей улыбке, бесшумно почти составила на стол кувшины с сидром, подмигнула заговорщицки, указывая на самый маленький и подталкивая его поближе, подала стаканы, сгребла баррикаду грязной посуды и исчезла, вильнув на прощание крутыми бедрами, с утра еще обтянутыми пристойной, хоть и ярко расшитой кожаной юбочкой. Бисерины, стекляшки и цветные перья в вышивке сверкнули в лучах утреннего солнца так, что я невольно охнул, зажмурившись.
- Чего стонешь? Наливай.
Чтоб тебя! Как же не вовремя оставила рисовальщика капризная фея вдохновения. Нет бы дал спокойно подлечиться, не похмеляясь.
- Не налью. А то по второму... Стоп. Получается, по третьему уже кругу пойдем.
- Да и ладно. Все равно нынче торопиться некуда.
А прав он... Прав. Торопиться нам нынче некуда, ждем... Чего дождемся - того дождемся.
- Твое здоровье тогда. Хотя...
- Вот-вот, - он хмыкнул, единым духом опрокинул стаканчик и снова откинулся в кресле.
Я неторопливо выцедил свой, запил приторную сливовую сладость кисловатым сидром, порадовался тихо, что зависший над головой клевец похмелья убрался куда-то до поры, и открыл окно. Витражная рама катнулась в сторону, засыпав на мгновение сидящего за столом разноцветными солнечными зайчиками. Он поморщился, сдул с носа одного - зеленоватого, и без того не собиравшегося задержаться на сумрачной скуластой физиономии, и с силой потер лоб и щеки, туго обтянутые неуютной, словно иссохшей, серой кожей.
- Типа умылся?
- Типа да, - согласился он, разливая по второй. - Сам-то...
- Сам - успею. Ты что нарисовать-то хотел?
- Дорогу... - он опять прикрыл глаза. Остатки ресниц - когда-то длинных, "девчачьих", а нынче, как и брови, постоянно опаленных до того, что стало невозможно угадать их изначальный цвет, встопорщились смешно и жалко. Отхлебнул из стакана, утер губы. Рукавом, конечно. - Дорогу. И закат. Солнце. Большое. Красное. Такое, знаешь, когда на него уже смотреть можно, но видно, что оно еще светится изнутри. И облака. Тяжелые, брюхатые, дымные. Серые. Темно-серые, а понизу тоже красным подсвечены. По-разному - от алого, золотистого такого, до темно-багрового... И скалы - вроде, вдалеке, но близко на самом деле, только чуть-чуть подальше, чем из арбалета дострелить можно. А может, не скалы. Может, просто небо горит.
Горящее небо заливали на пару - отчего-то и меня выбила из колеи картина неистового заката над черными скалами, которую этот... дуралей намеревался изобразить углем на желтой дешевой бумаге. Прокашлявшись от слишком большого глотка, унимая неожиданную дрожь в голосе, я спросил, похоже, уже зная ответ:
- И где же ты такую красотищу видел?
Уголек в неловких пальцах жалобно скрипнул и разломился окончательно, поставив в конце пути жирную черную точку.
- Не знаю, не спрашивай. Во сне, - усмехнулся он. - Не умею я рисовать.
* Ну нет у меня нужных по времени суток картинок *печально* А жаль )))) Хоть заново все отыгрывай )))
И спасибо Скифу за великолепный, хоть и недоделанный пока ролик )))