Союзнички - млин.
Уже с сылался на "творение" Ги Сайера, перед отъездом в Тулу дочитал. Вот пара цитат, от последней волосы дыбом.
Первая:
Каждый пел, что хотел. Поднялся ужасный шум. Гальс вцепился в меня, требуя, чтобы я спел что-нибудь по-французски. Несмотря на то что меня тошнило, я повиновался. Исполнил «Самбр и Маас» и еще несколько куплетов.
Пьяный в стельку Гальс расхохотался и закричал:
- Французы спешат на помощь: «Ура, победа!» После этого произошла отвратительная сцена. Ленсен приподнялся, пытаясь сохранять равновесие:
- Кто тут говорит о французах? Что можно ожидать от этих баб?
Он обращался к Гальсу. Тот пустился в пляс и теперь схватил Ленсена за руку, пытаясь и его увлечь за собой.
- Лучше бы ты заткнулся, идиот! - рявкнул Ленсен. - Иди засунь голову в снег, вместо того чтобы орать!
Гальс, который был на голову выше Ленсена, продолжал танцевать. Тогда Ленсен ударил Гальса и рявкнул на него, пользуясь крохотным преимуществом в звании:
- Ефрейтор, смирно!
- Да что ты вообразил из себя? И это ты мне затыкаешь рот? - Гальс прекратил плясать и гневно взглянул на Ленсена.
- Смирно! - крикнул тот. - Или ты сейчас пожалеешь!
- Ты забыл про Сайера. - Гальс указал на меня. - Он ведь наполовину француз. Всю жизнь прожил во Франции. И вообще, французы на нашей стороне.
Гальс явно читал те же репортажи, что и я.
- Глупец. С чего ты взял?
- Но это правда, - вмешался еще кто-то. - Я сам читал в «Ост фронт».
Я не знал, на кого и смотреть.
- Приди в себя, идиот! Что с того, что эти сосунки придут нам на подмогу? Какой от них толк? Тот, кто думает иначе, сам не лучше. Да и наши темноволосые с юга только и способны петь под гитару свои любовные песенки.
Ленсен имел в виду вечную вражду между Южной Германией и Пруссией.
- Ленсен, - сказал я, - ты забываешь: моя мать выросла в предместьях Берлина.
- Вот тебе и нужно сделать выбор. Или ты немец, как мы все, или лягушатник.
Я уже собирался сказать, что выбирать мне особенно не из чего, но Ленсен не дал мне продолжить.
- Ведь в Польше, даже в Хемнице тебя просили сделать выбор. Сам помню.
- Но он и так сделал выбор! - проревел Гальс. - Он же в одной лодке, там же, где ты, я и все мы.
- Ну, тогда нечего и говорить, что он француз.
В храбрости Ленсена сомневаться не приходилось. За уничтожение седьмого танка ему вручили Железный крест.
Меня вдруг охватило чувство бессилия. Мне показалось, что я никогда не достигну того, что удалось совершить Ленсену. Война, как обычно, парализовала меня. Может, в этом виновата мягкая французская кровь, которая течет в моих жилах и которая так не нравится Ленсену. Чем я лучше Линдберга? Он тоже не настоящий немец: родился где-то на юге у озера Констанс. Типичный представитель «темноволосых», из-за которых только что возмущался Ленсен.
Вторая:
Некоторое время спустя военнопленных осмотрел врач. Кого-то послали в госпиталь, кого-то отправили к офицерам. Те записывали их в отряды по расчистке местности. Каждого проверяла специальная комиссия, в которой обычно состояли представители различных стран антигитлеровской коалиции: канадцы, англичане, французы, бельгийцы. Мои бумаги попали к французу. Тот дважды взглянул на меня, затем заговорил по-немецки:
- Дата и место вашего рождения указаны верно?
- Я.
- Что-что?
- Да, - ответил я, на этот раз уже по-французски. - Мой отец француз. - Теперь я говорил по-французски с таким же трудом, как по-немецки в Хемнице.
Собеседник недоверчиво воззрился на меня. Помолчав минуту, он снова заговорил, теперь уже по-французски:
- Так получается, вы француз?
Я и не знал, что сказать. Три года немцы убеждали меня, что я немец.
- Наверное, да, герр майор.
- Что значит «наверное»?
Я совсем смешался и замолчал.
- Так почему же ты сражаешься в рядах противника?
- Не знаю, герр майор.
- Да что ты заладил: «герр майор», «герр майор»! Какой я тебе к черту «герр майор»! Называй меня господин капитан. Идем со мной.
Он встал. Я поплелся за ним. В грязных рядах зеленых шинелей я различил взгляд Гальса. Я махнул ему и тихо проговорил:
- Гальс, оставайся здесь. Я мигом.
- С кем это ты там разговариваешь? - раздраженно спросил капитан.
- Это мой друг, господин капитан. - Я никак не мог перейти на французский.
- Да перестань ты говорить по-немецки. Что ж, французский-то совсем позабыл? Ступай сюда.
Я пошел за ним по бесконечным коридорам и испугался, что не смогу снова найти Гальса. Наконец мы зашли в какой-то кабинет. Четверо французов беседовали с женщиной. Та вроде бы обращалась к ним по-английски.
Капитан сказал, что у нас возникло затруднение. Меня подвергли подробному допросу. Но ответы не показались им слишком убедительными. Голова раскалывалась. Мои оправдания никто не слушал.
Один офицер обозвал меня ублюдком и предателем. Но я не возмутился. Им в конце концов надоело со мной возиться. Они послали меня в комнатушку этажом ниже. Там я провел целый день и целую ночь. Я думал о своих товарищах, особенно о Гальсе: вот он сидит сейчас и недоумевает, куда я запропастился. У меня возникло предчувствие, что я больше никогда его не увижу. От возбуждения я не мог заснуть.
На следующее утро дружелюбно настроенный лейтенант пришел за мной. Меня провели в тот же кабинет, что и накануне, и попросили сесть. Подобные любезности оказались для меня полной неожиданностью. Я вел себя так, будто со мной впервые обращаются по-человечески.
Молодой лейтенант просмотрел мои бумаги и заговорил:
- Вчера мы не знали, как с вами поступить. Нам известно, что гитлеровцы вынуждали служить в армии тех, у кого отец был немцем. В подобном случае мы должны были на какое-то время оставить вас в лагере для военнопленных. Но у вас-то немка мать. Это не дает нам оснований задерживать вас. Я рад, что все так получилось, - дружелюбно добавил он. - Теперь вы свободны. Так и значится в документах, которые я вам вручаю. Возвращайтесь домой и продолжайте прежнюю жизнь.
- Домой! - Мой дом теперь так же близко, как Марс.
- Да, домой.
На мгновение он замолчал, чтобы я мог вставить слово. Но я тоже молчал. Я никак не мог прийти в себя, и нужные слова не лезли в голову.
- Тем не менее для очистки совести я советую записаться во французскую армию и вернуться к нормальной жизни полноценным гражданином.
Но я почти не слышал его. Мои мысли были с Гальсом. Я будто во сне услыхал:
- Вы согласны?
- Да, господин лейтенант, - ответил я. Звук моего голоса стал чужим.
- Поздравляю. Вы приняли верное решение. Распишитесь вот здесь.
Я поставил подпись, даже не задумываясь, что подписываю.
- Вас вызовут, - сказал он, закрывая папку с моими документами. - Возвращайтесь домой и попытайтесь забыть обо всех неприятностях.
------------------------------------------------------------
Объясняю, кому не понятно, почему волосы дыбом.
Враг, который на 400 стр. рассказывал, как он убивал на Восточном фронте, боролся с партизанами, воевал на Западном фронте и т.п., оказывается французом и это позволяет его отправить домой, да еще и записать во французскую армию!!!
Это называется торжество победителя? Это что? Объясните мне, что это?
Вы можете представить себе такую ситуацию в СССР? Типа отец русский, а мать немка, значит иди гуляй и жди повестки? Значит ты не солдат преступной армии преступной нации?
Мало пленных у нас держали, ох как мало. Надо чтоб до смерти на рудниках колупались, за себя и за этих "французов".
Первая:
Каждый пел, что хотел. Поднялся ужасный шум. Гальс вцепился в меня, требуя, чтобы я спел что-нибудь по-французски. Несмотря на то что меня тошнило, я повиновался. Исполнил «Самбр и Маас» и еще несколько куплетов.
Пьяный в стельку Гальс расхохотался и закричал:
- Французы спешат на помощь: «Ура, победа!» После этого произошла отвратительная сцена. Ленсен приподнялся, пытаясь сохранять равновесие:
- Кто тут говорит о французах? Что можно ожидать от этих баб?
Он обращался к Гальсу. Тот пустился в пляс и теперь схватил Ленсена за руку, пытаясь и его увлечь за собой.
- Лучше бы ты заткнулся, идиот! - рявкнул Ленсен. - Иди засунь голову в снег, вместо того чтобы орать!
Гальс, который был на голову выше Ленсена, продолжал танцевать. Тогда Ленсен ударил Гальса и рявкнул на него, пользуясь крохотным преимуществом в звании:
- Ефрейтор, смирно!
- Да что ты вообразил из себя? И это ты мне затыкаешь рот? - Гальс прекратил плясать и гневно взглянул на Ленсена.
- Смирно! - крикнул тот. - Или ты сейчас пожалеешь!
- Ты забыл про Сайера. - Гальс указал на меня. - Он ведь наполовину француз. Всю жизнь прожил во Франции. И вообще, французы на нашей стороне.
Гальс явно читал те же репортажи, что и я.
- Глупец. С чего ты взял?
- Но это правда, - вмешался еще кто-то. - Я сам читал в «Ост фронт».
Я не знал, на кого и смотреть.
- Приди в себя, идиот! Что с того, что эти сосунки придут нам на подмогу? Какой от них толк? Тот, кто думает иначе, сам не лучше. Да и наши темноволосые с юга только и способны петь под гитару свои любовные песенки.
Ленсен имел в виду вечную вражду между Южной Германией и Пруссией.
- Ленсен, - сказал я, - ты забываешь: моя мать выросла в предместьях Берлина.
- Вот тебе и нужно сделать выбор. Или ты немец, как мы все, или лягушатник.
Я уже собирался сказать, что выбирать мне особенно не из чего, но Ленсен не дал мне продолжить.
- Ведь в Польше, даже в Хемнице тебя просили сделать выбор. Сам помню.
- Но он и так сделал выбор! - проревел Гальс. - Он же в одной лодке, там же, где ты, я и все мы.
- Ну, тогда нечего и говорить, что он француз.
В храбрости Ленсена сомневаться не приходилось. За уничтожение седьмого танка ему вручили Железный крест.
Меня вдруг охватило чувство бессилия. Мне показалось, что я никогда не достигну того, что удалось совершить Ленсену. Война, как обычно, парализовала меня. Может, в этом виновата мягкая французская кровь, которая течет в моих жилах и которая так не нравится Ленсену. Чем я лучше Линдберга? Он тоже не настоящий немец: родился где-то на юге у озера Констанс. Типичный представитель «темноволосых», из-за которых только что возмущался Ленсен.
Вторая:
Некоторое время спустя военнопленных осмотрел врач. Кого-то послали в госпиталь, кого-то отправили к офицерам. Те записывали их в отряды по расчистке местности. Каждого проверяла специальная комиссия, в которой обычно состояли представители различных стран антигитлеровской коалиции: канадцы, англичане, французы, бельгийцы. Мои бумаги попали к французу. Тот дважды взглянул на меня, затем заговорил по-немецки:
- Дата и место вашего рождения указаны верно?
- Я.
- Что-что?
- Да, - ответил я, на этот раз уже по-французски. - Мой отец француз. - Теперь я говорил по-французски с таким же трудом, как по-немецки в Хемнице.
Собеседник недоверчиво воззрился на меня. Помолчав минуту, он снова заговорил, теперь уже по-французски:
- Так получается, вы француз?
Я и не знал, что сказать. Три года немцы убеждали меня, что я немец.
- Наверное, да, герр майор.
- Что значит «наверное»?
Я совсем смешался и замолчал.
- Так почему же ты сражаешься в рядах противника?
- Не знаю, герр майор.
- Да что ты заладил: «герр майор», «герр майор»! Какой я тебе к черту «герр майор»! Называй меня господин капитан. Идем со мной.
Он встал. Я поплелся за ним. В грязных рядах зеленых шинелей я различил взгляд Гальса. Я махнул ему и тихо проговорил:
- Гальс, оставайся здесь. Я мигом.
- С кем это ты там разговариваешь? - раздраженно спросил капитан.
- Это мой друг, господин капитан. - Я никак не мог перейти на французский.
- Да перестань ты говорить по-немецки. Что ж, французский-то совсем позабыл? Ступай сюда.
Я пошел за ним по бесконечным коридорам и испугался, что не смогу снова найти Гальса. Наконец мы зашли в какой-то кабинет. Четверо французов беседовали с женщиной. Та вроде бы обращалась к ним по-английски.
Капитан сказал, что у нас возникло затруднение. Меня подвергли подробному допросу. Но ответы не показались им слишком убедительными. Голова раскалывалась. Мои оправдания никто не слушал.
Один офицер обозвал меня ублюдком и предателем. Но я не возмутился. Им в конце концов надоело со мной возиться. Они послали меня в комнатушку этажом ниже. Там я провел целый день и целую ночь. Я думал о своих товарищах, особенно о Гальсе: вот он сидит сейчас и недоумевает, куда я запропастился. У меня возникло предчувствие, что я больше никогда его не увижу. От возбуждения я не мог заснуть.
На следующее утро дружелюбно настроенный лейтенант пришел за мной. Меня провели в тот же кабинет, что и накануне, и попросили сесть. Подобные любезности оказались для меня полной неожиданностью. Я вел себя так, будто со мной впервые обращаются по-человечески.
Молодой лейтенант просмотрел мои бумаги и заговорил:
- Вчера мы не знали, как с вами поступить. Нам известно, что гитлеровцы вынуждали служить в армии тех, у кого отец был немцем. В подобном случае мы должны были на какое-то время оставить вас в лагере для военнопленных. Но у вас-то немка мать. Это не дает нам оснований задерживать вас. Я рад, что все так получилось, - дружелюбно добавил он. - Теперь вы свободны. Так и значится в документах, которые я вам вручаю. Возвращайтесь домой и продолжайте прежнюю жизнь.
- Домой! - Мой дом теперь так же близко, как Марс.
- Да, домой.
На мгновение он замолчал, чтобы я мог вставить слово. Но я тоже молчал. Я никак не мог прийти в себя, и нужные слова не лезли в голову.
- Тем не менее для очистки совести я советую записаться во французскую армию и вернуться к нормальной жизни полноценным гражданином.
Но я почти не слышал его. Мои мысли были с Гальсом. Я будто во сне услыхал:
- Вы согласны?
- Да, господин лейтенант, - ответил я. Звук моего голоса стал чужим.
- Поздравляю. Вы приняли верное решение. Распишитесь вот здесь.
Я поставил подпись, даже не задумываясь, что подписываю.
- Вас вызовут, - сказал он, закрывая папку с моими документами. - Возвращайтесь домой и попытайтесь забыть обо всех неприятностях.
------------------------------------------------------------
Объясняю, кому не понятно, почему волосы дыбом.
Враг, который на 400 стр. рассказывал, как он убивал на Восточном фронте, боролся с партизанами, воевал на Западном фронте и т.п., оказывается французом и это позволяет его отправить домой, да еще и записать во французскую армию!!!
Это называется торжество победителя? Это что? Объясните мне, что это?
Вы можете представить себе такую ситуацию в СССР? Типа отец русский, а мать немка, значит иди гуляй и жди повестки? Значит ты не солдат преступной армии преступной нации?
Мало пленных у нас держали, ох как мало. Надо чтоб до смерти на рудниках колупались, за себя и за этих "французов".