«Маяк» Эггерса как (не только) идеальная экранизация Лавкрафта
Смотреть «Маяк» я уселся, руководствуясь двумя причинами. Во-первых, мне очень понравился трейлер: красивый, безумный, с тентаклями и пропорцией кадра 4:3 (на самом деле, как оказалось, кадр в фильме 1,19:1). Во-вторых, мне нужно было, наконец, лично узнать потенцию сэра Паттинсона изображать Бэтмена. Так или иначе, я настраивался на артхаус в самом тяжёлом смысле этого слова: отсутствие диалогов, растягивание резины, трудновычленяемые идеи. Так вот, ребята, в худших ожиданиях я счастливо обманулся и увидел картину совершенно замечательной высокохудожественности.
Возможно, всё дело в том, что я был дома, на диване, а не в кинотеатре. Люди вокруг утверждают, всё очень долго, занудно и ничего не понятно. Вздор. Захватывающе, плотно и всё понятно. Картина - потрясающая услада для глаз. Каждый кадр хочется смаковать и катать по сетчатке, пощёлкивая хрусталиком. Собственно, я так и делал, ожидая наткнуться на неточную картинку, на слабую сцену. Но нет. Проходных кадров в фильме попросту нет. Как здорово всё выверено - композиция, динамика, освещение, контраст.
Конечно, здесь в полный рост видны приёмы и Тарковского, и Германа из «Трудно быть богом», но ещё вот в этой картинной проработке кадра читаются принципы Эйзенштейна. Выхваченный из черноты свечой контур лица, скособоченная картинка парусника на стене, подтёки на дощатом полу, мёртвая чайка в грязной воде, сумасшедшая пляска в дрожащих бликах, - всё сделано с незаурядной художественной точностью.
Кроме того, неожиданно тут разговаривают, и разговаривают упоённо. Да, безусловно «Маяк» - картина об одиночестве и о неуклонном, постепенном от этого одиночества помешательстве, однако и диалоги, и в особенности монологи двух главных персонажей здесь вкусны и чертовски характерны.
В этом смысле, Роберт показывает себя очень неплохо: его замкнутый угрюмый герой раскрывается нехотя и по капле, и всякий раз, выпуская частицу своих секретов наружу, получает взамен частицу безумия. Сыграно всё это несложно, но живо и хорошо (к вопросу о потенции в области Бэтмена: да, пожалуй, Паттинсон сможет, и мы дадим ему шанс).
Но главный бриллиант фильма конечно же Уиллем Дефо. Его Томас Уэйк, хтонический смотритель маяка, говорит и поёт архаичным поэтическим языком старых пиратов и моряцких суеверий. Он эдакий закоррапченный Платон Каратаев, в лавкрафтианском разрезе. Мне никогда не нравился Платон Каратаев у Толстого: он казался лубочным и плоским. Однако будучи помещённым в мифологию ужаса и наделённым ирландским (или корнуэльским) «Ye», это образ сразу начинает играть новыми красками и пробирать до мурашек.
В сущности, «Маяк» - это идеальный пример того, как надо снимать по Лавкрафту. Никакого прямого отношения к произведениям Говарда нашего Филлипса он не имеет, но на моей памяти ни один фильм не обращался к лавкрафтианской мифопоэтике столь тщательно и не воссоздавал атмосферу пресловутого eldritch horror столь живо. Вообще тексты Лавкрафта экранизировать очень сложно. Во-первых, потому что при всех достоинствах воображения они написаны весьма косным языком. Во-вторых, потому что мифы Ктулху настолько тесно вошли в массовую культуру, что превратились в мем и в обывателе возбуждают добродушное веселье, но никак не хтонический ужас, как задумывалось изначально. Так вот краеугольное достоинство «Маяка» как раз в том, что картина вновь превращает лавкравтианскую эстетику из мема в кошмар.
Картина пропитана символикой Лакврафта насквозь. Здесь есть безнадёжное злое море, здесь есть гнилые водоросли и умирающие постройки, здесь есть попытки утопить наступающий ужас в спирте, здесь есть выковыриваемая из волосатой набивки матраца богомерзкая статуэтка, здесь есть сирены, чьи плавники складываются в половые органы, здесь есть восхитительно отвратительные щупальца, таинственно вырастающие из неподобающих мест. Здесь есть даже The Colour Out of Space, и при желании финальную сцену можно интерпретировать как столкновение Эфраима Уинслоу с Йог-Сототом, сонмом горящих как солнце шаров.
Фильм обращается к ужасам Лавкрафта не только визуально: он точно формулирует их суть. В основе лавкрафтовского понимания ужаса лежит страх перед бездной, ощущение собственной ничтожности перед враждебной пустотой, глядящей из каждой щели. Именно это чувство постепенно вызревает в Эфраиме Уинслоу и в зрителе. Здесь кроется и квинтэссенция одиночества: ты один, вокруг лишь монструозное неописуемое ничто, и ты сходишь с ума от осознания. Всё это чрезвычайно иррационально, но именно потому так таинственно и пугающе привлекательно.
Но и безотносительно мифологии Ктулху фильм смотрится чертовски сильно. Даже сильнее. Там, где Лавкрафт вынужден был прибегать к веренице избыточных прилагательных и причастий, Роберт Эггерс лакончино обходится чернильным контрастом и выразительным ракурсом, в духе немецкого экспрессионизма. Смотреть его не пересмотреть. Но да, возможно, не в кинотеатре. Дома, ночью, вдумчиво, дегустационно.
Возможно, всё дело в том, что я был дома, на диване, а не в кинотеатре. Люди вокруг утверждают, всё очень долго, занудно и ничего не понятно. Вздор. Захватывающе, плотно и всё понятно. Картина - потрясающая услада для глаз. Каждый кадр хочется смаковать и катать по сетчатке, пощёлкивая хрусталиком. Собственно, я так и делал, ожидая наткнуться на неточную картинку, на слабую сцену. Но нет. Проходных кадров в фильме попросту нет. Как здорово всё выверено - композиция, динамика, освещение, контраст.
Конечно, здесь в полный рост видны приёмы и Тарковского, и Германа из «Трудно быть богом», но ещё вот в этой картинной проработке кадра читаются принципы Эйзенштейна. Выхваченный из черноты свечой контур лица, скособоченная картинка парусника на стене, подтёки на дощатом полу, мёртвая чайка в грязной воде, сумасшедшая пляска в дрожащих бликах, - всё сделано с незаурядной художественной точностью.
Кроме того, неожиданно тут разговаривают, и разговаривают упоённо. Да, безусловно «Маяк» - картина об одиночестве и о неуклонном, постепенном от этого одиночества помешательстве, однако и диалоги, и в особенности монологи двух главных персонажей здесь вкусны и чертовски характерны.
В этом смысле, Роберт показывает себя очень неплохо: его замкнутый угрюмый герой раскрывается нехотя и по капле, и всякий раз, выпуская частицу своих секретов наружу, получает взамен частицу безумия. Сыграно всё это несложно, но живо и хорошо (к вопросу о потенции в области Бэтмена: да, пожалуй, Паттинсон сможет, и мы дадим ему шанс).
Но главный бриллиант фильма конечно же Уиллем Дефо. Его Томас Уэйк, хтонический смотритель маяка, говорит и поёт архаичным поэтическим языком старых пиратов и моряцких суеверий. Он эдакий закоррапченный Платон Каратаев, в лавкрафтианском разрезе. Мне никогда не нравился Платон Каратаев у Толстого: он казался лубочным и плоским. Однако будучи помещённым в мифологию ужаса и наделённым ирландским (или корнуэльским) «Ye», это образ сразу начинает играть новыми красками и пробирать до мурашек.
Click to viewВ сущности, «Маяк» - это идеальный пример того, как надо снимать по Лавкрафту. Никакого прямого отношения к произведениям Говарда нашего Филлипса он не имеет, но на моей памяти ни один фильм не обращался к лавкрафтианской мифопоэтике столь тщательно и не воссоздавал атмосферу пресловутого eldritch horror столь живо. Вообще тексты Лавкрафта экранизировать очень сложно. Во-первых, потому что при всех достоинствах воображения они написаны весьма косным языком. Во-вторых, потому что мифы Ктулху настолько тесно вошли в массовую культуру, что превратились в мем и в обывателе возбуждают добродушное веселье, но никак не хтонический ужас, как задумывалось изначально. Так вот краеугольное достоинство «Маяка» как раз в том, что картина вновь превращает лавкравтианскую эстетику из мема в кошмар.
Картина пропитана символикой Лакврафта насквозь. Здесь есть безнадёжное злое море, здесь есть гнилые водоросли и умирающие постройки, здесь есть попытки утопить наступающий ужас в спирте, здесь есть выковыриваемая из волосатой набивки матраца богомерзкая статуэтка, здесь есть сирены, чьи плавники складываются в половые органы, здесь есть восхитительно отвратительные щупальца, таинственно вырастающие из неподобающих мест. Здесь есть даже The Colour Out of Space, и при желании финальную сцену можно интерпретировать как столкновение Эфраима Уинслоу с Йог-Сототом, сонмом горящих как солнце шаров.
Фильм обращается к ужасам Лавкрафта не только визуально: он точно формулирует их суть. В основе лавкрафтовского понимания ужаса лежит страх перед бездной, ощущение собственной ничтожности перед враждебной пустотой, глядящей из каждой щели. Именно это чувство постепенно вызревает в Эфраиме Уинслоу и в зрителе. Здесь кроется и квинтэссенция одиночества: ты один, вокруг лишь монструозное неописуемое ничто, и ты сходишь с ума от осознания. Всё это чрезвычайно иррационально, но именно потому так таинственно и пугающе привлекательно.
Но и безотносительно мифологии Ктулху фильм смотрится чертовски сильно. Даже сильнее. Там, где Лавкрафт вынужден был прибегать к веренице избыточных прилагательных и причастий, Роберт Эггерс лакончино обходится чернильным контрастом и выразительным ракурсом, в духе немецкого экспрессионизма. Смотреть его не пересмотреть. Но да, возможно, не в кинотеатре. Дома, ночью, вдумчиво, дегустационно.