Неспешные разговоры о музыке. Рок девяностых
Любезная моя подруга Ксения Александровна, замечательный преподаватель, мастер слова письменного и устного, предложила такой формат: ностальгические разговоры о музыке в виде переписки, реплика от неё, реплика от меня. Похожим образом, как мы знаем, часто работали над своими текстами братья Стругацкие. В нашем же случае, это такое расслабленное бдение, размышления о молодости, ну и просто проба формата. Под катом - первая часть переписки, всем ようこそ и присоединяйтесь в комментариях!
Ксения: Поколение тридцатилетних-плюс усиленно ностальгирует по девяностым: музыка, одежда, лихая свобода. Помнишь, как чокнутые соседи ставили магнитофоны на окна и врубали на полную громкость «Наутилус»? Вчера я услышала «Нау» из чужих наушников - словно почувствовала запах старой квартиры, где жила ребенком. И эта музыка будет вечной, даже если не менять батарейки. Тем более что сейчас никто не меняет батарейки.
Вписки, беседы на сонных кухнях, танцы на грязных столах. Тесные тусовочные круги, в которых долгая память хуже, чем сифилис. Подростки-наркоманы, отрывающиеся в подвалах под «Нирвану». Квиноманские слеты, где все в крашеных перьях из подушки и блестках, споротых с маминого платья. Было ли в этом что-то особенное? Ты слушаешь что-нибудь из старья?
Кеничи: Эпитет «лихой» по отношению к девяностым всегда провоцировал во мне добродушную улыбку. В контексте ностальгической атрибутики он оказывается не совсем точным. Это было небывалое ощущение свободы - именно не вседозволенности, а настоящей свободы, свободы возможностей. Мечтать о чём угодно, быть кем угодно. В этом смысле рок девяностых (и рэп девяностых, кстати, тоже, вообще вся «молодёжная» музыка) для наших краёв вобрал в себя смыслы принципиально иные, чем подразумевал изначально. Он стал атрибутом не просто протеста, но интеллектуального протеста. Если на Западе и панк-рок, и металл, и грандж выглядели как весёлый и немного мракобесный бунт против высоколобых зануд и чистоплюйства (именно что «лихой»), то у нас вся эта бурлящая энергетика стала уделом публики читающей, мыслящей, ну и, скажем так, не самой простой. Поэтому и тексты в русском роке имели всегда большее значение, чем в западном. Поэтому и беспощадное разделение общества подростков на неформалов и гопников было у нас таким пронзительным, хотя в западных молодёжных субкультурах «гопник» и «неформал» были в сущности одним и тем же.
Ксения: Удивительно, что теперь несколько иначе. В девяностые считалось нормальным быть не таким, хотелось быть не таким. Слушать свою музыку, искать свою внешнюю семью. Тусовки множились, как грибы. Если говорить о Нижнем, это были Куча у магазина «Мелодия», Курта где-то в подворотнях, чуть позже - Филфак на Покровке. Ролевые и сорокоманские тусовки не перечисляю. Рок невозможно было слушать в одиночестве - он требовал консолидации, коллективной любви.
Феньки по локоть, рваные балахоны, пели на улицах, пели в арках. И ты прав: предельную важность имели слова - русский рок был поэтической музыкой, вербальной. Рэпа вообще не помню. Децл разве только, покойный.
Против чего мы протестовали? Сейчас кажется, что просто так, чтобы не сливаться с миром (или сливаться с другой его частью). Помню, в каждом занюханном ДК проходили сейшны, где все трясли волосами, пьяные от двух бутылок пива. Была потребность не только слушать рок, но и играть его. Музыка порождала музыку.
Ты ведь тоже это ощущал?
Кеничи: Конечно. Протест был действительно во многом иррациональным - как и любой эмоциональный протест в молодости - но, тем не менее, его можно довольно внятно описать и сформулировать. Думаю, это был протест главным образом против нищеты. Не только материальной, но и нищеты духа, бедности выбора, скудности палитры возможностей. Вот почему восприятие рока у нас так сильно отличалось от западного: там-то это был бунт наоборот против изобилия, праздности, пресыщенности. Объединяющий момент здесь - категорическое неприятие лицемерия: когда ты молод, ты ненавидишь ханжество. Здесь ненавидели лицемерие бедности, там - лицемерие богатства.
Что касается рэпа 90-х, то Децл - это уже очень позднее явление. Начиналось всё с Титомира, Лемоха и «Мальчишника», которые копировали западные модели и, конечно, в поэтическом смысле не представляли такого интереса, как рок, даже близко. Но рэп того времени тоже был важным свидетельством разницы восприятия «у нас» и «у них». Наш рэп - это был признак не только крутизны, но и материального, и интеллектуального богатства, если не твоего, то твоих родителей: крутые кроссовки, поездки за границу, знание английского. Это в Америке рэп был «музыкой маргинальных низов»; у нас - детей довольно обеспеченных.
Да, сейчас всё совсем иначе: наше восприятие молодёжной музыки очень похоже на западное. При этом рок как будто совсем пропал, а рэп сделался принципиально иным.
Ксения: Мне всегда это было слегка непонятно, как музыка становится философией. Она, в отличие от поэзии, способна подменять собой взгляд на мир, или не подменять, а формировать его. Человек составляет себя из той музыки, которую он слушает. В девяностые и до этого можно было взрастить себя на одной группе, целиком вписав себя в линию ее творчества: киноманы, алисоманы, любители «Аквариума», «Гражданской обороны» часто существовали по одну сторону баррикад, но в разных системах восприятия мира, в разных ценностных рядах. В то время можно было слушать песни альбомами: вообще существовал альбом как явление, как продукт. Сейчас время синглов и наборов, плейлистов. Да, в девяностые это было труднее с технической точки зрения: кассеты, перемотка карандашом, вот это всё. Но была и психологическая база для такого типа слушания. Человек ощущал в себе готовность встать под определенный флаг, определить себя через референтное лицо, рокера-фронтмена и его интенцию. Вот бунтарь Кинчев, вот раздумчивый Бутусов, вот философствующий БГ.
Кеничи: Думаю, секрет музыки (музыки с текстами, конечно) в том, что она воздействует сразу и на разумное, и на животное в человеке. Тексты сами по себе, даже такие «музыкальные», как поэтические - штука в первую очередь интеллектуальная, и только потом эмоциональная: то есть человек должен сначала умом и багажом знаний осмыслить стих, отрефлексировать и выдать некий душевный порыв (и то необязательно). Мелодия и ритм же разят напрямую, взывая к самым первобытным, некогнитивным проявлениям. При этом так же очевидно, что без текста и смысла музыка тоже не может стать философией. Рок оказывается универсальной формулой, объединяющей достоинства и музыки, и поэтического текста. Кроме того, «влиятельность» рока возникает ещё и потому, что рок чертовски простой. Его тексты намного проще «высокой» поэзии, а его три аккорда на гитаре - несравнимо проще «классической» музыки (кавычки рисую, чтобы не выглядеть совсем уж снобом). Эта простота даёт року очень низкий порог вхождения. Как у Евангелия или коммунизма. Русский рок очень похож на фэнтези: перефразируя Быкова, когда мы сегодня ругаем рок девяностых говнороком, то всегда испытываем чувство стыда, как будто речь идёт о несмышлёном отпрыске благородного семейства.
Мои личные предпочтения в русском роке всегда были довольно травоядными. Я любил «Нау», и за романтически диссидентские тексты Кормильцева, и за музыкальность мелодий Бутусова (давай будем честны, с музыкальностью у русского рока не всегда было гладко), и, конечно же, я очень люблю БГ и слушаю до сих пор. Как ни крути, Борис Борисыч всегда задаёт очень высокую планку - и поэтическую, и мелодическую в своих произведениях. Моя любимая песня у «Аквариума» - «Чёрный Брахман», а любимый альбом - «Лилит». Не самые политически ангажированные и не самые популярные среди фанатов вещи, но они исключительно точно отражают моё мироощущение.
Ксения: В любом синтетическом искусстве прекрасна и гармония, и борьба, а песня как раз синтетический продукт. В русском роке текст был настолько силен, что всегда теснил музыку, она кое-как существовала на вторых ролях. Справедливо и иное: любой слабый текст музыка может втащить на невероятную высоту. Возможно, именно поэтому лирика начала сходить на нет. Чистая поэзия, без музыки, уже не так необходима, поскольку требует большего напряжения и самоорганизации. С появлением портативных плееров к нашим услугам всегда карманный оркестр.
Русский рок, в сущности, был аналогом Серебряного века (литературоведы меня бы, конечно, заплевали за такие слова). Музыка действительно позволяла снизить порог вхождения в очень сложную и красивую текстовую структуру. Была и потребность в этом - хотелось имплицитной сложности. Так же, как в иные времена, требуется решительная и волевая простота.
Меня поражает это слово - говнорок. Будто бы есть рок высшего сорта, за которым мы стояли в очереди и который кончился прямо на нас. Музыка тех дней создавалась такой, чтобы вирусно распространяться в обществе, чтобы склеивать людей группами. Будь она сложней, она бы разваливала общество, рассредоточивала. Рок - клей тусовки.
Чтобы начать слушать БГ, мне понадобились годы. У него музыка порой настолько бледна и бедна, что никакие слова ее не спасают. Почему тебе нравится «Черный брахман»? Он всегда мне казался лживо-успокоительным. Мои любимые песни БГ - те, где есть напряжение и явные признаки внутреннего неблагополучия - «Глаз», «С той стороны зеркального стекла».
«Наутилус» - это больше, чем музыка. Это долевая нить - она вообще основа всего для меня. Очень интересно смотреть, как в разные фазы жизни тексты Кормильцева формируют разные потоки смыслов. Я много раз слушала «Падал теплый снег», и в юности видела в нем исключительно символический текст, построенный на оксюморонах. Недавно с удивлением поняла, что из моего сознания полностью выпадала история двойного самоубийства любовников. История явно не отечественная, в ней чувствуется американский налет. «Наутилус» можно слушать бесконечно за счет высокой смысловой емкости текстов. А музыка... ну, удобно мурлыкать ее, когда петь в голос нельзя.
Когда ты сам начал писать музыку? На кого тебе хотелось быть похожим в музыкальном плане?
Кеничи: Думаю, квазитермин «говнорок» возник по причине того, что русский рок, как говорится, is aging badly. В самом деле, если сейчас поставить пластинку «Разлука» (не поздние концертные версии, где у дяди Славы образовалась уже фирменная блаародная хрипотца, а ту самую, оригинальную «Разлуку», где он с тембром лягушонка и не попадает в ноты), то конечно те песни будут слушаться очень устаревшими - в профессиональном смысле. Да, вот это презрение в первую очередь вызвано условным непрофессионализмом старого русского рока: как ремесло, поп-музыка (в широком значении слова «поп») сегодня ускакала очень далеко вперёд. Студийные звукопёры творят волшебные вещи, техника позволяет сдувать стадионы чистейшим звучанием, а самые казуальные в собственном гламуре дивы научились петь без фонограммы очень круто. Поэтому когда у тебя в композиции всё скрипит, сипит, мимо нот и мимо ритма - возникает неуловимый аромат говнорока. Конечно же, этот термин ни коим образом не относится к философии, к смыслам, которые пытался донести старый русский рокер.
Для меня музыка «Аквариума» никогда не была бедна. Наоборот, по части симфоничности, многослойности аранжировок, экспериментов с ритмом и размером, разнообразию инструментов ничего такого в русском роке не было даже близко. Кто в поп-музыке (и не только в роке, и не только в русском) ещё так богато использует «треугольные размеры» (3/4, 6/8)? Только «Гопники» Майка, «Всё это рок-н-ролл» Кинчева да «Тихие игры» Бутусова (первые две композиции вообще мало отличаются музыкально) приходят в голову. Все остальные рокеры, металлисты, панки, рэперы и попсовики во всём мире чётко маршируют на четыре четверти в ногу.
В «Чёрном Брахмане» прекрасно всё. Там удивительно точные, при этом удивительно лёгкие и ироничные слова. Это песня вроде бы о любви, но на самом деле она и о настоящей внутренней свободе, и о счастье, и о неподвластности природным и политическим силам. Это очень «западная» песня по смыслу, гимн индивидуализму и свободе личности, но при этом очень «русская» по стилю поэтики и музыки (жанрово «Чёрный Брахман» - это же русский городской романс). И там замечательные соло и подбор инструментов. Кроме того, эта песня - во многом символ моей семьи.
«Наутилусом» я болел, когда переживал многочисленные школьные влюблённости (разумеется, несчастные и безответные, иначе стал бы я тратить время на этот русский рок!). Музыка «Нау» для меня всё же главным образом лирическая, романтическая, а не социальная, политическая или какая-то ещё. Даже тексты «Князя Тишины» и «Скованные одной цепью», положенные на дядеславину музыку и манеру, звучат как готические баллады, а не дистопические протесты. «Падал Тёплый Снег» я с первого же прослушивания интерпретировал как сюжет о самоубийстве, (а «Джульетту» - как сюжет об изнасиловании), поэтому чаще старался держаться от неё подальше, ибо суицид меня всегда отвращал.
Музыку я начал писать, наверное, как и многие, в старших классах школы, и, конечно же, в те времена это было вопиющее эпигонство. Я подражал «Наутилусу» не только в мелодиях и текстах, но и пытался похрипывать как дядя Слава. Когда-то это казалось безбожно крутым.
Ксения: В «Наутилусе» прекрасно и то, что у них почти за всеми альбомами стоит интегрирующая идея. В «Чужой земле» упоителен мортальный код, описание способов умирания и фаз смерти. В «Крыльях» - идея разнообразия форм любви и одиночества, принятия себя любимым и нелюбимым. В «Яблокитае» - неподчиненность мира никаким законам, кроме закона воображения. Борис Борисыч тоже умел в альбомы - кажется, умеет и сейчас. Этот уходящий тип мышления, основанный на тяге к циклизации, - особо ценный артефакт девяностых, их прощальный подарок. Как будто мы пережили последнюю эпоху единства перед неизбежным и по-своему выстроенным распадом.
Есть еще одна важная деталь, о которой ты упомянул: музыка порождает музыку. Когда слушаешь действительно хорошую песню, ты не можешь делать это отстраненно - подключаешься к ней психологически. Подпеваешь, подыгрываешь на невидимой гитаре, движешься в такт (вот эту ногу сюда, руку сюда, голову так). Сколько групп и группёшек породила мощная волна русского рока! Лабали и в коморке за актовым залом, и в гаражах. Русский рок был заразен, как испанка, и непрофессионален, как выпускник гуманитарного факультета. И всё же это наша музыка.
Кеничи: В смысле невозможности отстраниться, это очень точно: я вообще почти никогда не слушаю музыку фоном во время дел, только если это ну очень механическое дело; я сразу начинаю отвлекаться на песню, не только на слова, но и само её музыкальное устройство, так что никакого дела не сделаешь.
Мне не кажется, что музыкальный альбом - вымирающая форма. Записал же Мирон «Горгород», который даже более вещь в себе, чем классические рок-альбомы. Да, тяга к циклизации изрядно эволюционировала сегодня, однако для когнитивного восприятия сапиенсами реальности она пока представляется неизбывной: человек всё равно будет ещё долго видеть мир в виде циклов, разница лишь в более явном превращении замкнутого круга в спираль. На смену рок-альбомам и романам пришли телесериалы и эпопеи с вбоквелами, но ведь по сути они - те же альбомы и романы, просто в конце у них имеется «сцена после титров», дающая импульс для следующего цикла.
Оригинал
Ксения: Поколение тридцатилетних-плюс усиленно ностальгирует по девяностым: музыка, одежда, лихая свобода. Помнишь, как чокнутые соседи ставили магнитофоны на окна и врубали на полную громкость «Наутилус»? Вчера я услышала «Нау» из чужих наушников - словно почувствовала запах старой квартиры, где жила ребенком. И эта музыка будет вечной, даже если не менять батарейки. Тем более что сейчас никто не меняет батарейки.
Вписки, беседы на сонных кухнях, танцы на грязных столах. Тесные тусовочные круги, в которых долгая память хуже, чем сифилис. Подростки-наркоманы, отрывающиеся в подвалах под «Нирвану». Квиноманские слеты, где все в крашеных перьях из подушки и блестках, споротых с маминого платья. Было ли в этом что-то особенное? Ты слушаешь что-нибудь из старья?
Кеничи: Эпитет «лихой» по отношению к девяностым всегда провоцировал во мне добродушную улыбку. В контексте ностальгической атрибутики он оказывается не совсем точным. Это было небывалое ощущение свободы - именно не вседозволенности, а настоящей свободы, свободы возможностей. Мечтать о чём угодно, быть кем угодно. В этом смысле рок девяностых (и рэп девяностых, кстати, тоже, вообще вся «молодёжная» музыка) для наших краёв вобрал в себя смыслы принципиально иные, чем подразумевал изначально. Он стал атрибутом не просто протеста, но интеллектуального протеста. Если на Западе и панк-рок, и металл, и грандж выглядели как весёлый и немного мракобесный бунт против высоколобых зануд и чистоплюйства (именно что «лихой»), то у нас вся эта бурлящая энергетика стала уделом публики читающей, мыслящей, ну и, скажем так, не самой простой. Поэтому и тексты в русском роке имели всегда большее значение, чем в западном. Поэтому и беспощадное разделение общества подростков на неформалов и гопников было у нас таким пронзительным, хотя в западных молодёжных субкультурах «гопник» и «неформал» были в сущности одним и тем же.
Ксения: Удивительно, что теперь несколько иначе. В девяностые считалось нормальным быть не таким, хотелось быть не таким. Слушать свою музыку, искать свою внешнюю семью. Тусовки множились, как грибы. Если говорить о Нижнем, это были Куча у магазина «Мелодия», Курта где-то в подворотнях, чуть позже - Филфак на Покровке. Ролевые и сорокоманские тусовки не перечисляю. Рок невозможно было слушать в одиночестве - он требовал консолидации, коллективной любви.
Феньки по локоть, рваные балахоны, пели на улицах, пели в арках. И ты прав: предельную важность имели слова - русский рок был поэтической музыкой, вербальной. Рэпа вообще не помню. Децл разве только, покойный.
Против чего мы протестовали? Сейчас кажется, что просто так, чтобы не сливаться с миром (или сливаться с другой его частью). Помню, в каждом занюханном ДК проходили сейшны, где все трясли волосами, пьяные от двух бутылок пива. Была потребность не только слушать рок, но и играть его. Музыка порождала музыку.
Ты ведь тоже это ощущал?
Кеничи: Конечно. Протест был действительно во многом иррациональным - как и любой эмоциональный протест в молодости - но, тем не менее, его можно довольно внятно описать и сформулировать. Думаю, это был протест главным образом против нищеты. Не только материальной, но и нищеты духа, бедности выбора, скудности палитры возможностей. Вот почему восприятие рока у нас так сильно отличалось от западного: там-то это был бунт наоборот против изобилия, праздности, пресыщенности. Объединяющий момент здесь - категорическое неприятие лицемерия: когда ты молод, ты ненавидишь ханжество. Здесь ненавидели лицемерие бедности, там - лицемерие богатства.
Что касается рэпа 90-х, то Децл - это уже очень позднее явление. Начиналось всё с Титомира, Лемоха и «Мальчишника», которые копировали западные модели и, конечно, в поэтическом смысле не представляли такого интереса, как рок, даже близко. Но рэп того времени тоже был важным свидетельством разницы восприятия «у нас» и «у них». Наш рэп - это был признак не только крутизны, но и материального, и интеллектуального богатства, если не твоего, то твоих родителей: крутые кроссовки, поездки за границу, знание английского. Это в Америке рэп был «музыкой маргинальных низов»; у нас - детей довольно обеспеченных.
Да, сейчас всё совсем иначе: наше восприятие молодёжной музыки очень похоже на западное. При этом рок как будто совсем пропал, а рэп сделался принципиально иным.
Ксения: Мне всегда это было слегка непонятно, как музыка становится философией. Она, в отличие от поэзии, способна подменять собой взгляд на мир, или не подменять, а формировать его. Человек составляет себя из той музыки, которую он слушает. В девяностые и до этого можно было взрастить себя на одной группе, целиком вписав себя в линию ее творчества: киноманы, алисоманы, любители «Аквариума», «Гражданской обороны» часто существовали по одну сторону баррикад, но в разных системах восприятия мира, в разных ценностных рядах. В то время можно было слушать песни альбомами: вообще существовал альбом как явление, как продукт. Сейчас время синглов и наборов, плейлистов. Да, в девяностые это было труднее с технической точки зрения: кассеты, перемотка карандашом, вот это всё. Но была и психологическая база для такого типа слушания. Человек ощущал в себе готовность встать под определенный флаг, определить себя через референтное лицо, рокера-фронтмена и его интенцию. Вот бунтарь Кинчев, вот раздумчивый Бутусов, вот философствующий БГ.
Кеничи: Думаю, секрет музыки (музыки с текстами, конечно) в том, что она воздействует сразу и на разумное, и на животное в человеке. Тексты сами по себе, даже такие «музыкальные», как поэтические - штука в первую очередь интеллектуальная, и только потом эмоциональная: то есть человек должен сначала умом и багажом знаний осмыслить стих, отрефлексировать и выдать некий душевный порыв (и то необязательно). Мелодия и ритм же разят напрямую, взывая к самым первобытным, некогнитивным проявлениям. При этом так же очевидно, что без текста и смысла музыка тоже не может стать философией. Рок оказывается универсальной формулой, объединяющей достоинства и музыки, и поэтического текста. Кроме того, «влиятельность» рока возникает ещё и потому, что рок чертовски простой. Его тексты намного проще «высокой» поэзии, а его три аккорда на гитаре - несравнимо проще «классической» музыки (кавычки рисую, чтобы не выглядеть совсем уж снобом). Эта простота даёт року очень низкий порог вхождения. Как у Евангелия или коммунизма. Русский рок очень похож на фэнтези: перефразируя Быкова, когда мы сегодня ругаем рок девяностых говнороком, то всегда испытываем чувство стыда, как будто речь идёт о несмышлёном отпрыске благородного семейства.
Мои личные предпочтения в русском роке всегда были довольно травоядными. Я любил «Нау», и за романтически диссидентские тексты Кормильцева, и за музыкальность мелодий Бутусова (давай будем честны, с музыкальностью у русского рока не всегда было гладко), и, конечно же, я очень люблю БГ и слушаю до сих пор. Как ни крути, Борис Борисыч всегда задаёт очень высокую планку - и поэтическую, и мелодическую в своих произведениях. Моя любимая песня у «Аквариума» - «Чёрный Брахман», а любимый альбом - «Лилит». Не самые политически ангажированные и не самые популярные среди фанатов вещи, но они исключительно точно отражают моё мироощущение.
Ксения: В любом синтетическом искусстве прекрасна и гармония, и борьба, а песня как раз синтетический продукт. В русском роке текст был настолько силен, что всегда теснил музыку, она кое-как существовала на вторых ролях. Справедливо и иное: любой слабый текст музыка может втащить на невероятную высоту. Возможно, именно поэтому лирика начала сходить на нет. Чистая поэзия, без музыки, уже не так необходима, поскольку требует большего напряжения и самоорганизации. С появлением портативных плееров к нашим услугам всегда карманный оркестр.
Русский рок, в сущности, был аналогом Серебряного века (литературоведы меня бы, конечно, заплевали за такие слова). Музыка действительно позволяла снизить порог вхождения в очень сложную и красивую текстовую структуру. Была и потребность в этом - хотелось имплицитной сложности. Так же, как в иные времена, требуется решительная и волевая простота.
Меня поражает это слово - говнорок. Будто бы есть рок высшего сорта, за которым мы стояли в очереди и который кончился прямо на нас. Музыка тех дней создавалась такой, чтобы вирусно распространяться в обществе, чтобы склеивать людей группами. Будь она сложней, она бы разваливала общество, рассредоточивала. Рок - клей тусовки.
Чтобы начать слушать БГ, мне понадобились годы. У него музыка порой настолько бледна и бедна, что никакие слова ее не спасают. Почему тебе нравится «Черный брахман»? Он всегда мне казался лживо-успокоительным. Мои любимые песни БГ - те, где есть напряжение и явные признаки внутреннего неблагополучия - «Глаз», «С той стороны зеркального стекла».
«Наутилус» - это больше, чем музыка. Это долевая нить - она вообще основа всего для меня. Очень интересно смотреть, как в разные фазы жизни тексты Кормильцева формируют разные потоки смыслов. Я много раз слушала «Падал теплый снег», и в юности видела в нем исключительно символический текст, построенный на оксюморонах. Недавно с удивлением поняла, что из моего сознания полностью выпадала история двойного самоубийства любовников. История явно не отечественная, в ней чувствуется американский налет. «Наутилус» можно слушать бесконечно за счет высокой смысловой емкости текстов. А музыка... ну, удобно мурлыкать ее, когда петь в голос нельзя.
Когда ты сам начал писать музыку? На кого тебе хотелось быть похожим в музыкальном плане?
Кеничи: Думаю, квазитермин «говнорок» возник по причине того, что русский рок, как говорится, is aging badly. В самом деле, если сейчас поставить пластинку «Разлука» (не поздние концертные версии, где у дяди Славы образовалась уже фирменная блаародная хрипотца, а ту самую, оригинальную «Разлуку», где он с тембром лягушонка и не попадает в ноты), то конечно те песни будут слушаться очень устаревшими - в профессиональном смысле. Да, вот это презрение в первую очередь вызвано условным непрофессионализмом старого русского рока: как ремесло, поп-музыка (в широком значении слова «поп») сегодня ускакала очень далеко вперёд. Студийные звукопёры творят волшебные вещи, техника позволяет сдувать стадионы чистейшим звучанием, а самые казуальные в собственном гламуре дивы научились петь без фонограммы очень круто. Поэтому когда у тебя в композиции всё скрипит, сипит, мимо нот и мимо ритма - возникает неуловимый аромат говнорока. Конечно же, этот термин ни коим образом не относится к философии, к смыслам, которые пытался донести старый русский рокер.
Для меня музыка «Аквариума» никогда не была бедна. Наоборот, по части симфоничности, многослойности аранжировок, экспериментов с ритмом и размером, разнообразию инструментов ничего такого в русском роке не было даже близко. Кто в поп-музыке (и не только в роке, и не только в русском) ещё так богато использует «треугольные размеры» (3/4, 6/8)? Только «Гопники» Майка, «Всё это рок-н-ролл» Кинчева да «Тихие игры» Бутусова (первые две композиции вообще мало отличаются музыкально) приходят в голову. Все остальные рокеры, металлисты, панки, рэперы и попсовики во всём мире чётко маршируют на четыре четверти в ногу.
В «Чёрном Брахмане» прекрасно всё. Там удивительно точные, при этом удивительно лёгкие и ироничные слова. Это песня вроде бы о любви, но на самом деле она и о настоящей внутренней свободе, и о счастье, и о неподвластности природным и политическим силам. Это очень «западная» песня по смыслу, гимн индивидуализму и свободе личности, но при этом очень «русская» по стилю поэтики и музыки (жанрово «Чёрный Брахман» - это же русский городской романс). И там замечательные соло и подбор инструментов. Кроме того, эта песня - во многом символ моей семьи.
«Наутилусом» я болел, когда переживал многочисленные школьные влюблённости (разумеется, несчастные и безответные, иначе стал бы я тратить время на этот русский рок!). Музыка «Нау» для меня всё же главным образом лирическая, романтическая, а не социальная, политическая или какая-то ещё. Даже тексты «Князя Тишины» и «Скованные одной цепью», положенные на дядеславину музыку и манеру, звучат как готические баллады, а не дистопические протесты. «Падал Тёплый Снег» я с первого же прослушивания интерпретировал как сюжет о самоубийстве, (а «Джульетту» - как сюжет об изнасиловании), поэтому чаще старался держаться от неё подальше, ибо суицид меня всегда отвращал.
Музыку я начал писать, наверное, как и многие, в старших классах школы, и, конечно же, в те времена это было вопиющее эпигонство. Я подражал «Наутилусу» не только в мелодиях и текстах, но и пытался похрипывать как дядя Слава. Когда-то это казалось безбожно крутым.
Ксения: В «Наутилусе» прекрасно и то, что у них почти за всеми альбомами стоит интегрирующая идея. В «Чужой земле» упоителен мортальный код, описание способов умирания и фаз смерти. В «Крыльях» - идея разнообразия форм любви и одиночества, принятия себя любимым и нелюбимым. В «Яблокитае» - неподчиненность мира никаким законам, кроме закона воображения. Борис Борисыч тоже умел в альбомы - кажется, умеет и сейчас. Этот уходящий тип мышления, основанный на тяге к циклизации, - особо ценный артефакт девяностых, их прощальный подарок. Как будто мы пережили последнюю эпоху единства перед неизбежным и по-своему выстроенным распадом.
Есть еще одна важная деталь, о которой ты упомянул: музыка порождает музыку. Когда слушаешь действительно хорошую песню, ты не можешь делать это отстраненно - подключаешься к ней психологически. Подпеваешь, подыгрываешь на невидимой гитаре, движешься в такт (вот эту ногу сюда, руку сюда, голову так). Сколько групп и группёшек породила мощная волна русского рока! Лабали и в коморке за актовым залом, и в гаражах. Русский рок был заразен, как испанка, и непрофессионален, как выпускник гуманитарного факультета. И всё же это наша музыка.
Кеничи: В смысле невозможности отстраниться, это очень точно: я вообще почти никогда не слушаю музыку фоном во время дел, только если это ну очень механическое дело; я сразу начинаю отвлекаться на песню, не только на слова, но и само её музыкальное устройство, так что никакого дела не сделаешь.
Мне не кажется, что музыкальный альбом - вымирающая форма. Записал же Мирон «Горгород», который даже более вещь в себе, чем классические рок-альбомы. Да, тяга к циклизации изрядно эволюционировала сегодня, однако для когнитивного восприятия сапиенсами реальности она пока представляется неизбывной: человек всё равно будет ещё долго видеть мир в виде циклов, разница лишь в более явном превращении замкнутого круга в спираль. На смену рок-альбомам и романам пришли телесериалы и эпопеи с вбоквелами, но ведь по сути они - те же альбомы и романы, просто в конце у них имеется «сцена после титров», дающая импульс для следующего цикла.
Оригинал