Всё тот же Рим
Рим встретил таким же, как мы его оставили четыре года назад. Кипучим и тесным. Крыши, взъерошенные ворохом антенн, точно гавани с мачтами. В густых душных сумерках аллеи в горку, как в Афинах, фонари сквозь апрельскую зелень, стеклянные двери на ключ и зеркальные доски у входа - с кнопками жителей.
Самое важное в Риме то, что он в пыль рассеивает миф о старении и умирании Европы. На руинах великих империй прошлого доживает свой жалкий век выродившаяся цивилизация, покрякивают нам говорящие головы. Выродившаяся цивилизация my ass. Трудно представить себе что-то более живое и подвижное, чем Рим. Разве что Мюнхенский аэропорт или Керженские леса в начале июня. Старостью здесь даже не пахнет. Улицы и вагоны метро забиты свежими итальянцами, от которых просто пышет уверенностью в себе. А ещё искренностью. Они тут все страшные модники. Девицы изобилуют леггинсами и сочетают их практически с чем угодно. Но интересный момент: есть критическая пропасть между пижонами здесь и, например, у нас. Римская фифа выпендривается потому, что ей это страшно нравится; она весёлая и непринуждённая, как бабочка с хрипловатым тембром крыльев. Московская фифа озабочена имиджем и всё время пищит. Ей, может, и неохота быть фифой, ей в тягость, но она вынуждена соблюдать ритуал, потому что "так надо". В Риме все как будто бесконечно любят жизнь и ни на секунду не сомневаются во взаимности. Это чувствуется в походке, во взглядах, в дружелюбии. Даже если человек устал и улыбаться ему не хочется. Или если он не знает английского. Особенно тяжело, если и то, и другое. И даже тогда он не станет выплёскивать на тебя свой комплекс неполноценности.
И тот факт, что жизнь здесь бьёт ключом в антураже колоссальной мифологии ушедших эпох, лишь подчёркивает ощущение её (жизни) непрерывности. Глупо рассказывать о древних римских камнях, о них давно всё разжёвано. Но каждый раз наблюдая, как какой-нибудь плющ взбирается по колоннам, обнимает окна и водопадом плещется с крыш, я лишний раз понимаю, как мне дорога красота вот этого "состояния перехода" между пиродой и цивилизацией, и почему мои любимые игры - Shadow of the Colossus, Bloodborne и Final Fantasy IX. Особенно это ощущается на Палатинском холме. Или в Пантеоне.
Но я расскажу о нетривиальном опыте двух соборов, связанных одним сюжетом. Эти места не входят в топ-три путеводителя по Риму, поэтому, возможно, вам тоже будет интересно. Обе церкви принадлежат ордену иезуитов, но при этом парадоксальным образом демонстрируют торжество научного знания в изобразительном искусстве и являют кладезь барочного иллюзионизма.
Одна из них - церковь Сант-Иньяцио, посвящена основателю ордена Игнатию Лойоле, фрукту довольно реакционному. Но потолок в ней расписан Андреа Поццо, автором трактата о теории перспективы - и в этой фреске математика сходится с живописью настолько мощно, что все современные прорывы в области трёхмерного изображения начинаются казаться детским лепетом. От того, насколько здесь всё продумано, становится немного страшно. Фреска сделана таким образом, чтобы плоский потолок казался бездонным порталом в небеса. Учтены ракурсы, с которых задранные физиономии посетителей смотрят на роящиеся ангельские чины и пригоршни святых, светотени ближних фигур настолько контрастны, что кажется, эти ребята гроздьями свисают с опорных колонн - и настоящих, и нарисованных.
Более того, логика расположения реальных источников освещения в соборе тоже учитывается фреской. Особенно на примере вот этого сердитого ангела в алой юбке, который гонит в окно парня в жёлтой юбке: внутренняя поверхность подола залита белым так, словно он по-настоящему подсвечивается из окна сзади, да и сам ангел будто летит между двумя окнами, а не нарисован на затемнённом своде. Наверное, меня всё это взбудоражило больше, чем Сикстинская капелла четыре года назад, хотя и там эротически задрапированные охряными тканями колени Микеланджело были чрезвычайно живы и объёмны.
Сам же Игнатий Лойола оказался погребённым в другом соборе, на который я охотился целенаправленно. Это церковь Иль-Джезу, находящаяся неподалёку от площади Венеции и совсем рядом со знаменитым кошачьим приютом, расположенном на руинах одного из храмов театра Помпея, где когда-то зарезали Цезаря. Мы пришли туда к исходу дня, когда низкое солнце било точно в окно над входом, делая пространство физически ощутимым.
Это не тизер-картинка нового проекта Фумито Уэды, это я.
Своды Иль-Джезу все убраны золотом, но не пышным, а таким угрюмо-таинственным, и опять потолочная фреска, написанная на этот раз Джованни Баттистой Гаулли, рвёт воображение без 3D-очков. Роспись называется Триумф Иисуса, и в ней хорошо видна цветовая символика Ренессанса, которая потом практически без изменений будет воспринята американским золотым веком комиксов про супергероев: святые облачены преимущественно в синее и красное, а зелёное и коричневное - удел злодеев, копошащихся, в громадный свиваяся клуб.
Засвет на фотографии (это то самое окно над входом лупит солнцем) оказался удачно однонаправленным ослепительному сиянию Христа на фреске.
Небожители верхом на кучевых выпирают из золочёной рамы и растекаются по сводам совершенно нахальным образом. Особенно вдохновляет вот эта группа блаженно купающихся: у меня нет ни малейшего ощущения, что она нарисована на плоской стене! Гаулли ещё и затемнил золото, будто бы облако отбрасывает тень. Безумие какое-то.
Поццо и Гаулли призвали могущество математических вычислений, чтобы создать трёхмерные иллюзии в семнадцатом веке. И знаете, мне немножко грустно не столько потому, что сейчас так не умеют, сколько потому, что сейчас так не хотят. Это обидно, потому что красоты хочется постоянно. Одна надежда на игры: за прорывами в искусстве стоят прорывы в технологиях.
Ну и чтобы не закругляться на слишком пафосных нотах, я расскажу немножко о еде. Как ни странно, итальянцы крайне нестабильны в приготовлении пасты. Сначала мы попытались перекусить в центре Рима, где-то между чудесной Навоной и уютной Ротондой. Бесконечный поток зевак, по-видимому, так расслабил местных рестораторов, что они абсолютно перестали заботиться о качестве блюд и желании клиента вернуться. Я заказал карбонару за десять евро. Разваренную, точно каша, никакие al dente тут не валялись. Бекон, напротив, напоминал задубевшие пересоленные волокна, которыми герои Джека Лондона забивают в лёд гвозди, когда нечего жрать. Друзья, не ешьте макарон в центре Рима. Отправляйтесь в Трастевере, район на юго-западе, за излучиной Тибра.
Здесь совсем другой Рим: маленьких улочек, свежей зелени и крохотных кафешек для своих. Поэтому запоминайте. В ресторанчике Carlo Menta есть одноимённая паста. За пять евро. Вот она.
Казалось бы, что уж такого незаурядного в макаронах с горошком и скупыми вкраплениями мясного фарша? Практически всё. Филигранная проварка самой пасты, ровно такая, чтобы не утратить текстуру макаронины, но и не поломать зубы, и сливочный соус абсолютно нечеловеческой эпичности. Всё на своих местах. Как в перстне Гаргантюа. Приправы не портят соуса, а горошек не затмевает скупых вкраплений фарша. Четыре дня спустя мы вернулись сюда, и я прикончил ещё одну такую же тарелку.
А какие тут апельсины! Никогда бы не подумал, что можно тосковать по апельсинам, но я уже тоскую.
つづく。。。
___________________
Ещё о путешествиях:
Фюссен, метель пронзающий
Прага, добрый охотник!
Ловчен. Крыша мира
Старый город Бар
Котор
Самое важное в Риме то, что он в пыль рассеивает миф о старении и умирании Европы. На руинах великих империй прошлого доживает свой жалкий век выродившаяся цивилизация, покрякивают нам говорящие головы. Выродившаяся цивилизация my ass. Трудно представить себе что-то более живое и подвижное, чем Рим. Разве что Мюнхенский аэропорт или Керженские леса в начале июня. Старостью здесь даже не пахнет. Улицы и вагоны метро забиты свежими итальянцами, от которых просто пышет уверенностью в себе. А ещё искренностью. Они тут все страшные модники. Девицы изобилуют леггинсами и сочетают их практически с чем угодно. Но интересный момент: есть критическая пропасть между пижонами здесь и, например, у нас. Римская фифа выпендривается потому, что ей это страшно нравится; она весёлая и непринуждённая, как бабочка с хрипловатым тембром крыльев. Московская фифа озабочена имиджем и всё время пищит. Ей, может, и неохота быть фифой, ей в тягость, но она вынуждена соблюдать ритуал, потому что "так надо". В Риме все как будто бесконечно любят жизнь и ни на секунду не сомневаются во взаимности. Это чувствуется в походке, во взглядах, в дружелюбии. Даже если человек устал и улыбаться ему не хочется. Или если он не знает английского. Особенно тяжело, если и то, и другое. И даже тогда он не станет выплёскивать на тебя свой комплекс неполноценности.
И тот факт, что жизнь здесь бьёт ключом в антураже колоссальной мифологии ушедших эпох, лишь подчёркивает ощущение её (жизни) непрерывности. Глупо рассказывать о древних римских камнях, о них давно всё разжёвано. Но каждый раз наблюдая, как какой-нибудь плющ взбирается по колоннам, обнимает окна и водопадом плещется с крыш, я лишний раз понимаю, как мне дорога красота вот этого "состояния перехода" между пиродой и цивилизацией, и почему мои любимые игры - Shadow of the Colossus, Bloodborne и Final Fantasy IX. Особенно это ощущается на Палатинском холме. Или в Пантеоне.
Но я расскажу о нетривиальном опыте двух соборов, связанных одним сюжетом. Эти места не входят в топ-три путеводителя по Риму, поэтому, возможно, вам тоже будет интересно. Обе церкви принадлежат ордену иезуитов, но при этом парадоксальным образом демонстрируют торжество научного знания в изобразительном искусстве и являют кладезь барочного иллюзионизма.
Одна из них - церковь Сант-Иньяцио, посвящена основателю ордена Игнатию Лойоле, фрукту довольно реакционному. Но потолок в ней расписан Андреа Поццо, автором трактата о теории перспективы - и в этой фреске математика сходится с живописью настолько мощно, что все современные прорывы в области трёхмерного изображения начинаются казаться детским лепетом. От того, насколько здесь всё продумано, становится немного страшно. Фреска сделана таким образом, чтобы плоский потолок казался бездонным порталом в небеса. Учтены ракурсы, с которых задранные физиономии посетителей смотрят на роящиеся ангельские чины и пригоршни святых, светотени ближних фигур настолько контрастны, что кажется, эти ребята гроздьями свисают с опорных колонн - и настоящих, и нарисованных.
Более того, логика расположения реальных источников освещения в соборе тоже учитывается фреской. Особенно на примере вот этого сердитого ангела в алой юбке, который гонит в окно парня в жёлтой юбке: внутренняя поверхность подола залита белым так, словно он по-настоящему подсвечивается из окна сзади, да и сам ангел будто летит между двумя окнами, а не нарисован на затемнённом своде. Наверное, меня всё это взбудоражило больше, чем Сикстинская капелла четыре года назад, хотя и там эротически задрапированные охряными тканями колени Микеланджело были чрезвычайно живы и объёмны.
Сам же Игнатий Лойола оказался погребённым в другом соборе, на который я охотился целенаправленно. Это церковь Иль-Джезу, находящаяся неподалёку от площади Венеции и совсем рядом со знаменитым кошачьим приютом, расположенном на руинах одного из храмов театра Помпея, где когда-то зарезали Цезаря. Мы пришли туда к исходу дня, когда низкое солнце било точно в окно над входом, делая пространство физически ощутимым.
Это не тизер-картинка нового проекта Фумито Уэды, это я.
Своды Иль-Джезу все убраны золотом, но не пышным, а таким угрюмо-таинственным, и опять потолочная фреска, написанная на этот раз Джованни Баттистой Гаулли, рвёт воображение без 3D-очков. Роспись называется Триумф Иисуса, и в ней хорошо видна цветовая символика Ренессанса, которая потом практически без изменений будет воспринята американским золотым веком комиксов про супергероев: святые облачены преимущественно в синее и красное, а зелёное и коричневное - удел злодеев, копошащихся, в громадный свиваяся клуб.
Засвет на фотографии (это то самое окно над входом лупит солнцем) оказался удачно однонаправленным ослепительному сиянию Христа на фреске.
Небожители верхом на кучевых выпирают из золочёной рамы и растекаются по сводам совершенно нахальным образом. Особенно вдохновляет вот эта группа блаженно купающихся: у меня нет ни малейшего ощущения, что она нарисована на плоской стене! Гаулли ещё и затемнил золото, будто бы облако отбрасывает тень. Безумие какое-то.
Поццо и Гаулли призвали могущество математических вычислений, чтобы создать трёхмерные иллюзии в семнадцатом веке. И знаете, мне немножко грустно не столько потому, что сейчас так не умеют, сколько потому, что сейчас так не хотят. Это обидно, потому что красоты хочется постоянно. Одна надежда на игры: за прорывами в искусстве стоят прорывы в технологиях.
Ну и чтобы не закругляться на слишком пафосных нотах, я расскажу немножко о еде. Как ни странно, итальянцы крайне нестабильны в приготовлении пасты. Сначала мы попытались перекусить в центре Рима, где-то между чудесной Навоной и уютной Ротондой. Бесконечный поток зевак, по-видимому, так расслабил местных рестораторов, что они абсолютно перестали заботиться о качестве блюд и желании клиента вернуться. Я заказал карбонару за десять евро. Разваренную, точно каша, никакие al dente тут не валялись. Бекон, напротив, напоминал задубевшие пересоленные волокна, которыми герои Джека Лондона забивают в лёд гвозди, когда нечего жрать. Друзья, не ешьте макарон в центре Рима. Отправляйтесь в Трастевере, район на юго-западе, за излучиной Тибра.
Здесь совсем другой Рим: маленьких улочек, свежей зелени и крохотных кафешек для своих. Поэтому запоминайте. В ресторанчике Carlo Menta есть одноимённая паста. За пять евро. Вот она.
Казалось бы, что уж такого незаурядного в макаронах с горошком и скупыми вкраплениями мясного фарша? Практически всё. Филигранная проварка самой пасты, ровно такая, чтобы не утратить текстуру макаронины, но и не поломать зубы, и сливочный соус абсолютно нечеловеческой эпичности. Всё на своих местах. Как в перстне Гаргантюа. Приправы не портят соуса, а горошек не затмевает скупых вкраплений фарша. Четыре дня спустя мы вернулись сюда, и я прикончил ещё одну такую же тарелку.
А какие тут апельсины! Никогда бы не подумал, что можно тосковать по апельсинам, но я уже тоскую.
つづく。。。
___________________
Ещё о путешествиях:
Фюссен, метель пронзающий
Прага, добрый охотник!
Ловчен. Крыша мира
Старый город Бар
Котор