Февраль, 1842...
Для проекта День камешка в ботинке в Заповеднике сказок.
В этом феврале в Берлине бессолнечно. Ноги вязнут в рыхлом снегу, с неба сыплется густая крупа. Античные герои и гении кисло глядят с барельефа Королевской Вахты. Что это за место? Зачем они здесь? Вместо ответа в классически правильные лица прилетает очередная пригоршня снега.
Господин Георг Фридрих Хайнрих Хитциг останавливается рядом. Белое на белом - сейчас не разглядеть детали, но он-то помнит каждую фигуру, каждый жест. Ему не жаль богиню Нику, что возвышается в центре в одном хитоне. Он видит “Афины на Шпрее”, новый, классически правильный город, пусть до его окончательного воплощения еще годы работы. Архитектор Фридрих Хитциг знает свой путь, он прям и ясен, как линии чертежей, наполняющих его кабинет.
Пока что он идет по Берлину настоящего, полному темных переулков. Из одного на него вылетает веселая компания. Бархатные плащи, на которые наклеены звезды из золотой и серебряной бумаги, бумажные цветы на шляпках. Фридрих замедляет шаг, но все равно одна из барышень едва не налетает на него.
- Ах! - восклицает она. - Не может быть, это вы?
Кто-то из дочерей Алексисов, или подруги Фанни? Жена сейчас во Франкфурте, навещает родственников. Фридрих вежливо касается шляпы, уже понимая, что барышня - совершенная незнакомка, ни у кого он не видел таких буйных черных кудрей, к которым их обладательница относилась бы с таким небрежением.
- Это же герцог Хёнигштроме, прямо из Конфеттенбурга!
Компания разражается приветственными возгласами. Фридрих всегда готов поддержать веселую шутку, но эта затягивается. Барышня хватает его руку обеими своими, тянет к груди.
- Какое счастье! - кажется, говорить не восклицая, она не может. - Вы, только вы можете меня спасти! Мой враг, злодей Брандуардо, уже в городе! Дайте же слово!
- Фройляйн, право, не понимаю…
- Идут! - кричит кто-то, и толпу комедиантов точно стирает со школьной доски строгий учитель.
Фридриха обгоняют двое. Один, невысокий, горбатый, точно обжигает взглядом, второй улыбается так виновато, что Фридрих едва удерживается от кивка в ответ. Положительно, сегодня день нелепых приветствий.
В последующие дни больше ничего не случается, кроме не ко времени расцветшего кактуса господина Хуффнагеля. Герр Хуффнагель - ботаник-любитель, сосед по дому, где супруги Хитциг снимают квартиру. Он мечтает о стеклянном солярии, но пока обладает только большим окном-эркером - “оранжереей”, где стоят, тщательно оберегаемые, горшки с растениями.
Фридриха, на правах почти близкого знакомого, пригласили разделить этот счастливый момент. Они в молчании смотрят на желтый бутон, торчащий из колючего серо-зеленого тельца.
- Может распуститься в любую минуту, - взволнованно сообщает Хуффнагель. - Если бы я мог уговорить его дождаться возвращения вашей супруги!
- Да, Фанни была бы рада его увидеть. Но вы же всё зарисуете?
Он так и видит, с каким радостным изумлением она перебирает рисунки. Хуффнагель заверяет, что, конечно, так он и поступит.
Фридрих возвращается в свой кабинет, перекладывает папки. Проекты, обсуждавшиеся с наставником и другом, который больше не скажет: “Что у вас нового, господин Хитциг, чем удивите?”. Шинкель скончался в прошлом году. Но дело его необходимо продолжить. Замковый мост ждет свои скульптуры, весь Берлин нуждается в благородном касании античности. Возможно, и капли готики? В зеленую сафьяновую папку, которую Фанни подарила на Рождество, она же сложила рисунки, которые сам Фридрих величает не иначе как “фантазии”. Что-то из страшных историй дядюшки Эрнста, с величавыми замками, мавританскими арками и острыми шпилями. Мечты, к которым он пока не хочет прикасаться.
Пока что есть настоящая работа - проект особняка на Белльвюштрассе. Колонны, ниши для статуй, немного лепных гирлянд. Он так увлекается, что поднимает голову от стола, когда слуга вносит лампу в комнату. Уже вечер. Снова ужинать одному в пустой столовой. Можно, конечно, навестить сестру. Клара недавно присылала письмо, где ласково упрекала, что племянники скучают по дяде Фрицу. Но вваливаться в гости без предупреждения не хочется. Позже, на неделе, решает он, и говорит слуге, что прогуляется в город.
В погребке “Башмак и бутылка” людно, но для него место есть. Хозяин сам выходит навстречу.
- Господин Хитциг, давно у нас не были.
- Работа, господин Шорце.
Шорце кивает. Работа - это серьезно. Кем бы мы все были без работы? Строителями воздушных замков. Фридрих просит стакан вина, садится у стены, чтобы никто его не побеспокоил. Он любит побыть среди людей. Не высматривая интересные лица, не воображая их фантастические судьбы, просто - тихо посидеть.
- Я прошу прощения, правильно ли я расслышал?
Фридрих поднимает взгляд. Молодой человек, почти юноша. Светлые растрепанные волосы, близорукий прищур, мягкая улыбка. Тот самый, что встретился ему на улице с комедиантами.
- Вы - Фридрих Хитциг? Сын Юлиуса Хитцига?
- Все верно, - соглашается Фридрих.
- Восхищаюсь его сочинением о господине Гофмане! Он ведь был другом вашей семьи?
- Полагаю, да, - Фридрих не любит обсуждать дядюшку Эрнста вот так, с посторонними. В конце концов, когда он приходил к ним в гости, он не был “тем самым Гофманом”. Для них с Мари он клеил картонные замки, где жила Ундина, рассказывал истории. Да, одна из них теперь слишком известна…
- И вы с сестрой удостоились чести стать героями “Щелкунчика”. Как я вам завидую!
Тут Фридрих теряется. Несомненно, сказано это искренне, но что на такое ответить? Мальчик Фриц, размахивающий новой игрушечной саблей далек от него, он больше не разыгрывает бои с солдатиками, он строит настоящие дома.
- Осмелюсь спросить, как поживает ваша сестра? Какие последние вести из Конфеттенбурга?
Он не верит своим ушам.
- Моя сестра Мари скончалась в тринадцать лет, - сухо говорит он и встает, чтобы закончить эту безумную беседу.
- О нет, вы путаете, - молодой человек хватает его за рукав. - За ней приехала золотая карета, запряженная серебряными лошадьми, и увезла в чудесную страну. Вы не так поняли.
- Я не называю вас безумцем и не отвечаю ударом, - говорит Фриц еще тише (теперь он Фриц, у него снова приступ гнева, от которого тяжело дышать), - только потому, что не хочу портить вечер у доброго Шорце. А сейчас - пустите!
- Отпусти господина, Витольд, - это второй, горбун с едким взглядом. - Вы уж простите его, мальчик мечтательный, болтает, не подумав. Решите поговорить - приходите.
“Черта с два я к вам приду!”, думает Фриц и толкает дверь на улицу, чтобы вечерний снег успокоил разгоряченную голову.
Он какое-то время идет под снегопадом, слишком злой, чтобы обращать внимание на направление. Несколько раз слышится сердитый окрик извозчиков, но они скоро исчезают за снежной пеленой. Что же такое происходит? Нелепые встречи не должны так выбивать из колеи. Это всего лишь городской сумасшедший.
Фридрих знает, что бесит его бесцеремонность. Как смеют посторонние рассуждать о его семье? Упоминать имя Мари, будто она их старая знакомая? Да, она была любимицей дяди Эрнста, для нее он придумывал свои истории в первую очередь, дети такое чувствуют. Она была старшей, больше понимала, Клара была еще крохой. А он, будем честны, мог и убежать поиграть - с солдатиками, да!
Мари умерла через год после выхода “Щелкунчика”, дядя Эрнст горевал вместе с ними. Прошла уже четверть века. Книга и жизнь - разные вещи. Конец истории!
Он резко взмахивает рукой, и рядом кто-то ойкает. Фридрих поворачивается и видит давешнюю барышню с черными кудрями. Часть звезд давно намокла и сползла с ее плаща, по цветам на шляпке будто прошлась гроза.
- Вы опоздали, - говорит она с упреком.
- Я вам ничего не обещал, - невежливо, но он уже устал от людей, которые почему-то ведут себя так, словно он всем им что-то должен.
- Ах, да я не об этом! Брандуардо рядом, нам надо спасаться!
Она с необыкновенной силой хватает его за руку, тащит в какую-то арку. Он чувствует, что тело ее колотит крупной дрожью. От холода ли, от страха.
- Тише! - шепчет она, и Фридрих послушно молчит.
Они стоят в молчании, он начинает ощущать, как промок сам. Сидел бы дома, в тепле, с готовым ужином. Один! Как же хорошо скучать одному, вместо того, чтобы слушать речи лунатиков и прятаться с незнакомыми девицами. Фанни вряд ли понравится такая история. Может, стоит проводить барышню до знакомого доктора? Ей необходимо успокоиться, а потом, наверняка же у нее есть родные, с которыми можно связаться.
На улице слышатся шаги. Снег отчетливо скрипит под чьими-то ногами. Фридрих бросает взгляд из арки, но никого не видит. Шаги все ближе. Они так тяжелы, точно идущий - великан. Фридрих представляет, как он смотрит поверх крыш, как его глаза скользят по всем подворотням, задерживаются на каждом окне…
- Закройте глаза! - шепчет барышня, он послушно закрывает.
Шаги слышатся еще какое-то время, потом раздается недовольное ворчание, постепенно стихающее.
- Он ушел! - выдыхает барышня. - Наше счастье, что он такой неповоротливый и быстро устает! Но он упрям, он обходит улицу за улицей. Я так устала убегать!
Она жалобно смотрит на Фридриха.
- Вы уверены, что не хотите стать моим рыцарем и сразиться с Брандуардо, герцог?
- Увы. Любезная фройляйн, я польщен вашим предложением, но я никогда не был воином. Как и герцогом.
- Но ведь младший Дроссельмейер подарил вам прекрасную саблю! - она широко распахивает глаза. - Если бы вы только доверились мне и рассказали, где она…
- В жизни не встречал этого господина, - бормочет Фридрих. Почему-то всё вокруг начинает медленно вращаться. Наряд девицы преображается. Вместо смешных обвисших оборок - расшитое серебром и золотом платье, в волосах и на груди сверкают драгоценности.
- Встаньте на колено, я посвящу вас в рыцари, - слышит он. - Тогда вы перестанете мучать себя и меня.
Вращение ускоряется, в воздухе пляшут разноцветные огни. Фридрих смотрит на один из них, ярко-желтый. Что он напоминает?
- Скорее!
Точно, цветок кактуса у Хуффнагеля! Цветок, Фанни!
Фридрих мотает головой. Мир снова стоит на месте. Никаких сияющих одежд. Девица обиженно смотрит на него.
- Когда мы встретимся в третий раз, - говорит она, - выбора у вас не будет.
- Не сомневаюсь, - с безумцами надо соглашаться.
Она снова исчезает раньше, чем он успевает предложить помощь в лечении. Продрогший, Фридрих отправляется домой. Февральская метель занесла его, непонятно как, в Николаифиртель, так что он бредет по холоду больше часа.
Как ни странно, наутро ни следа простуды. Фридрих просыпается бодрый, с удовольствием завтракает, идет в кабинет. Приносят почту. Газеты, письмо от заказчика, одобряющего проект дома. И записка от зятя, Франца Куглера: Клара больна.
В квартире Куглеров беспорядок. Собираясь присесть, Фридрих убирает стопку рисунков со стула. Оскаленные химеры, зубцы стен, поднятые мосты - любимая готика Франца.
Сам Франц сидит напротив, сцепив пальцы в неразмыкаемый замок.
- Сильный жар, совсем не ест, - говорит он. - Доктор говорит, опасности заразиться нет, но наверное детей надо куда-то отправить, Клерхен бы сразу сообразила.
На углу стола тарелка с давно остывшим завтраком. Фанни бы тоже сразу подсказала, думает Фридрих. Его охватывает - на мгновение, но этого достаточно, - ледяной ужас. Как непрочно всё, что мы строим, если одна случайность может лишить нас любимых.
- Она сейчас заснула, лучше не беспокоить. А когда не спит, как будто очень взволнована. Доктор говорит, что скоро будет перелом, главное - вовремя давать лекарство.
Он так хочет в это верить. Они оба хотят. Доктор ведь лучше знает?
Перед уходом он заглядывает в детскую. Годовалый Ганс сегодня хмурится, прячет лицо на груди кормилицы. Бернгард уже большой, целых пять лет, он бежит к дяде, и Фридрих привычным движением подхватывает его на руки.
- Мама заболела, - серьезно сообщает Бернгард. - Няня говорит, надо молиться и хорошо себя вести, тогда она выздоровеет. Уже скоро?
- Да, надеюсь, скоро. Твоя мама плохо спит, ей нужна тишина.
- Это из-за кареты, - говорит Бернгард.
- Какой кареты?
- Она ездит ночью под окнами. Ты никому не скажешь?
Фридрих не понимает, что именно он не должен говорить. Бернгард вздыхает.
- Что я не спал.
- Хорошо.
- Она так громко скрипела, что я проснулся. Залез на окно, а она ездит по улице. Туда-сюда. Потом остановилась, из нее вышел какой-то господин и стал смотреть на наши окна.
- Почему ты думаешь, что на ваши?
- Он меня увидел и погрозил пальцем.
- Бернгард, дружок, а что это была за карета?
Бернгард восторженно жмурится.
- Очень красивая, вся сверкает, и лошади тоже, как будто из серебра. Дядя Фриц, ты должен сказать им, чтобы они не ездили здесь, пока мама не выздоровеет.
Дома на парадной лестнице его ловит Хуффнагель.
- Господин Хитциг, мне так неловко…
- Что-то случилось? - Фридрих собирает остатки вежливости. Добряк Хуффнагель мнется.
- К вам приходила гостья. То есть, я полагаю, что к вам. Она позвонила ко мне, но я определенно никого не ждал, а она, бедняжка, была так напугана. Назвала меня вашим именем.
- Вы ее впустили?
Хуффнагель краснеет.
- Она упала в обморок, когда я открыл дверь.
- Вы поступили очень благородно, - серьезно говорит Фридрих.
- Мне кажется, ей нездоровится. Все эти фантазии и требования стать ее рыцарем…
- Как же вы устояли? - Фридриху и правда любопытно. Вчерашнее наваждение все еще напоминает о себе головной болью, чем же защитился от нее Хуффнагель?
- Я показывал ей оранжерею. И она укололась о кактус. Очень разозлилась, пыталась разбить горшок. Боюсь, я тоже вспылил. Но это же растения, с ними так нельзя!
Пусть благословит Господь все кактусы на свете, и да будут они расти в райских садах вечно, аминь.
- Не впускайте ее больше и не ходите с ней, если увидите, - говорит Фридрих и поднимается дальше. Хуффнагель растерянно кивает.
День движется медленно, точно рыбачьи лодки в тумане на Шпрее. Он начал письмо к Фанни, бросил. Пытался поработать, но обнаружил, что не провел с утра ни одной линии. Он вздрагивает от каждого стука двери внизу: вдруг еще одна записка от Франца?
Мутный вечер вползает в город, и беспокойство уже не унять.
В погребке темно, лишь пара свечек под стеклянным колпаком на столе. За столом сидит горбун, громко прихлебывает пиво. Завидев Фридриха, приветливо машет рукой. Фридрих садится за стол.
- Как вам удалось уговорить Шторце не работать? В такие вечера обычно полно народа.
- Господин Шторце сейчас счастлив так, как не был бы и от тройной выручки за день. - Горбун, гримасничая, прижимает палец к губам. - Тайна, дальше ни слова. Многие гоняются за нами годами, чтобы умолять исполнить их мечты, а ему повезло. У вас есть мечты, господин Хитциг?
- Я исполню их сам, благодарю. Что вам от меня нужно?
- Мне - ничего. За Витольда ещё раз прошу прощения, он здесь впервые, вот и говорит, что думает. Скоро привыкнет.
- А он знает, о чем говорит?
Горбун перегибается через стол, видимо, намереваясь сочувственно похлопать Фридриха по руке, но тут же откидывается обратно.
- Не надо на меня так смотреть, господин Хитциг. Бывает так, что два мира, а то и больше, пересекаются. Ни к добру, ни к худу, просто - вдруг. А потом расходятся снова. Мы для вас - временное неудобство, вроде камешка в башмаке. Скоро все наладится. Вы же справились с чарами нашей несравненной Эрменезинды (и поделом ей, хочу сказать, за столько лет можно бы научиться решать такие проблемы по-другому, а не пытаться каждый раз превратить кого-то в рыцаря. Хотите историю про Часовню Разбитого Сердца? Нет времени? Дело ваше.).
- И ваша карета не увезет Клару?
Горбун смотрит на него глазами ребенка и мудреца.
- Я не знаю. Поймите же, постарайтесь понять. Вы с вашей сестрой наткнулись на тот черный стигийский ручеек, что протекает через всю нашу жизнь. Не узнали цитату? Неважно. Вы сейчас как ребенок, что требует сказать, что завтра будет то же, что вчера, и всё всегда будет хорошо. Но так не бывает. Если бы вас мог спасти золотой горшок, или волос Брандуардо - я бы сказал. Увы, господин сказочник умел привлекать фантазии, но не справляться с ними. Не знаю, что перевесит, потому что каждый миг что-то происходит. Наверное, мне жаль.
Фридрих снова идет по городу. Погода изменилась: ветер несет то ли снег, то ли дождь, тебя словно хлещут мокрой простыней по лицу. Ноги разъезжаются. Ему не с кем поговорить. Кто бы понял? Тяжело быть героем сказки в век прогресса. Это даже не сказка, так, виньетка между историями. Они с Кларой случайно привлекли внимание, и теперь расплачиваются за это, по-прежнему не понимая, в чем виноваты.
Время от времени он слышит тяжелую поступь на соседней улице, и резко сворачивает в сторону. Поразительно, как быстро привыкаешь к новым условиям жизни. Прятаться от невидимых великанов, например.
В очередной раз свернув, он видит вывеску через дорогу. Игрушечная лавка. Рай и мука для детей. “Младший Дроссельмейер подарил вам прекрасную саблю!” - вспоминает он.
Фридрих входит в лавку.
- Мне нужен подарок для племянника, - говорит он приказчику.
Наступает ночь, и Фриц выходит нести стражу. Он доходит до дома Куглеров, занимает пост в подворотне напротив подъезда. Спать не хочется, всё так промозгло, что у него зуб на зуб не попадает. Он думает, что не оставил письмо для Фанни, и это правильно: если что-то случится, не надо ей жить дальше с мыслью, что он был сумасшедшим. А дела его и так в порядке, стряпчим не понадобится долго с ними разбираться.
Он слышит цокот копыт, скрип колес. Карета появляется в начале улицы, окутанная золотым сиянием. Маленькие, почти карликовые лошадки ослепительно белого цвета тянут ее. Фриц сжимает и разжимает пальцы, чтобы стало теплее, шагает вперед.
С другого конца улицы слышатся знакомые шаги. Почему больше никто не просыпается, не выглядывает из окон с жалобой на посыпавшуюся с полок утварь? Может, он и правда сошел с ума.
Лошадки замедляют шаг, и карета останавливается. Фриц ровно посередине. Он достает запакованный сверток, рвет оберточную бумагу, отшвыривает крышку с коробки.
Эта сабля пользуется спросом, уверял приказчик. Деревянная рукоять обклеена красной материей, лезвие - тоже деревянное - серебряной бумагой. Сабля достаточно велика, чтобы не теряться в его руке, и Фриц взвешивает ее, удивляясь, как легко он вспомнил этот хват.
Карета стоит, а шаги все слышнее. К шуму от них прибавилось тяжелое дыхание. Фриц прикрывает лицо рукой, ногами изо всех сил упирается в землю, чтобы не снесло. Великан совсем близко, и Фриц, зажмурившись, наносит удар.
Страшный рев, точно поток вырвался из берегов. Звук падения. Фриц видит и не видит, как великан стоит на коленях, слепо пошатываясь, шарит руками в воздухе. С одной из них летят на снег черные капли.
Раздается звонкий крик, и на улицу влетает огромный черный петух, оседланный и с поводьями. На нем сидит горбун.
- Славная победа, господин Хитциг! - кричит он, гарцуя. - Брандуардо, прекращай страдать, нам всем пора в путь! Не поминайте лихом!
Великан безропотно встает, прижимая раненую руку к груди. По улице проходит самое странное шествие из всех, когда-либо существовавших. Скрюченные создания, больше похожие на химер, чем на людей. Несколько полупрозрачных силуэтов. Полульвы, полуптицы. Карлики, тянущие за собой ларцы в два их роста. Брандуардо присоединяется к шествию, Фриц видит, как он догоняет барышню с черными кудрями, показывает на свою руку, и та на ходу отрывает кусок юбки, чтобы заняться перевязкой.
Последней проезжает карета. Лошадки гордо не смотрят на Фрица, каждая в лад с другими поднимает и ставит ноги, серебристые гривы нисколько не страдают от ветра. Фриц смотрит, как карета проезжает мимо дома Куглеров. Пустая, она не останавливается.
Он выдыхает облегченно, только когда нездешнее сияние меркнет окончательно. Снова неприветливая берлинская ночь, грязный снег, только город и люди в нём.
Фриц салютует окнам Куглеров игрушечной саблей и отправляется домой.
Биографическая справка о семье Хитциг, есть совсем грустное окончание, так что если понравилась сказка и не очень хочется знать, как всё было дальше, можно не переходить.
И несколько картин, отлично иллюстрирующих жизнь господина Хуффнагеля