Wallander
Магнус устает от телефонных звонков и компьютеров, забивается в свой угол, зарывается в бумаги и думает, что в их отделе собрали ущербных со всей шведской полиции, ни одного нормального человека не работает в этом офисе, все сплошь сумасшедшие, все как на подбор.
Взять хотя бы Анну-Брит. В последнее время у Анны-Брит мокрые ресницы, распухший нос и открытая пачка бумажных платков на столе. Иногда она плачет, когда думает, что ее никто не видит, всё чаще задерживается на работе и всё больше внимания уделяет шефу, и это бросается Магнусу в глаза: то, как она смотрит на Валландера, как внимательно слушает его, беспокоится о нём, и это раздражает, с какой стороны ни посмотри. Почему-то за три года работы Магнусу никто ни разу не сказал: парень, иди-ка ты домой и отдохни как следует. Почему-то, стоило ему однажды заикнуться о том, что шеф выглядит, будто снятый с креста, его едва не испепелили взглядом и мстительно отправили копаться в архиве. Но все эти претензии, разумеется, безосновательны: Магнус вполне высыпается, а что позволено коллеге - женщине на грани развода, уж конечно, не позволено наглому стажёру.
Или вот Сведберг, земля ему пухом, со своей несчастливой и непонятной любовью - эта история облетела весь участок, как ни старались ее умолчать, несколько раз Магнус даже наблюдал воочию, как за спиной у Валландера начинали шушукаться, кивая ему вслед. Магнус краснеет, когда об этом думает, а потом бледнеет, потому что мысли предсказуемо уходят в другую плоскость, а именно: странность Калле Сведберга вовсе не в его сексуальных предпочтениях, и даже не в том, что он мертвец, в отличие от всех остальных, а в том, что, сам того не зная, он разделил жизнь Магнуса на «до» и «после» - и Магнус даже не понимает, когда именно это произошло. События тех дней крутятся у него в голове, как стекляшки детского калейдоскопа.
Он впервые потерял друга (и понятия не имеет, как сам Калле отнёсся бы к такому заявлению - друг тут, понимаешь ли, нашелся, - но думать по-другому у него не получается).
Он впервые убил человека - и хуже всего то, - он это понял сразу же, пока его тошнило за дверью, - хуже всего то, что это было меньшее зло из возможных, обменять жизнь двоих, а то и троих (вира за Сведберга) на одну жизнь; меньшее - но всё же зло. Магнусу почти каждую ночь снятся те две секунды, на которые он не опоздал, только в этих снах он все-таки опаздывает, и руки его все равно обагрены, не кровью преступника, но кровью Курта Валландера, и, вопреки логике, эти кошмары приносят ему облегчение, когда он просыпается: всё же он всё сделал, как надо, не было другого выхода, не было.
И, впервые, когда он после похорон, поддавшись порыву, ободряюще обнял шефа за плечи, тот не посмотрел на него как на пустое место, не сбросил руку с презрением, а улыбнулся, грустно, благодарно и как равному - и, по итогам, именно эта улыбка и добила его окончательно. Магнус Мартинссон, который, на минуточку, пару лет назад разменял четверть века, еще никогда не чувствовал себя таким взрослым и значимым, и когда он вспоминает об этом моменте, то невольно краснеет снова, и думает, что, наверное, среди всех сумасшедших Истада он самый главный.
Взять хотя бы Анну-Брит. В последнее время у Анны-Брит мокрые ресницы, распухший нос и открытая пачка бумажных платков на столе. Иногда она плачет, когда думает, что ее никто не видит, всё чаще задерживается на работе и всё больше внимания уделяет шефу, и это бросается Магнусу в глаза: то, как она смотрит на Валландера, как внимательно слушает его, беспокоится о нём, и это раздражает, с какой стороны ни посмотри. Почему-то за три года работы Магнусу никто ни разу не сказал: парень, иди-ка ты домой и отдохни как следует. Почему-то, стоило ему однажды заикнуться о том, что шеф выглядит, будто снятый с креста, его едва не испепелили взглядом и мстительно отправили копаться в архиве. Но все эти претензии, разумеется, безосновательны: Магнус вполне высыпается, а что позволено коллеге - женщине на грани развода, уж конечно, не позволено наглому стажёру.
Или вот Сведберг, земля ему пухом, со своей несчастливой и непонятной любовью - эта история облетела весь участок, как ни старались ее умолчать, несколько раз Магнус даже наблюдал воочию, как за спиной у Валландера начинали шушукаться, кивая ему вслед. Магнус краснеет, когда об этом думает, а потом бледнеет, потому что мысли предсказуемо уходят в другую плоскость, а именно: странность Калле Сведберга вовсе не в его сексуальных предпочтениях, и даже не в том, что он мертвец, в отличие от всех остальных, а в том, что, сам того не зная, он разделил жизнь Магнуса на «до» и «после» - и Магнус даже не понимает, когда именно это произошло. События тех дней крутятся у него в голове, как стекляшки детского калейдоскопа.
Он впервые потерял друга (и понятия не имеет, как сам Калле отнёсся бы к такому заявлению - друг тут, понимаешь ли, нашелся, - но думать по-другому у него не получается).
Он впервые убил человека - и хуже всего то, - он это понял сразу же, пока его тошнило за дверью, - хуже всего то, что это было меньшее зло из возможных, обменять жизнь двоих, а то и троих (вира за Сведберга) на одну жизнь; меньшее - но всё же зло. Магнусу почти каждую ночь снятся те две секунды, на которые он не опоздал, только в этих снах он все-таки опаздывает, и руки его все равно обагрены, не кровью преступника, но кровью Курта Валландера, и, вопреки логике, эти кошмары приносят ему облегчение, когда он просыпается: всё же он всё сделал, как надо, не было другого выхода, не было.
И, впервые, когда он после похорон, поддавшись порыву, ободряюще обнял шефа за плечи, тот не посмотрел на него как на пустое место, не сбросил руку с презрением, а улыбнулся, грустно, благодарно и как равному - и, по итогам, именно эта улыбка и добила его окончательно. Магнус Мартинссон, который, на минуточку, пару лет назад разменял четверть века, еще никогда не чувствовал себя таким взрослым и значимым, и когда он вспоминает об этом моменте, то невольно краснеет снова, и думает, что, наверное, среди всех сумасшедших Истада он самый главный.