Москва весной 1918 года.
Из мемуаров коменданта Кремля Павла Малькова:
"...В Москве я никогда ранее не бывал и ко всему присматривался с особым интересом. Надо признаться, первое впечатление
было не из благоприятных. После Петрограда Москва показалась мне какой-то уж очень провинциальной, запущенной.
Узкие, кривые, грязные, покрытые щербатым булыжником улицы невыгод¬но отличались от просторных, прямых, как стрела,
проспектов Питера, одетых в брусчатку и торец. Дома были облезлые, обшарпанные. Там и здесь на стенах сохранились
следы октябрьских пуль и снарядов. Даже в центре города, уж не говоря об окраинах, высокие, пяти-шестиэтажные каменные
здания перемежались убогими деревянными домишками.
Против подъезда гостиницы "Националь", где поселились после переезда в Москву Ленин и ряд других товарищей, торчала
какая-то часовня, увенчанная здоровенным крестом. От "Националя" к Театральной площади тянулся Охотный ряд - сонмище
деревянных, редко каменных, одноэтажных лабазов, лавок, лавчонок, среди которых громадой высился Дом Союзов,
бывшее Дворянское собрание.
Узкая Тверская от дома генерал-губернатора, занятого теперь Моссоветом, круто сбегала вниз и устремлялась мимо
"Националя", Охотного ряда, Лоскутной гостиницы прямо к перегородившей въезд на Красную площадь Иверской часовне.
По обеим сторонам часовни, под сводчатыми арками, оставались лишь небольшие проходы, в каждом из которых с трудом
могли разминуться две подводы.
Возле Иверской постоянно толпились нищие, спекулянты, жулики, стоял неумолчный гул голосов, в воздухе висела
густая брань. Здесь да еще на Сухаревке, где вокруг высоченной Сухаревой башни шумел, разливаясь по Садовой, Сретенке,
1-й Мещанской, огромный рынок, было, пожалуй, наиболее людно. Большинство же улиц выглядели по сравнению с Петроградом
чуть ли не пустынными. Прохожих было мало, уныло тащились извозчичьи санки да одинокие подводы. Изредка, веерами
разбрасывая далеко в стороны талый снег и уличную грязь, проносился высокий мощный "Паккард" с желтыми колесами,
из автобоевого отряда при ВЦИК, массивный, кургузый "Ройс" или "Делоне-Бельвиль" с круглым, как цилиндр, радиатором,
из гаража Совнаркома, а то "Нэпир" или "Лянча" какого-либо наркомата, или Моссовета.
В Москве тогда, в 1918 году, насчитывалось от силы ; три-четыре сотни автомобилей. Основным средством передвижения
были трамваи да и те ходили редко, без всякого графика, а порою сутками не выходили из депо - не хватало электроэнергии.
Были еще из возчики: зимой - небольшие санки, на два седока, летом - пролетка. Многие ответственные работники -
члены коллегий наркоматов, даже кое-кто из заместителей наркомов - за отсутствием автомашин ездили в экипажах,
закрепленных за правительственными учреждениями наряду с автомобилями.
Магазины и лавки почти сплошь были закрыты. На дверях висели успевшие заржаветь замки. В тех же из них, что
оставались открытыми, отпускали пшено по карточкам да по куску мыла на человека в месяц.
Зато вовсю преуспевали спекулянты. Из-под полы торговали чем угодно, в любых количествах, начиная от полфунта
сахара или масла до кокаина, от драных со датских штанов до рулонов превосходно сукна или бархата.
Давно не работали фешенебельные московские рестораны, закрылись роскошные трактиры, в общественных столовых выдавали
жидкий суп да пшенную кашу (тоже карточкам). Но процветали различные ночные кабаре и притоны. В Охотном ряду,
например, невдалеке от "Националя", гудело по ночам пьяным гомоном полулегальное кабаре, которое так и называлось:
«Подполье». Сюда стекались дворянчики и купцы, не успевшие удрать из Советской России, декадентствующие поэты,
иностранные дипломаты и кокотки, спекулянты и бандиты. Здесь платили бешеные деньги за бутылку шампанского, за порцию
зернистой икры. Тут было все, чего дух пожелает. Вино лилось рекой, истерически взвизгивали проститутки, на небольшой
эстраде кривлялся и грассировал какой-то томный, густо напудренный тип, гнусаво навывавший шансонетки.
Новая, пусть голодная и оборванная, но полная жизни и сил, суровая, энергичная мужественная Москва была на
Пресне и в Симоновке, на фабриках Прохорова и Цинделя, на заводах Михельсона и Гужона. Там, в рабочих районах,
на заводах и фабриках, был полновластный хозяин столицы и всей России - русский рабочий класс.
И сердце этой новой Москвы, новой России уверенно билось в древнем, седом Кремле.
Такой была Москва в конце марта 1918 года".