"Библиотекарь"
Из книг, к которым время от времени возвращаюсь, чтобы перечитать, елизаровский "Библиотекарь" особенно значим. Прежде всего от того, что это произведение при первом прочтении осветило восторгом узнавания.
В "Библиотекаре" Силу, Радость, Терпение, Смысл и так далее давали Книги. Я же, ещё учась в музыкальной школе, совершенно ясно осознала, что музыка Бетховена дарит Силу, а Моцарта и Шуберта - дают Радость.
Но дело не только в этом. А вот ещё в чём (цитата из финала "Библиотекаря"):
Все было справедливо. Я хоть и с запозданием, но получил обещанное советской Родиной немыслимое счастье. Пусть фальшивое, внушенное Книгой Памяти. Какая разница… Ведь и в моем настоящем детстве я свято верил, что воспетое в книгах, фильмах и песнях государство и есть реальность, в которой я живу. Земной СССР был грубым несовершенным телом, но в сердцах романтичных стариков и детей из благополучных городских семей отдельно существовал его художественный идеал - Союз Небесный. С исчезновением умственных пространств умерло и неодушевленное географическое тело.
Даже когда ненависть к собственной стране и ее прошлому считалась в обществе признаком хорошего тона, я интуитивно сторонился разоблачительных романов, орущих прожорливыми голосами чаек о всяких гулаговских детях Арбата, идущих в белых одеждах. Меня смущала литературная полуправда, и в особенности ее насупленные авторы, колотящие о стол гулкими черепами жертв минувшей социалистической эпохи. Этот костлявый перестук ничего не менял в моем отношении к Союзу. Повзрослевший, я любил Союз не за то, каким он был, а за то, каким он мог стать, если бы по-другому сложились обстоятельства. И разве настолько виноват потенциально хороший человек, что из-за трудностей жизни не раскрылись его прекрасные качества?
В "Библиотекаре" Силу, Радость, Терпение, Смысл и так далее давали Книги. Я же, ещё учась в музыкальной школе, совершенно ясно осознала, что музыка Бетховена дарит Силу, а Моцарта и Шуберта - дают Радость.
Но дело не только в этом. А вот ещё в чём (цитата из финала "Библиотекаря"):
Все было справедливо. Я хоть и с запозданием, но получил обещанное советской Родиной немыслимое счастье. Пусть фальшивое, внушенное Книгой Памяти. Какая разница… Ведь и в моем настоящем детстве я свято верил, что воспетое в книгах, фильмах и песнях государство и есть реальность, в которой я живу. Земной СССР был грубым несовершенным телом, но в сердцах романтичных стариков и детей из благополучных городских семей отдельно существовал его художественный идеал - Союз Небесный. С исчезновением умственных пространств умерло и неодушевленное географическое тело.
Даже когда ненависть к собственной стране и ее прошлому считалась в обществе признаком хорошего тона, я интуитивно сторонился разоблачительных романов, орущих прожорливыми голосами чаек о всяких гулаговских детях Арбата, идущих в белых одеждах. Меня смущала литературная полуправда, и в особенности ее насупленные авторы, колотящие о стол гулкими черепами жертв минувшей социалистической эпохи. Этот костлявый перестук ничего не менял в моем отношении к Союзу. Повзрослевший, я любил Союз не за то, каким он был, а за то, каким он мог стать, если бы по-другому сложились обстоятельства. И разве настолько виноват потенциально хороший человек, что из-за трудностей жизни не раскрылись его прекрасные качества?