Грустно, девочки
Как же я не хочу к тебе ездить. Делаю это очень редко и всегда через силу. Каждый раз мне приходится силой запихивать себя в душное пространство двести сорок шестого автобуса, наполненное телами несвежих угрюмых людей. Я никогда не еду к тебе с пустыми руками: мать заставляет меня покупать на Ильинском рынке кусок сыра, тушку цыплёнка-бройлера и мармелад. Недавно рядом с твоим домом открыли сетевую «Закусочку», что очень удобно, однако мать всё равно настаивает на том, чтобы я везла тебе гостинцы из города.В этом сокрыт какой-то глубокий смысл, не так ли?
Моя дорога обычно занимает от сорока минут до часу. Я приезжаю к тебе, уже прилично измученная автобусной тряской по ямам и ухабам. На лавочке у подъезда, помимо пары-тройки неизменных старух, частенько сидит Таня и мрачно курит. Мне становится не по себе всякий раз, когда я её вижу, поэтому я стараюсь быстро проскочить в подъезд, ни с кем не здороваясь. Потом соседки жалуются тебе на моё плохое воспитание.
В лифте обычно пахнет так, что хоть святых выноси, и на четвёртый этаж я поднимаюсь пешком. Немного отдышавшись, я нажимаю кнопку треснувшего желтоватого дверного звонка и слушаю заливистый собачий лай. Майла мчится к двери и скребётся когтями по обивке. Слышу тяжёлую поступь: ты медленно вставляешь ключ в скважину, делаешь два поворота против часовой стрелки и с улыбкой открываешь мне дверь. Да, ты всегда лучезарно улыбаешься, словно увидеть меня - это подарок Господа. На самом же деле ты рада не мне как таковой, а возможности транслировать вовне новости ирреального мира, который плотно тебя окружает. Однако сначала ты должна меня накормить: нельзя нарушать традицию. На пустой желудок слушать твои истории было бы легче - после сытного обеда хочется провести время в тишине и покое, однако у тебя другой план.
- Ты шла: видела её? - с этого вопроса обычно начинается большая часть наших разговоров.
- Кого «её»? - зачем-то всякий раз отвечаю я вопросом на вопрос, хотя прекрасно понимаю, о ком идёт речь.
- Прям кого, кого… Шалашовку эту…Таньку, - твои интонации выдают скрытое раздражение.
- Ну сидела вроде, - я всячески стараюсь не разматывать этот горестный клубок, конец которого, надо думать, ещё горше начала.
- Сидела, говоришь? И чё делала? - этим вопросом ты пытаешься выразить надежду на то, что Таня может заниматься чем-то не характерным для себя на этой лавочке. Вышиванием крестиком, например.
- Сидела просто, курила, - отвечаю я и понимаю, что про «курила» я упомянула совершенно напрасно.
- Вот дрянь. На цигарки вонючие деньги есть, а пацан дома голодный сидит! - о, сколько благородства и сострадания заключено в этой фразе!
- Она у тебя занимала, что ли, опять? - осторожно интересуюсь я.
- Да она у всего посёлка занимала. Ты скажи лучше, кому она не должна. Девкам с завода должна, в хлебном должна, соседям всем должна, - по крайней мере, ты не одинока в своём горе.
- Ну а зачем даёте? Не отдаст же никогда… - предельно честно говорю я.
- Так жалко же… Не её, дуру, жалко. Она уже все мозги пропила. Пацана её жалко. Замучит она его, - рассудительно замечаешь ты.
- Это ты меня сейчас замучишь, - с грустью думаю я.
Стоит мне переступить порог твоего дома, как время начинает стремительно замедляться, а пространство становится каким-то игрушечным и неприятно податливым. Всякий раз я заставляю себя не пропускать через сердце слова, срывающиеся с твоего языка, но у меня это почти не получается. Может быть, потому, что я не окончательно оторвана от этого странного мира, а, может быть, потому, что, слушая твои рассказы, я лучше узнаю себя.
- Её же с работы опять выгнали. Она тут на съезде в Терновку курами-гриль торговала у армян. Платили шесть тыщ и кормили бесплатно. Так она ж королева у нас, работать не хочет. Пила неделю, её и выгнали. Ну а кому это надо? Дураков то нет. Так она теперь мужиков уже это …за деньги на дому обслуживает. Ну как за деньги, нормальный то с деньгами на неё не позарится. Так, прощелыги одни ходят. Кто бутылку принесёт, кто хлеба буханку. А пацану «Сникерс» просит купить, без этого не даёт. Мать её, тёть Валя, как померла, совсем она с катушек слетела...
Мне становится нехорошо. Кажется, что приготовленные тобою кислые щи разливаются по моим венам. Уши словно набили ватой, но через эту вату отчётливо грохочут слова:
А ПАЦАНУ - СНИКЕРС. А ПАЦАНУ - СНИКЕРС. ПАЦАНУ - СНИКЕРС.
Майлочка пришла, трётся мордой о мои колени. Спаси меня, друг человека! Не смотри на меня так своими умными слезящимися глазами.
- Ты б вывела её. Давно я с ней выходила, утром ещё. Только не долго! За домом её поводи и хватит, - твои наставления звучат как будто через стенку.
Я уже одной ногой нахожусь в прихожей, ищу Майлин поводок.
«Ну за домом мы гулять не будем, там мочой пахнет и трава пыльная от шоссе. Мы лучше на стадион пойдём, к Волге», - рассуждаю я про себя.
Боковым зрением замечаю, что на лавке у подъезда сидит только баба Римма, и чувствую несказанное облегчение. Собака удивляется тому, что её ведут не привычным для неё маршрутом. Она уже старая, пятнадцатый год пошёл. Когда-то давно ты купила щенка, чтобы твоя младшая внучка навещала тебя почаще. Ты думала, что благодаря такому приобретению твоя значимость в её глазах возрастёт. Поняла, Майла, ты - приманка, ты - крючок. А сейчас собака старая, и ты сама тоже старая, и внучка младшая приходит к тебе два раза в год, хотя и живёт в соседнем дворе. В какие хитрые игры играет с нами жизнь! Если есть следствие, значит, была и причина. Причина всегда есть, просто порой до неё очень неудобно докапываться. Земля твёрдая, как лёд, а лопата такая тяжёлая.
То, что происходит здесь и сейчас с Таней, тоже имеет свою причину. Меньше всего мне хочется рыться в катакомбах детских воспоминаний, но антураж местности вызывает их как-то непроизвольно. Мы с собакой проходим мимо качелей, на которых я впервые увидела Таню десятилетней девочкой. Тем летом она носила футболку кислотно-зелёного цвета, на груди которой было написано «YES», а на спине - «NO». Я скучала на этих качелях, а она подошла ко мне с потрёпанной общей тетрадью, которая оказалась «анкетой» и попросила ответить на нехитрые вопросы из серии «Какой твой любимый музыкальный исполнитель?» и «Кто из мальчиков во дворе самый красивый?». Во времена моего детства это было безумно популярное развлечение. Иногда я приносила из школы по пять-шесть таких анкет и вместо того, чтобы делать уроки, сидела и до вечера отвечала на почти одинаковые вопросы. Вот тогда-то я и узнала, что Таня обожает индийские фильмы, а её любимый цвет - серебряный.
Мы с Майлой уже покинули пределы посёлка и свернули в сторону Волги через частный сектор. Мальвы, подсолнухи и тополя… Кто же додумался засадить эту степную местность нелепыми тополями? Когда-то я помнила, но теперь забыла. Собака тяжело дышит, я останавливаюсь у старой колонки, чтобы напоить её.
Всегда ли родители любят своих детей? Всегда ли дети любят своих родителей? А что если не всегда? Если бы её любили родители, разве бы она… разве бы ей…
Вдалеке слышится шум железной дороги. Стремительно в клубах пыли проносится поезд «Москва - Махачкала». Вот мы и пришли на стадион. Здесь обычно тренируется заводская футбольная команда «Сигнал», но сейчас - ни души. Или я ошибаюсь? Со стороны трибун раздаётся знакомый хриплый смех. Чёрная юбка-клёш в крупный горох, бутылка пива в одной руке, а в другой… Нет, мне лучше не смотреть на это. Молодой мальчик кавказской наружности, лет восемнадцать-двадцать на вид. А нам с ней по двадцать семь - ровесницы.
«Что так долго гуляли?» - недовольно спрашиваешь ты. «Вся в репьях, где ты её таскала? Сказала же за домом поводить. Нет же, упрутся куда-то, как махатановы коровы. Майла, куда ты? Сейчас лапы будем мыть».
За ужином меня ждёт новая душераздирающая история падения другого человеческого создания, на этот раз - Машки, которая живёт на пятом этаже дома напротив.
«А ты не слышала что ли? Наркоманка она, ну и пьёт, конечно. У них там все за воротник закладывают, особенно мамаша. На неё и глянуть страшно: чёрная вся, высохшая. На базаре встретила её второго дня, еле узнала. А Машка с наркоманом связалась. Ну, вначале то непонятно было, вроде нормальный парень с виду, работал в автосервисе каком-то. И правда полгода где-то всё хорошо было, она не пила, в «Чебурашку» нянечкой устроилась. А потом всё как под откос покатилось. Он с наркоманами связался, а потом и её втянул. Всё из дома вынес, даже посуду, какая была. Страшно там, притон устроили. А она ещё и залетела от него. Первая то её, Яночка, в детдоме, а тут ещё это дитё несчастное. Господи, как она его сносила только? Страшно, страшно…»
Сумерки застилают большую старую кухню. Громкое тиканье часов раздражает и успокаивает меня одновременно. Майла уже дремлет на своей подстилке в углу. Девятый час.
Маруся, как же так? Как же вас так прочно засасывает это болотище, и ладно бы простой и понятной обывательской жизни с огородами и рыбалками, но нет же… Вы все здесь словно проживаете чудовищные пародии на латоиноамериканские сериалы, которыми мы засматривались в девяностые.
Маша Карпова. 11 лет. Любимый фильм - «Дикий ангел». Любимая актриса - Наталья Орейро. Любимая певица - Наталья Орейро. Мечта - купить остров в Средиземном море и засадить его жасмином (не у Натальи ли Орейро ты слямзила эту мечту? Колись! Ой, прости, прости, неудачное слово какое).
Мне грустно, девочки. Как же мне невыразимо грустно, хорошие вы мои. Я снова хочу видеть вас прежними - смеющимися, заплаканными, обиженными, ревнивыми, надеющимися, живыми. А над посёлком проплывают огромные серые буквы из дыма заводских труб, застывают над бойницей мясокомбината и складываются в такое русское слово «БЕЗЫСХОДНОСТЬ».
- Чай то будешь? - заискивающе интересуешься ты.
Ну давай свой чай. Я уже насквозь пропиталась атмосферой этого места, мне не страшно слушать твои истории. Сейчас чай выпью - и поеду. Выпью - и поеду.
- Может, с ночевой? - с робкой надеждой интересуешься ты.
- Рада бы, но дел завтра куча, - испуганно вру я.
Слышите все, у меня в этом мире есть дела, и их куча! Я спешу их делать, я не могу остаться здесь с вами, Таня, Маша, Оля, Наташа. Я боюсь вас, девочки, призраки моего прошлого, я боюсь увязнуть здесь с вами, в этой душной степной ночи, боюсь растратить по крупицам свою лелеемую изнутри «нормальность».
Что-то стремительно ворвалось сквозь открытое окно, заметалось по комнате и повисло вниз головой на тюли.
- Ой, батюшки, летучая мышь! Осатанели они уже в конец, в дом залетают! - разволновалась ты.
«Тьфу ты, как неприятно. Надо двигать на остановку», - думаю я про себя.
Выхожу из подъезда и лоб в лоб сталкиваюсь с Таней. Или не с ней, а с какой-то сорокавосьмикилограммовой тенью, еле держащейся на ногах. Отмечаю желтоватый оттенок кожи и жуткие мешки под глазами. Мне больно её рассматривать.
- Дай пятьдесят рублей взаймы, - отводя глаза в сторону, тихо говорит Таня.
- Пошли продукты купим, - отвечаю я.
- Дай пятьдесят рублей взаймы, - она, как заезженная пластинка, повторяет своё.
Ей не нужны продукты, она голодна не до еды, а до определённого напитка. Но я не могу дать ей деньги на водку. Не могу и не даю.
- Дай, ну чего ты. Пятьдесят рублей. Взаймы.
Чтобы вы подавились здесь все своей водкой! Чтоб она затопила все ваши дома и все ваши магазины с водкой! Таня, Таня, вспоминай. Любимый фильм - «Танцор диско». Любимый цвет - серебряный (а хочешь, я тебе ногти серебряным лаком накрашу?) Любимая группа - «Мумий Тролль» («Владивосток-2000», «Утекай», «Новая луна апреля» - помнишь, как с кассетника слушали?) Любимое блюдо - макароны по-флотски (хочешь, приготовлю? Это недолго!) Мечта - поехать с мамой в Сочи (поздно, Таня, уже слишком поздно. Что же ты свою маму оставила умирать заживо в квартире, пока соседи не спохватились и не вызвали скорую? Как ты не знала, что можно вызвать врача? Что вообще можно кого-то…вызывать? Ты думала, что только Пиковую Даму вызывать можно, а скорую нельзя, что ли? А мама и правда сдерживала тебя, Таня, вы её пенсию всегда вместе пропивали, но хотя бы никаких долгов не делали, и ребёнок твой не так голодал). Ну не вынуждай меня покупать тебе эту чёртову водку. Я не буду, слышишь, не буду! Хоть трёхэтажным, хоть четырёхэтажным, хоть пятиэтажным (до Машки с её наркоманом достанешь) обложи меня. Убегаю, видишь, бегу от вас ото всех, жутко мне, жутко. А вот и двести сорок шестой, родненький, как ты вовремя. Как ты всегда вовремя!
- Рюкзаком своим осторожно, женщина!
- А, это Вы мне? Извините, сниму сейчас. За одного, передайте, пожалуйста, до города.
За одного. За одну меня. Мелькают стройные силуэты тополей, вдоль шоссе торгуют раками. Потихоньку, потихонечку меня начинает отпускать только на въезде в город.
Приезжаю к тебе спустя месяц. В придачу ко всему везу дыню «торпеду». Еду стоя, все места заняты, сидящие молодые мужчины смотрят мимо меня. Дыня оттягивает рюкзак, лямки натирают плечи. На лавочке у подъезда никого нет: ни старух, ни Тани. А не проехаться ли на лифте навьюченному ослику? Сломан, что ли…
Второй, третий, четвёртый. Стоп. Спускаюсь снова на третий и чуть не падаю со своей дыней в тартарары. Что за ярко-красная шёлковая трапеция стоит у Таниной двери? Это что же? Как же? Когда же?
Медленно-медленно поднимаюсь на шестой этаж. Онемевшей рукой нажимаю кнопку звонка. За дверью всё тот же радостный собачий лай. В какой-то момент ловлю себя на мысли зависти к Майле по причине того, что она собака.
- Гепатит Б у неё был, она и не лечилась никогда. Как-то спрашивает меня: «Не знаете, тёть Рай, чего это у меня моча цвета как пиво? А я ей говорю: «Ты бы, Танечка, к врачу сходила, он то лучше знает». Она меня и послала на три буквы, а я уже тогда подумала, что дела её плохи. А в последнее время она прямо пожелтела вся, ссохлась, ещё и кашляла таким… нечеловеческимкашлем. Там видать уже вся печень разрушилась от цирроза.
Не могу тебя больше слушать. Мне срочно нужно на воздух. Хватаю в охапку Майлу, забывая взять поводок. На третьем зажмуриваю глаза, чтобы не видеть крышку, и бегу, бегу, бегу. Обнаруживаю себя у надписи «ВОДА - ИСТОЧНИК ЖИЗНИ» над старым мелиорационным каналом. Далеко меня занесло, но только здесь я чувствую себя в безопасности.
На востоке - тонкая голубая полоска Волги в камышовом обрамлении. В детстве я называла эту местность «Чистый Дор». У Коваля есть такой рассказ, он мне очень нравился. А настоящее название этого посёлка - Зелёный, хотя, конечно, оно ему совсем не подходит. Тополя да кукурузные поля.
Помню, нам с Таней было лет по двенадцать. Мой дед привёз нас дед купаться на канал. С нами тогда была ещё моя двоюродная сестра. Тем летом мы бредили подаренной мне книгой «Энциклопедия сверхъестественных существ», в которой были очень страшные картинки Белых Дам, суккубов, бэнши. Таню больше остальных интересовали русалки, но, поскольку в своей жизни мы никогда их не видели, решено было их просто развести. Мы вырезали кружочки из золотой бумаги, прочли над ними заклинание, положили в конверт с надписью «Русалочьи семена» и взяли с собой на канал. Моя сестра сказала, что мы страдаем ерундой, сделала свой собственный конверт и подписала его, заменив слово «русалочьи» словом «китовые». Так мы засеяли воду в канале семенами русалок и китов. Позднее моя сестра утверждала, что видела парочку взращенных ею существ, а семена русалок не дали всходов, чего и следовало ожидать, потому что они не существуют в природе. Это был очень длинный и очень солнечный день. Мы купались, ныряли с дамбы, играли в карты на «дурака», поглощали варёную кукурузу и орешки со сгущёнкой, а когда солнце стало клониться к закату, плавали по солнечной дорожке. «Знаешь, - сказала мне тогда Таня, - пока я плыву по солнечной дорожке, мне кажется, что у меня всегда всё будет хорошо». И я плавала вместе с ней, и ловила своё счастье в золотых бликах на воде.
На следующий день состоялись немногочисленные похороны. Проститься с Таней пришло несколько старух-соседок, сующих конфеты в руки полупрозрачному смуглому мальчику, её сыну, женщины с завода, на котором она успела поработать короткое время после школы, мы с бабушкой и не способные думать ни о чём другом, кроме поминок, Машка с сожителем.
Её похоронили рядом с родителями, которые её не любили, и которых не любила она. Кутья не лезла мне в горло, пироги застревали комом где-то в районе сердца. Люди в заводской столовой вдохновенно выпивали и закусывали за упокой молодой души. Возвращаясь домой на вечернем автобусе, я глядела на небо, в котором закатное солнце разливалось полноводной золотой рекой, и мне казалось, что Таня превратилась в русалку и плывёт сейчас по этой реке, юная, чистая, кроткая, навстречу своему долгожданному выстраданному безусловному счастью. Уходим, уходим, уходим отсюда. Наступят времена почище. Иначе и быть не может.
© Copyright: Марина Роша, 2016