Дурная птица чайка
Приехала. Привезла море красот и впечатлений. И Праздник на дворе, с которым - всех!
Но поскольку разобраться во всей этой радости и красоте трудно, я для начала - о чайках.
То, что эту птицу сделали символом романтики в силу какой-то чудовищной ошибки и столь же чудовищного неведения, знают, наверное, все. За исключением, наверное, только тех, кто ни разу не был у большой воды и не видел чаек вблизи, не слышал их нежных голосов, не наблюдал за процессом поглощения ими пищи и не обтекал взглядом их набитые пузца на тонких лапках.
Вот выражение ее лица на фоне древнего Иверского монастыря на Валдае.
Думаете, она выпрашивает еду? Нет, она просто удивляется этому миру. Который загадочен и непонятен - всегда. Например, бином Ньютона для чайки выловить из воды брошенный туда хлеб. Она летает над ним кругами, обсуждает со стаей, что ж за диковина появилась в воде (туристов тут море и все кормят птиц), но никак не решается выловить снедь. Как они ловят рыбу - загадка и непонятка уже для меня.
Но Ричард Бах знал, что делал, когда писал свою "Чайку по имени Джонатан Ливингстон". Более противной, прожорливой и земной компашки, чем сородичи главного героя и не вообразить. Вороны? Голуби? О, нет! Пожив у озера пять дней, я прониклась уважением к серым городским крылатым бомжикам. Рядом с чайками они благородны, исполнены терпеливого достоинства, немногословны, а вороны к тому же... благозвучны. Я испытываю гордость за них как за представителей мегаполисов в этом диком краю.
По сравнению с тем шумом, который издают чайки, воронье карканье - пение. До сих пор я знала лишь хоровой чаечный гомон, но тут во время неспешных вечерник прогулок по берегу, научилась если не понимать, то различать чаечьий язык.
Прооравшись все разом, завидев в воде хлеб, птички переходят на соло. Кто-то один хватает кусочек и вся стая устремляется за ним, горланя каждая - свое. Когда корочка съедена, начинается отходняк.
Одна садится на воду и мотается туда-суда, будто резиновая уточка в ванне, бормоча что-то себе под нос. Другая носится в воздухе и истошно кричит. Еще несколько белокрылых красавиц кружат над местом происшествия и оживленно его обсуждают.
Отметим, что хлеба в воде при этом плавает изрядно, и добрые блогеры продолжают крошить его, отходя на почтительное расстояние и поворачиваясь спиной, чтобы не пугать птиц. Но нет, они только орут. Со стороны может показаться, будто идет драка за еду. Это не так. Идет дискуссия. А для того, чтобы приступить к трапезе, им нужен кто-то отважный. Например, селезень, который совершит попытку урвать свой кусок пирога, за что получит острым клювом по башке и лишится порции еды.Похожие штуки случаются и в мире людей, увы.
А после в чаечьей стаей вновь начнется жизнь, вновь есть, о чем поговорить.
Чехов, кстати, тоже знал, что делал, когда называл свою "Чайку" - комедией. Ничего смешнее этого птичьего базара нет. Теперь, если мне кто-то скажет "чайка", я улыбнусь, я буду хохотать, даже если в конце пиесы все застрелятся и передерутся из-за недвижимости (или это в другой пиесе?)
Но поскольку разобраться во всей этой радости и красоте трудно, я для начала - о чайках.
То, что эту птицу сделали символом романтики в силу какой-то чудовищной ошибки и столь же чудовищного неведения, знают, наверное, все. За исключением, наверное, только тех, кто ни разу не был у большой воды и не видел чаек вблизи, не слышал их нежных голосов, не наблюдал за процессом поглощения ими пищи и не обтекал взглядом их набитые пузца на тонких лапках.
Вот выражение ее лица на фоне древнего Иверского монастыря на Валдае.
Думаете, она выпрашивает еду? Нет, она просто удивляется этому миру. Который загадочен и непонятен - всегда. Например, бином Ньютона для чайки выловить из воды брошенный туда хлеб. Она летает над ним кругами, обсуждает со стаей, что ж за диковина появилась в воде (туристов тут море и все кормят птиц), но никак не решается выловить снедь. Как они ловят рыбу - загадка и непонятка уже для меня.
Но Ричард Бах знал, что делал, когда писал свою "Чайку по имени Джонатан Ливингстон". Более противной, прожорливой и земной компашки, чем сородичи главного героя и не вообразить. Вороны? Голуби? О, нет! Пожив у озера пять дней, я прониклась уважением к серым городским крылатым бомжикам. Рядом с чайками они благородны, исполнены терпеливого достоинства, немногословны, а вороны к тому же... благозвучны. Я испытываю гордость за них как за представителей мегаполисов в этом диком краю.
По сравнению с тем шумом, который издают чайки, воронье карканье - пение. До сих пор я знала лишь хоровой чаечный гомон, но тут во время неспешных вечерник прогулок по берегу, научилась если не понимать, то различать чаечьий язык.
Прооравшись все разом, завидев в воде хлеб, птички переходят на соло. Кто-то один хватает кусочек и вся стая устремляется за ним, горланя каждая - свое. Когда корочка съедена, начинается отходняк.
Одна садится на воду и мотается туда-суда, будто резиновая уточка в ванне, бормоча что-то себе под нос. Другая носится в воздухе и истошно кричит. Еще несколько белокрылых красавиц кружат над местом происшествия и оживленно его обсуждают.
Отметим, что хлеба в воде при этом плавает изрядно, и добрые блогеры продолжают крошить его, отходя на почтительное расстояние и поворачиваясь спиной, чтобы не пугать птиц. Но нет, они только орут. Со стороны может показаться, будто идет драка за еду. Это не так. Идет дискуссия. А для того, чтобы приступить к трапезе, им нужен кто-то отважный. Например, селезень, который совершит попытку урвать свой кусок пирога, за что получит острым клювом по башке и лишится порции еды.Похожие штуки случаются и в мире людей, увы.
А после в чаечьей стаей вновь начнется жизнь, вновь есть, о чем поговорить.
Чехов, кстати, тоже знал, что делал, когда называл свою "Чайку" - комедией. Ничего смешнее этого птичьего базара нет. Теперь, если мне кто-то скажет "чайка", я улыбнусь, я буду хохотать, даже если в конце пиесы все застрелятся и передерутся из-за недвижимости (или это в другой пиесе?)