Про "Братьев Карамазовых"
Первый раз я прочитала БК еще в школе, точно даже помню год - 1998, в августе. Помню, мы отдыхали под Севастополем, и тут грянул кризис. Билетов было не найти, матушка металась, а я читала БК. Помню, что они мне тогда показались занудноватыми, но понравились. Только вот не помню чем. И вообще, начав перечитывать, поняла, что не помню совсем ничего: ни кто убил, ни даже кого убили, ни всяких философских рассуждений, ни что я по этому поводу думала. Это конечно очень жаль, как бы сейчас было интересно взглянуть на себя 12-летней давности. Эх! Вот я и решила написать всю эту длинную ерунду. Чтобы в следующий раз (через 12 лет) не было жалко. Или было, но по-другому.
Так что ниже - отрывочные заметки о том, что больше всего бросилось в глаза, удивило, цитаты, которые больше всего «запали», ну, и чуть-чуть мыслей неглубоких.
Надрывы
Такое название носит одна из частей романа. А в ней главы: «Надрыв в гостиной», «Надрыв в саду» и пр. Мне вот эта склонность к надрывам кажется какой-то очень русской чертой. Вот так рвануть тельник или разругаться в дым из-за несходства трактовки трудов Бердяева. Хотя, наверное, это на самом деле, эта черта не современная, наверное, именно потому многие персонажи у Достоевского и кажутся, столь неправдоподобными - ну, не бывает, чтобы такие страсти (как у Мити), или такое смирение, как у Алеши. Ну, не бывает, чтобы все поголовно, вплоть до лакея Смердякова, так не на шутку были озабочены вопросами смысла бытия, причем настолько надрывно озабочены, что кажется, что это прям насущный, практический вопрос. Нынче как-то кажется, зачем об этом думать? Все равно получается, что для большинства людей с повседневной жизнью это не очень связан. В общем, другие сегодня поводы для надрывов актуальны. Герои же Достоевского предельно последовательны в своих страстях и исканиях, во всем стремятся дойти до логического конца. Любопытно, кстати, что несмотря на всеобщую надрывность тетечки у Достоевского все-таки больше надрываются по межличностным и амурным поводам, а дядечки - больше по абстрактным (существование Бога, мировое зло и пр.). Вот в том смысле, как мне кажется, мало что изменилось.
Любопытно, что многие именно та надрывность героев Достоевского (характерная, кстати, для всех его вещей) из-за которой многие жалуются на сложность чтения, в БК меня как-то совсем не напрягала. Даже где-то естественной казалась. Не знаю, обвиняли ли Достоевского в надрывности в его время, но название самоиронией ан мой взгляд отдает.
Этот мерзкий старикашка и сборище вунедркиндов
Подсчетом возраста старикашки Федор Павловича Карамазова занялась моя матушка. С немалым удивлением мы обнаружили, что «этот мерзкий старикашка» с трясущимся кадыком, морщинами, который производил по описаниям впечатление «столько не живут», на самом деле слегка перевалил за пятьдесят!
Грушеньке, которая описывается, из серии «пока еще ничего, но уже пополнела и скоро подурнеет», на самом деле двадцать два.
А братьям 28, 24 и 20. И Алеша и Иван уж очень складно, на мой вкус, для своего возраста излагают.
Сегодня мы и взрослеем и стареем позже. В общем, инфантилизм шагает по планете. Кажется, Честертон считал, что чем сложнее существо, чем дольше у него длится детство. Будем е утешаться этим!
Теодицея и соборность
Но больше всего в романе конечно поражает и притягивает фигура Ивана Карамазова. И ключевой вопрос, который он ставит - это возможность существования зла. Мне кажется, перед каждым под влиянием тех или иных обстоятельств этот вопрос встает довольно остро. Как допускает Бог страдания ни в чем неповинных существ? Хочется верить в справедливый и логично устроенный мир, где нет ничего лишнего (а тем более злого), где все нужно «зачем-то», где все имеет какую-то цель. Зачем е тогда эти страдания? С логической точки зрения ответ ясен (он в таком виде дается у многих авторов, первое что приходит на ум: К. Льюис «Страдание» и беседы Меня) - это оборотная сторона свободы, которая является непременной составляющей христианской картины мира. Там, где есть свобода - будет и зло (так как человек свободен в своих поступках), и соответственно, страдание. Но как же быть с позволения сказать с нерукотворным страданием, т.е. болезнями, стихийными бедствиями и пр? Ну, тут обычно заводят разговор о первородном грехе и пр. Как бы все правильно и понятно. Сергей Булгаков в своем эссе об Иване Карамазове пишет, что вопрос о теодицее он очень личный и каждый сам должен найти на него ответ. И даже если ты найдешь ответ у кого-то другого, то все равно его надо очень глубоко внутренне проработать, осознать, прочувствовать, принять, после этого уже можешь считать, что ответ стал твоим. Вот эти логичные ответы как-то не удавалось мне прочувствовать, они не были моими хотя бы потому, что не давали утешения. Каждый раз приходилось напрягаться, чтобы вспомнить логику, а ведь ответы на такие вопросы, извините за пафос, из сердца должны идти. Достоевский конечно не логик. И у него ответ из сердца. Вот я сейчас попытаюсь корявенько так, логически, разобрать этот ответ, как я его поняла. Ивану с его вопросом Достоевский противопоставляет Алешу и старца Зосиму с их верой. Достоевский считает, что у истинно верующего такого вопроса возникнуть не может Что же такое истинная вера по Достоевскому? Как мне кажется, ответ на этот вопрос дает старец Зосима в своем описании метаморфозы произошедшей с его братом, Маркелом. Видимо, нечто подобное переживает Алеша после чтения отрывка из Евангелия «Канна Галилейская».
«Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ее плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить вовеки веков. "Облей землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои..." прозвенело в душе его. О чем плакал он? О, он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и "не стыдился исступления сего". Как будто нити ото всех этих бесчисленных миров божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, "соприкасаясь мирам иным".
Простить хотелось ему всех и за все, и просить прощения, о! не себе, а за всех, за все и за вся, а "за меня и другие просят", прозвенело опять в душе его. Но с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твердое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его. Какая-то как бы идея воцарялась в уме его - и уже на всю жизнь и навеки веков. Пал он на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом, и сознал и почувствовал это вдруг, в ту же минуту своего восторга. И никогда, никогда не мог забыть Алеша во всю жизнь свою потом этой минуты. "Кто-то
посетил мою душу в тот час", говорил он потом с твердою верой в слова свои...»
По сути это можно назвать, наверное, «переживанием Бога» - это такое мистическое состояние единения со всем миром в Боге. Возвращаясь к проблеме страдания, получается, что в этот момент человек чувствует себя единым и со всеми жертвами и страдает вместе с ними, а с другой стороны он един и с мучителями, потому «каждый перед всеми во всем виноват».
При условии такого мироощущения (постоянного осознания связей, пронизывающих весь мир), сам вопрос, заслужил ли кто-то страдание, отпадает. Ведь это не они одни страдают, мы страдаем вместе с ними, за все то зло, которое есть в мире. Абсолютом этого является Христос.
«- Нет, не могу допустить. Брат, - проговорил вдруг с засверкавшими глазами Алеша, - ты сказал сейчас есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить? Но существо это есть, и оно может всё простить, всех и вся и за всё, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за всё. Ты забыл о нем, а на нем-то и созиждается здание, и это ему воскликнут: «Прав ты, господи, ибо открылись пути твои»»
С этой точки зрения Христос является абсолютом, потому что Он - с каждым страдающим, но при этом Он пострадал за всех, в том числе и за мучителей. Кажется, что именно в это имеет ввиду Кибиров в своем стихотворении «Теодицея».
Где искать единства?
Если идеалом для Достоевского является единство всех людей в Боге, то в современный мир - это антипод такого состояния: люди, напротив, все больше отдаляются друг от друга
"Какого это уединения?" спрашиваю его. -
"А такого, какое теперь везде царствует, и особенно в нашем веке, но не заключился еще весь и не пришел еще срок ему. Ибо всякий-то теперь стремится отделить свое лицо наиболее, хочет испытать в себе самом полноту жизни, а между тем выходит изо всех его усилий вместо полноты жизни лишь полное самоубийство, ибо вместо полноты определения существа своего впадают в совершенное уединение. Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и что имеет прячет, и кончает тем, что сам от людей отталкивается и сам людей от себя отталкивает. Копит уединенно богатство и думает: сколь силен я теперь и сколь обеспечен, а и не знает безумный, что чем более копит, тем более погружается в самоубийственное бессилие. Ибо привык надеяться на себя одного и от целого отделился единицей, приучил свою душу не верить в людскую помощь, в людей и в человечество, и только и трепещет того, что пропадут его деньги и приобретенные им права его. Повсеместно ныне ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение лица состоит не в личном уединенном его усилии, а в людской общей целостности. Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого. Таково уже будет веяние времени, и удивятся тому, что так долго сидели во тьме, а света не видели. Тогда и явится знамение сына человеческого на небеси... Но до тех пор надо все-таки знамя беречь и нет-нет, а хоть единично должен человек вдруг пример показать и вывести душу из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже и в чине юродивого. Это чтобы не умирала великая мысль...
…..
Понимая свободу, как приумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. Иметь обеды, выезды, экипажи, чины и рабов-прислужников считается уже такою необходимостью, для которой жертвуют даже жизнью, честью и человеколюбием, чтоб утолить эту необходимость, и даже убивают себя, если не могут утолить ее. У тех, которые не богаты, то же самое видим, а у бедных неутоление потребностей, зависть пока заглушаются пьянством. Но вскоре вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут. Спрашиваю я вас: Свободен ли такой человек? Я знал одного "борца за идею", который сам рассказывал мне, что, когда лишили его в тюрьме табаку, то он до того был измучен лишением сим, что чуть не пошел и не предал свою "идею", чтобы только дали ему табаку. А ведь этакой говорит: "за человечество бороться иду". Ну куда такой пойдет и на что он способен? На скорый поступок разве, а долго не вытерпит. И не дивно, что вместо свободы впали в рабство, а вместо служения братолюбию и человеческому единению впали напротив в отъединение и уединение, как говорил мне в юности моей таинственный гость и учитель мой. А потому в мире все более и более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей и воистину встречается мысль сия даже уже с насмешкой, ибо как отстать от привычек своих, куда пойдет сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумал? В уединении он, и какое ему дело до целого. И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше.
Вообще Достоевский очень много пишет о трагичности такого разъединения. Причина этого разъединения кроется в эгоцентризме и в гордыне. В этом плане Алеша, который фактически не совершает в романе активных действий, является очень важным «объединителем» и примирителем для всех. (а для мальчиков - так и весьма в конкретном смысле). И это именно благодаря христианскому смирению - при любом взаимодействии с другими он ставит в центр именно этого другого, не себя, поэтому и удается ему понять почти всех, разглядеть в каждом хорошее. В этом смысле для меня Алеша является очень важным примером того, что значит рассуждать, но не осуждать, т.е. иметь свое мнение, но при этом не принижать человека, не думать о нем плохо. Конечно кажется, что Алеша несколько утрирован. Смущает также то, что я таких людей в жизни как-то особенно не встречала.
Единство и любовь
Без сомнения отказа от гордыни для ощущения описанного выше единства, которое пережил Алеша, было бы не достаточно. Самая главная отправная точка, самое главное условие для переживания такого единства - это конечно любовь к жизни. Как говорит Иван: жизнь полюбить больше смысла ее.
И не от отчаяния буду плакать, а лишь просто потом у, что буду счастлив пролитыми слезами моими. Собственным умилением упьюсь. Клейкие весенние листочки, голубое небо люблю я, вот что! Тут не ум, не логика, тут нутром, тут чревом любишь, первые свои молодые силы любишь... Понимаешь ты что-нибудь в моей ахинее, Алешка, аль нет? - засмеялся вдруг Иван.
- Слишком понимаю, Иван: нутром и чревом хочется любить - прекрасно ты это сказал, и рад я ужасно за то, что тебе так жить хочется, - воскликнул Алеша. - Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить.
- Жизнь полюбить больше, чем смысл ее?
- Непременно так, полюбить прежде логики, как ты говоришь, непременно чтобы прежде логики, и тогда только я и смысл пойму. Вот что мне давно уже мерещится.
Про любовь ко всему вокруг и старец Зосима очень хорошо говорит (цитата чуть ниже). Вообще очень многие пишут о том, что любовь к миру, ко всем созданиям на земле - первый шаг к Богу. Я помню особенно замечательно это в дневниках о.Александра Шмемана описано.
Но эта любовь к миру не единственное условие, нужно еще отыскать, взрастить в себе любовь к конкретному человеку. Это-то и есть главная трагедия Ивана - человека Иван не любит.
«Я тебе должен сделать одно признание, - начал Иван: - я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то, по-моему, и невозможно любить, а разве лишь дальних. Я читал вот как-то и где-то про «Иоанна Милостивого» (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель, обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его. Я убежден, что он это сделал с надрывом лжи, из-за заказанной долгом любви, из-за натащенной на себя эпитимии. Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое - пропала любовь.
- Об этом не раз говорил старец Зосима, - заметил Алеша, - он тоже говорил, что лицо человека часто многим еще неопытным в любви людям мешает любить. Но ведь есть и много любви в человечестве, и почти подобной Христовой любви, это я сам знаю, Иван...
- Ну я-то пока еще этого не знаю и понять не могу, и бесчисленное множество людей со мной тоже. Вопрос ведь в том, от дурных ли качеств людей это происходит, или уж оттого, что такова их натура. По-моему, Христова любовь к людям есть в своем роде невозможное на земле чудо. Правда, он был бог. Но мы-то не боги.»
Сама эта фраза «Лицо человека часто многим еще неопытным в любви людям мешает любить» - это прекрасно и очень, очень точно. Об этом же говорит старец Зосима с госпожой Хохлаковой
«- Это точь-в-точь как рассказывал мне, давно уже впрочем, один доктор, - заметил старец. - Человек был уже пожилой и бесспорно умный. Он говорил так же откровенно, как вы, хотя и шутя, но скорбно шутя; я, говорит, люблю человечество, но дивлюсь на себя самого: чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю людей в частности, то есть порознь, как отдельных лиц. В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно пошел бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате, о чем знаю из опыта. Чуть он близко от меня, и вот уж его личность давит мое самолюбие и стесняет мою свободу. В одни сутки я могу даже лучшего человека возненавидеть: одного за то, что он долго ест за обедом, другого за то, что у него насморк и он беспрерывно сморкается. Я, говорит, становлюсь врагом людей, чуть-чуть лишь те ко мне прикоснутся. Зато всегда так происходило, что чем более я ненавидел людей в частности, тем пламеннее становилась любовь моя к человечеству вообще»
Думается, что именно из-за этой любви Митя оказывается ближе к Богу, чем Иван: у Мити «лишь каторга», т.е. наказание от «мира сего». У Ивана - угроза сумасшествия, потери собственной личности. Хотя Митя страстный, развратный, непутевый, посеял много зла. Но у Мити - любовь, а у Ивана лишь логика и любовь к «клейким листочкам». Человека Иван не любит. С Катериной Ивановной как-то там вообще темно и не понятно. Мне кажется, что и ее он тоже на самом деле не любит. По крайней мере, в его картине мира это мало что меняет. Вообще интересно, что у Достоевского главные вещи - они на уровне мыслей и рассуждений, а не поступков. Отношения Ивана с Катериной Ивановной отражаются на действиях Ивана (уехать-остаться), но никак не влияют на его образ мыслей и мучительные вопросы. Вообще миры Достоевского именно этим и немного болезненные и непохожие на реальность - здесь чрезмерное значение предается мысли, слову - из-за идеи можно убить, сойти с ума, измениться на всю жизнь. В жизни все-таки не только сознание, но и бытие.
И опять о любви
Конечно способность любить ближних - это дар. Что делать, если его нет. Достоевский считает, что эта любовь взращивается и через нее непременно растет и вера. (опять-таки из разговора со старцем Зосимой)
Видите, я закрываю глаза и думаю: если все веруют, то откуда взялось это? А тут уверяют, что всё это взялось сначала от страха пред грозными явлениями природы и что всего этого нет. Ну что, думаю, я всю жизнь верила - умру, и вдруг ничего нет, и только «вырастет лопух на могиле», как прочитала я у одного писателя. Это ужасно! Чем, чем возвратить веру? Впрочем, я верила, лишь когда была маленьким ребенком, механически, ни о чем не думая... Чем же, чем это доказать, я теперь пришла повергнуться пред вами и просить вас об этом. Ведь если я упущу и теперешний случай - то мне во всю жизнь никто уж не ответит. Чем же доказать, чем убедиться? О, мне несчастие! Я стою и кругом вижу, что всем всё равно, почти всем, никто об этом теперь не заботится, а я одна только переносить этого не могу. Это убийственно, убийственно!
- Без сомнения, убийственно. Но доказать тут нельзя ничего, убедиться же возможно.
- Как? Чем?
- Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии бога, и в бессмертии души вашей. Если же дойдете до полного самоотвержения в любви к ближнему, тогда уж несомненно уверуете, и никакое сомнение даже и не возможет зайти в вашу душу. Это испытано, это точно.
…
Не пугайтесь никогда собственного вашего малодушия в достижении любви даже дурных при этом поступков ваших не пугайтесь очень. Жалею, что не могу сказать вам ничего отраднее, ибо любовь деятельная сравнительно с мечтательною есть дело жестокое и устрашающее. Любовь мечтательная жаждет подвига скорого, быстро удовлетворимого и что бы все на него глядели. Тут действительно доходит до того, что даже и жизнь отдают, только бы не продлилось долго, а поскорей совершилось, как бы на сцене, и чтобы все глядели и хвалили. Любовь же деятельная - это работа и выдержка, а для иных так, пожалуй, целая наука. Но предрекаю, что в ту даже самую минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, - в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную силу господа, вас всё время любившего и всё время таинственно руководившего.
То есть получается, что достигать этого ощущения соборности надо по Достоевскому деятельной любовью (а не, например, молитвы) при условии строгости к себе. Такая однозначность, кстати, не кажется классической - всегда говорят про Марфу и Марию, как про два разных пути: любовь деятельная и любовь созерцательная, размышляющая. А тут Достоевский определенно в пользу деятельности, активной любви высказывается.
Про любовь у Зосимы вообще очень много прекрасного:
Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие
уж подобие божеской любви и есть верх любви на земле. Любите все создание
божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью. Животных любите: им бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же ее, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли божией. Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя, - увы, почти всяк из нас! - Деток любите особенно, ибо они тоже безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам. Горе оскорбившему младенца. А меня отец Анфим учил деток любить: он милый и молчащий в странствиях наших, на подаянные грошики им пряничков и леденцу бывало купит и раздаст; проходить не мог мимо деток без сотрясения душевного: таков человек.
…
Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: "взять ли силой, али смиренною любовью?" Всегда решай: "возьму смиренною любовью". Решишься так раз навсегда, и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное - страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего. На всяк день и час, на всякую минуту ходи около себя и смотри за собой, чтоб образ твой был благолепен. Вот ты прошел мимо малого
ребенка, прошел злобный со скверным словом, с гневливою душой; ты и не приметил, может, ребенка-то, а он видел тебя, и образ твой, неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и не знал сего, а может быть ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастет оно пожалуй, а все потому, что ты не уберегся пред дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе. Братья, любовь учительница, но нужно уметь ее приобрести, ибо она трудно приобретается, дорого покупается, долгою работой и через долгий срок, ибо не на мгновение лишь случайное надо любить, а на весь срок. А случайно-то и всяк полюбить может, и злодей полюбит.
В общем, старец Зосима, как вы поняли, стал моим кумиром))) Тем более, что неподалеку от нашей дачи монастырь - Зосимова пустынь. И я тут вычитала, что именно этот Зосима и был прототипом для Достоевского!
Мальчики
Линия с мальчиками бесконечна трогательная. И Коля с Перезвоном, и Илюшечка, и его папенька и все-все. Особенно вспоминается, как это прекрасно сыграно в спектакле у Женовача. Чудесная цитата, которая мне ужасно нравится:
Покажите вы - он пишет - русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною
Любопытно, что вся эта история является своеобразной иллюстрацией к отрывку из Евангелие от Иоанна, которое является эпиграфом к роману: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Это, кстати, как мне кажется, тоже очень популярный сюжет у Достоевского: как страдание и боль «мира сего» приводят в конечном итоге к очищению, вере и проч. При этом многие говорят, что Достоевский смакует страдание и считает его единственным путем к вере. Конечно это совсем не так - пример Зосимы и Алеши это подтверждают. Вообще на примере этого романа не очень понятно, почему Достоевского считают мрачным и депрессивным - основное ощущение у него все-таки очень светлое.
И концовка тоже замечательная.
Знайте же, что ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение. Может быть мы станем даже злыми потом, даже пред дурным поступком устоять будем не в силах, над слезами человеческими будем смеяться, и над теми людьми, которые говорят, вот как давеча Коля воскликнул: "Хочу пострадать за всех людей", - и над этими людьми может быть злобно издеваться будем. А все-таки как ни будем мы злы, чего не дай бог, но как вспомним про то, как мы хоронили Илюшу, как мы любили его в последние дни, и как вот сейчас говорили так дружно и так вместе у этого камня, то самый жестокий из нас человек и самый насмешливый, если мы такими сделаемся, все-таки не посмеет внутри себя посмеяться над тем, как он был добр и хорош в эту теперешнюю минуту! Мало того, может быть именно это воспоминание одно его от великого зла удержит, и он одумается и скажет: "Да, я был тогда добр, смели честен". Пусть и усмехнется про себя, это ничего, человек часто смеется над добрым и хорошим; это лишь от легкомыслия; но уверяю вас, господа, что как усмехнется, так тотчас же в сердце скажет: "Нет, это я дурно сделал, что усмехнулся, потому что над этим нельзя смеяться !"
Это тоже очень-очень верно. Любопытно конечно еще поразмыслить, какие у меня были из детства такие воспоминания. Были, и много, к счастью. Очень хочется, чтобы и Машуни так было.
Отдельные моменты
Еще хочется для памяти записать один момент, в котором мы сильно разошлись, когда обсуждали БК с мамой и с Катей. Речь про главу «Бесенок», в которой Лиза отдает Алеше письмо для Ивана и рассказывает про ужасные вещи, и как она смотрит на них и ест ананасовый компот. Мама и Катя считали, что она была в тот момент неискренна, а просто рисовалась перед Алешей, палец же себе прищемила с досады на то, что ничего не вышло и вообще глупо как-то получилось. Мне же показалось, что она была очень искренна с ним, в том смысле, что бывает, иногда хочется рассказать всем, какой ты на самом деле плохой, даже шокировать. Подсознательно Лиза ждала осуждения, это было бы для нее как бы наказанием, но Алеша не осудил, потому она и прищемила сама себе палец. Чтобы наказать себя сама. Интересно, измениться ли со временем восприятие этого эпизода.
Так что ниже - отрывочные заметки о том, что больше всего бросилось в глаза, удивило, цитаты, которые больше всего «запали», ну, и чуть-чуть мыслей неглубоких.
Надрывы
Такое название носит одна из частей романа. А в ней главы: «Надрыв в гостиной», «Надрыв в саду» и пр. Мне вот эта склонность к надрывам кажется какой-то очень русской чертой. Вот так рвануть тельник или разругаться в дым из-за несходства трактовки трудов Бердяева. Хотя, наверное, это на самом деле, эта черта не современная, наверное, именно потому многие персонажи у Достоевского и кажутся, столь неправдоподобными - ну, не бывает, чтобы такие страсти (как у Мити), или такое смирение, как у Алеши. Ну, не бывает, чтобы все поголовно, вплоть до лакея Смердякова, так не на шутку были озабочены вопросами смысла бытия, причем настолько надрывно озабочены, что кажется, что это прям насущный, практический вопрос. Нынче как-то кажется, зачем об этом думать? Все равно получается, что для большинства людей с повседневной жизнью это не очень связан. В общем, другие сегодня поводы для надрывов актуальны. Герои же Достоевского предельно последовательны в своих страстях и исканиях, во всем стремятся дойти до логического конца. Любопытно, кстати, что несмотря на всеобщую надрывность тетечки у Достоевского все-таки больше надрываются по межличностным и амурным поводам, а дядечки - больше по абстрактным (существование Бога, мировое зло и пр.). Вот в том смысле, как мне кажется, мало что изменилось.
Любопытно, что многие именно та надрывность героев Достоевского (характерная, кстати, для всех его вещей) из-за которой многие жалуются на сложность чтения, в БК меня как-то совсем не напрягала. Даже где-то естественной казалась. Не знаю, обвиняли ли Достоевского в надрывности в его время, но название самоиронией ан мой взгляд отдает.
Этот мерзкий старикашка и сборище вунедркиндов
Подсчетом возраста старикашки Федор Павловича Карамазова занялась моя матушка. С немалым удивлением мы обнаружили, что «этот мерзкий старикашка» с трясущимся кадыком, морщинами, который производил по описаниям впечатление «столько не живут», на самом деле слегка перевалил за пятьдесят!
Грушеньке, которая описывается, из серии «пока еще ничего, но уже пополнела и скоро подурнеет», на самом деле двадцать два.
А братьям 28, 24 и 20. И Алеша и Иван уж очень складно, на мой вкус, для своего возраста излагают.
Сегодня мы и взрослеем и стареем позже. В общем, инфантилизм шагает по планете. Кажется, Честертон считал, что чем сложнее существо, чем дольше у него длится детство. Будем е утешаться этим!
Теодицея и соборность
Но больше всего в романе конечно поражает и притягивает фигура Ивана Карамазова. И ключевой вопрос, который он ставит - это возможность существования зла. Мне кажется, перед каждым под влиянием тех или иных обстоятельств этот вопрос встает довольно остро. Как допускает Бог страдания ни в чем неповинных существ? Хочется верить в справедливый и логично устроенный мир, где нет ничего лишнего (а тем более злого), где все нужно «зачем-то», где все имеет какую-то цель. Зачем е тогда эти страдания? С логической точки зрения ответ ясен (он в таком виде дается у многих авторов, первое что приходит на ум: К. Льюис «Страдание» и беседы Меня) - это оборотная сторона свободы, которая является непременной составляющей христианской картины мира. Там, где есть свобода - будет и зло (так как человек свободен в своих поступках), и соответственно, страдание. Но как же быть с позволения сказать с нерукотворным страданием, т.е. болезнями, стихийными бедствиями и пр? Ну, тут обычно заводят разговор о первородном грехе и пр. Как бы все правильно и понятно. Сергей Булгаков в своем эссе об Иване Карамазове пишет, что вопрос о теодицее он очень личный и каждый сам должен найти на него ответ. И даже если ты найдешь ответ у кого-то другого, то все равно его надо очень глубоко внутренне проработать, осознать, прочувствовать, принять, после этого уже можешь считать, что ответ стал твоим. Вот эти логичные ответы как-то не удавалось мне прочувствовать, они не были моими хотя бы потому, что не давали утешения. Каждый раз приходилось напрягаться, чтобы вспомнить логику, а ведь ответы на такие вопросы, извините за пафос, из сердца должны идти. Достоевский конечно не логик. И у него ответ из сердца. Вот я сейчас попытаюсь корявенько так, логически, разобрать этот ответ, как я его поняла. Ивану с его вопросом Достоевский противопоставляет Алешу и старца Зосиму с их верой. Достоевский считает, что у истинно верующего такого вопроса возникнуть не может Что же такое истинная вера по Достоевскому? Как мне кажется, ответ на этот вопрос дает старец Зосима в своем описании метаморфозы произошедшей с его братом, Маркелом. Видимо, нечто подобное переживает Алеша после чтения отрывка из Евангелия «Канна Галилейская».
«Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ее плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить вовеки веков. "Облей землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои..." прозвенело в душе его. О чем плакал он? О, он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и "не стыдился исступления сего". Как будто нити ото всех этих бесчисленных миров божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, "соприкасаясь мирам иным".
Простить хотелось ему всех и за все, и просить прощения, о! не себе, а за всех, за все и за вся, а "за меня и другие просят", прозвенело опять в душе его. Но с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твердое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его. Какая-то как бы идея воцарялась в уме его - и уже на всю жизнь и навеки веков. Пал он на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом, и сознал и почувствовал это вдруг, в ту же минуту своего восторга. И никогда, никогда не мог забыть Алеша во всю жизнь свою потом этой минуты. "Кто-то
посетил мою душу в тот час", говорил он потом с твердою верой в слова свои...»
По сути это можно назвать, наверное, «переживанием Бога» - это такое мистическое состояние единения со всем миром в Боге. Возвращаясь к проблеме страдания, получается, что в этот момент человек чувствует себя единым и со всеми жертвами и страдает вместе с ними, а с другой стороны он един и с мучителями, потому «каждый перед всеми во всем виноват».
При условии такого мироощущения (постоянного осознания связей, пронизывающих весь мир), сам вопрос, заслужил ли кто-то страдание, отпадает. Ведь это не они одни страдают, мы страдаем вместе с ними, за все то зло, которое есть в мире. Абсолютом этого является Христос.
«- Нет, не могу допустить. Брат, - проговорил вдруг с засверкавшими глазами Алеша, - ты сказал сейчас есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить? Но существо это есть, и оно может всё простить, всех и вся и за всё, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за всё. Ты забыл о нем, а на нем-то и созиждается здание, и это ему воскликнут: «Прав ты, господи, ибо открылись пути твои»»
С этой точки зрения Христос является абсолютом, потому что Он - с каждым страдающим, но при этом Он пострадал за всех, в том числе и за мучителей. Кажется, что именно в это имеет ввиду Кибиров в своем стихотворении «Теодицея».
Где искать единства?
Если идеалом для Достоевского является единство всех людей в Боге, то в современный мир - это антипод такого состояния: люди, напротив, все больше отдаляются друг от друга
"Какого это уединения?" спрашиваю его. -
"А такого, какое теперь везде царствует, и особенно в нашем веке, но не заключился еще весь и не пришел еще срок ему. Ибо всякий-то теперь стремится отделить свое лицо наиболее, хочет испытать в себе самом полноту жизни, а между тем выходит изо всех его усилий вместо полноты жизни лишь полное самоубийство, ибо вместо полноты определения существа своего впадают в совершенное уединение. Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и что имеет прячет, и кончает тем, что сам от людей отталкивается и сам людей от себя отталкивает. Копит уединенно богатство и думает: сколь силен я теперь и сколь обеспечен, а и не знает безумный, что чем более копит, тем более погружается в самоубийственное бессилие. Ибо привык надеяться на себя одного и от целого отделился единицей, приучил свою душу не верить в людскую помощь, в людей и в человечество, и только и трепещет того, что пропадут его деньги и приобретенные им права его. Повсеместно ныне ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение лица состоит не в личном уединенном его усилии, а в людской общей целостности. Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого. Таково уже будет веяние времени, и удивятся тому, что так долго сидели во тьме, а света не видели. Тогда и явится знамение сына человеческого на небеси... Но до тех пор надо все-таки знамя беречь и нет-нет, а хоть единично должен человек вдруг пример показать и вывести душу из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже и в чине юродивого. Это чтобы не умирала великая мысль...
…..
Понимая свободу, как приумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. Иметь обеды, выезды, экипажи, чины и рабов-прислужников считается уже такою необходимостью, для которой жертвуют даже жизнью, честью и человеколюбием, чтоб утолить эту необходимость, и даже убивают себя, если не могут утолить ее. У тех, которые не богаты, то же самое видим, а у бедных неутоление потребностей, зависть пока заглушаются пьянством. Но вскоре вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут. Спрашиваю я вас: Свободен ли такой человек? Я знал одного "борца за идею", который сам рассказывал мне, что, когда лишили его в тюрьме табаку, то он до того был измучен лишением сим, что чуть не пошел и не предал свою "идею", чтобы только дали ему табаку. А ведь этакой говорит: "за человечество бороться иду". Ну куда такой пойдет и на что он способен? На скорый поступок разве, а долго не вытерпит. И не дивно, что вместо свободы впали в рабство, а вместо служения братолюбию и человеческому единению впали напротив в отъединение и уединение, как говорил мне в юности моей таинственный гость и учитель мой. А потому в мире все более и более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей и воистину встречается мысль сия даже уже с насмешкой, ибо как отстать от привычек своих, куда пойдет сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумал? В уединении он, и какое ему дело до целого. И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше.
Вообще Достоевский очень много пишет о трагичности такого разъединения. Причина этого разъединения кроется в эгоцентризме и в гордыне. В этом плане Алеша, который фактически не совершает в романе активных действий, является очень важным «объединителем» и примирителем для всех. (а для мальчиков - так и весьма в конкретном смысле). И это именно благодаря христианскому смирению - при любом взаимодействии с другими он ставит в центр именно этого другого, не себя, поэтому и удается ему понять почти всех, разглядеть в каждом хорошее. В этом смысле для меня Алеша является очень важным примером того, что значит рассуждать, но не осуждать, т.е. иметь свое мнение, но при этом не принижать человека, не думать о нем плохо. Конечно кажется, что Алеша несколько утрирован. Смущает также то, что я таких людей в жизни как-то особенно не встречала.
Единство и любовь
Без сомнения отказа от гордыни для ощущения описанного выше единства, которое пережил Алеша, было бы не достаточно. Самая главная отправная точка, самое главное условие для переживания такого единства - это конечно любовь к жизни. Как говорит Иван: жизнь полюбить больше смысла ее.
И не от отчаяния буду плакать, а лишь просто потом у, что буду счастлив пролитыми слезами моими. Собственным умилением упьюсь. Клейкие весенние листочки, голубое небо люблю я, вот что! Тут не ум, не логика, тут нутром, тут чревом любишь, первые свои молодые силы любишь... Понимаешь ты что-нибудь в моей ахинее, Алешка, аль нет? - засмеялся вдруг Иван.
- Слишком понимаю, Иван: нутром и чревом хочется любить - прекрасно ты это сказал, и рад я ужасно за то, что тебе так жить хочется, - воскликнул Алеша. - Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить.
- Жизнь полюбить больше, чем смысл ее?
- Непременно так, полюбить прежде логики, как ты говоришь, непременно чтобы прежде логики, и тогда только я и смысл пойму. Вот что мне давно уже мерещится.
Про любовь ко всему вокруг и старец Зосима очень хорошо говорит (цитата чуть ниже). Вообще очень многие пишут о том, что любовь к миру, ко всем созданиям на земле - первый шаг к Богу. Я помню особенно замечательно это в дневниках о.Александра Шмемана описано.
Но эта любовь к миру не единственное условие, нужно еще отыскать, взрастить в себе любовь к конкретному человеку. Это-то и есть главная трагедия Ивана - человека Иван не любит.
«Я тебе должен сделать одно признание, - начал Иван: - я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то, по-моему, и невозможно любить, а разве лишь дальних. Я читал вот как-то и где-то про «Иоанна Милостивого» (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель, обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его. Я убежден, что он это сделал с надрывом лжи, из-за заказанной долгом любви, из-за натащенной на себя эпитимии. Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое - пропала любовь.
- Об этом не раз говорил старец Зосима, - заметил Алеша, - он тоже говорил, что лицо человека часто многим еще неопытным в любви людям мешает любить. Но ведь есть и много любви в человечестве, и почти подобной Христовой любви, это я сам знаю, Иван...
- Ну я-то пока еще этого не знаю и понять не могу, и бесчисленное множество людей со мной тоже. Вопрос ведь в том, от дурных ли качеств людей это происходит, или уж оттого, что такова их натура. По-моему, Христова любовь к людям есть в своем роде невозможное на земле чудо. Правда, он был бог. Но мы-то не боги.»
Сама эта фраза «Лицо человека часто многим еще неопытным в любви людям мешает любить» - это прекрасно и очень, очень точно. Об этом же говорит старец Зосима с госпожой Хохлаковой
«- Это точь-в-точь как рассказывал мне, давно уже впрочем, один доктор, - заметил старец. - Человек был уже пожилой и бесспорно умный. Он говорил так же откровенно, как вы, хотя и шутя, но скорбно шутя; я, говорит, люблю человечество, но дивлюсь на себя самого: чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю людей в частности, то есть порознь, как отдельных лиц. В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно пошел бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате, о чем знаю из опыта. Чуть он близко от меня, и вот уж его личность давит мое самолюбие и стесняет мою свободу. В одни сутки я могу даже лучшего человека возненавидеть: одного за то, что он долго ест за обедом, другого за то, что у него насморк и он беспрерывно сморкается. Я, говорит, становлюсь врагом людей, чуть-чуть лишь те ко мне прикоснутся. Зато всегда так происходило, что чем более я ненавидел людей в частности, тем пламеннее становилась любовь моя к человечеству вообще»
Думается, что именно из-за этой любви Митя оказывается ближе к Богу, чем Иван: у Мити «лишь каторга», т.е. наказание от «мира сего». У Ивана - угроза сумасшествия, потери собственной личности. Хотя Митя страстный, развратный, непутевый, посеял много зла. Но у Мити - любовь, а у Ивана лишь логика и любовь к «клейким листочкам». Человека Иван не любит. С Катериной Ивановной как-то там вообще темно и не понятно. Мне кажется, что и ее он тоже на самом деле не любит. По крайней мере, в его картине мира это мало что меняет. Вообще интересно, что у Достоевского главные вещи - они на уровне мыслей и рассуждений, а не поступков. Отношения Ивана с Катериной Ивановной отражаются на действиях Ивана (уехать-остаться), но никак не влияют на его образ мыслей и мучительные вопросы. Вообще миры Достоевского именно этим и немного болезненные и непохожие на реальность - здесь чрезмерное значение предается мысли, слову - из-за идеи можно убить, сойти с ума, измениться на всю жизнь. В жизни все-таки не только сознание, но и бытие.
И опять о любви
Конечно способность любить ближних - это дар. Что делать, если его нет. Достоевский считает, что эта любовь взращивается и через нее непременно растет и вера. (опять-таки из разговора со старцем Зосимой)
Видите, я закрываю глаза и думаю: если все веруют, то откуда взялось это? А тут уверяют, что всё это взялось сначала от страха пред грозными явлениями природы и что всего этого нет. Ну что, думаю, я всю жизнь верила - умру, и вдруг ничего нет, и только «вырастет лопух на могиле», как прочитала я у одного писателя. Это ужасно! Чем, чем возвратить веру? Впрочем, я верила, лишь когда была маленьким ребенком, механически, ни о чем не думая... Чем же, чем это доказать, я теперь пришла повергнуться пред вами и просить вас об этом. Ведь если я упущу и теперешний случай - то мне во всю жизнь никто уж не ответит. Чем же доказать, чем убедиться? О, мне несчастие! Я стою и кругом вижу, что всем всё равно, почти всем, никто об этом теперь не заботится, а я одна только переносить этого не могу. Это убийственно, убийственно!
- Без сомнения, убийственно. Но доказать тут нельзя ничего, убедиться же возможно.
- Как? Чем?
- Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии бога, и в бессмертии души вашей. Если же дойдете до полного самоотвержения в любви к ближнему, тогда уж несомненно уверуете, и никакое сомнение даже и не возможет зайти в вашу душу. Это испытано, это точно.
…
Не пугайтесь никогда собственного вашего малодушия в достижении любви даже дурных при этом поступков ваших не пугайтесь очень. Жалею, что не могу сказать вам ничего отраднее, ибо любовь деятельная сравнительно с мечтательною есть дело жестокое и устрашающее. Любовь мечтательная жаждет подвига скорого, быстро удовлетворимого и что бы все на него глядели. Тут действительно доходит до того, что даже и жизнь отдают, только бы не продлилось долго, а поскорей совершилось, как бы на сцене, и чтобы все глядели и хвалили. Любовь же деятельная - это работа и выдержка, а для иных так, пожалуй, целая наука. Но предрекаю, что в ту даже самую минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, - в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную силу господа, вас всё время любившего и всё время таинственно руководившего.
То есть получается, что достигать этого ощущения соборности надо по Достоевскому деятельной любовью (а не, например, молитвы) при условии строгости к себе. Такая однозначность, кстати, не кажется классической - всегда говорят про Марфу и Марию, как про два разных пути: любовь деятельная и любовь созерцательная, размышляющая. А тут Достоевский определенно в пользу деятельности, активной любви высказывается.
Про любовь у Зосимы вообще очень много прекрасного:
Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие
уж подобие божеской любви и есть верх любви на земле. Любите все создание
божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью. Животных любите: им бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же ее, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли божией. Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя, - увы, почти всяк из нас! - Деток любите особенно, ибо они тоже безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам. Горе оскорбившему младенца. А меня отец Анфим учил деток любить: он милый и молчащий в странствиях наших, на подаянные грошики им пряничков и леденцу бывало купит и раздаст; проходить не мог мимо деток без сотрясения душевного: таков человек.
…
Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: "взять ли силой, али смиренною любовью?" Всегда решай: "возьму смиренною любовью". Решишься так раз навсегда, и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное - страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего. На всяк день и час, на всякую минуту ходи около себя и смотри за собой, чтоб образ твой был благолепен. Вот ты прошел мимо малого
ребенка, прошел злобный со скверным словом, с гневливою душой; ты и не приметил, может, ребенка-то, а он видел тебя, и образ твой, неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и не знал сего, а может быть ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастет оно пожалуй, а все потому, что ты не уберегся пред дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе. Братья, любовь учительница, но нужно уметь ее приобрести, ибо она трудно приобретается, дорого покупается, долгою работой и через долгий срок, ибо не на мгновение лишь случайное надо любить, а на весь срок. А случайно-то и всяк полюбить может, и злодей полюбит.
В общем, старец Зосима, как вы поняли, стал моим кумиром))) Тем более, что неподалеку от нашей дачи монастырь - Зосимова пустынь. И я тут вычитала, что именно этот Зосима и был прототипом для Достоевского!
Мальчики
Линия с мальчиками бесконечна трогательная. И Коля с Перезвоном, и Илюшечка, и его папенька и все-все. Особенно вспоминается, как это прекрасно сыграно в спектакле у Женовача. Чудесная цитата, которая мне ужасно нравится:
Покажите вы - он пишет - русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною
Любопытно, что вся эта история является своеобразной иллюстрацией к отрывку из Евангелие от Иоанна, которое является эпиграфом к роману: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Это, кстати, как мне кажется, тоже очень популярный сюжет у Достоевского: как страдание и боль «мира сего» приводят в конечном итоге к очищению, вере и проч. При этом многие говорят, что Достоевский смакует страдание и считает его единственным путем к вере. Конечно это совсем не так - пример Зосимы и Алеши это подтверждают. Вообще на примере этого романа не очень понятно, почему Достоевского считают мрачным и депрессивным - основное ощущение у него все-таки очень светлое.
И концовка тоже замечательная.
Знайте же, что ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение. Может быть мы станем даже злыми потом, даже пред дурным поступком устоять будем не в силах, над слезами человеческими будем смеяться, и над теми людьми, которые говорят, вот как давеча Коля воскликнул: "Хочу пострадать за всех людей", - и над этими людьми может быть злобно издеваться будем. А все-таки как ни будем мы злы, чего не дай бог, но как вспомним про то, как мы хоронили Илюшу, как мы любили его в последние дни, и как вот сейчас говорили так дружно и так вместе у этого камня, то самый жестокий из нас человек и самый насмешливый, если мы такими сделаемся, все-таки не посмеет внутри себя посмеяться над тем, как он был добр и хорош в эту теперешнюю минуту! Мало того, может быть именно это воспоминание одно его от великого зла удержит, и он одумается и скажет: "Да, я был тогда добр, смели честен". Пусть и усмехнется про себя, это ничего, человек часто смеется над добрым и хорошим; это лишь от легкомыслия; но уверяю вас, господа, что как усмехнется, так тотчас же в сердце скажет: "Нет, это я дурно сделал, что усмехнулся, потому что над этим нельзя смеяться !"
Это тоже очень-очень верно. Любопытно конечно еще поразмыслить, какие у меня были из детства такие воспоминания. Были, и много, к счастью. Очень хочется, чтобы и Машуни так было.
Отдельные моменты
Еще хочется для памяти записать один момент, в котором мы сильно разошлись, когда обсуждали БК с мамой и с Катей. Речь про главу «Бесенок», в которой Лиза отдает Алеше письмо для Ивана и рассказывает про ужасные вещи, и как она смотрит на них и ест ананасовый компот. Мама и Катя считали, что она была в тот момент неискренна, а просто рисовалась перед Алешей, палец же себе прищемила с досады на то, что ничего не вышло и вообще глупо как-то получилось. Мне же показалось, что она была очень искренна с ним, в том смысле, что бывает, иногда хочется рассказать всем, какой ты на самом деле плохой, даже шокировать. Подсознательно Лиза ждала осуждения, это было бы для нее как бы наказанием, но Алеша не осудил, потому она и прищемила сама себе палец. Чтобы наказать себя сама. Интересно, измениться ли со временем восприятие этого эпизода.