… В голове кружились обрывки недописанных писем; дела, ожидавшие завтрашнего дня, в нетерпении жались и толклись на стеллажах памяти, готовые в любой момент спрыгнуть, выдавленные соседями, и безвозвратно ускользнуть до тех пор, пока не станет поздно. Этого никак нельзя было допустить.
Андрей Аркадьевич Плотников, заведующий кафедрой прикладной математики, шел по улице и сосредоточенно припоминал, ворошил, рассортировывал в голове всё, что категорически нельзя было забывать. Рабочий день уже закончился, и он, мысленно обходя затихший, строгий читальный зал своей памяти, словно проводил рукой по бесконечным полкам, проверяя, чтобы ни одна самая маленькая папка случайно как-нибудь не свалилась с них. Погруженный в свои раздумья, он дошел до перекрестка и машинально остановился на красный свет.
Стоявшая рядом девчонка с рюкзаком - тоже шла из универа, забыл фамилию, - быстро оглянувшись по сторонам, шагнула на проезжую часть. В следующий миг рука Андрея, неожиданно для него самого, вылетела вперед - «Ку-да-ты-лезешь!..» - и железной хваткой сцапала девчонку за воротник, а глаза уже провожали машину, по всем законам печального жанра выскочившую из-за поворота.
Девчонка, не в силах вымолвить ни слова, благодарно хлопала длиннющими до невозможности ресницами.
- Ну смотреть же надо на дорогу, ну нельзя же так!.. - полубессознательно распекал ее Плотников, только сейчас ощутив, как трясутся руки и ухает сердце в груди. Ему вообще была несвойственна такая молниеносная реакция. Наконец он успокоился.
«Арбатова! Вот какая у нее фамилия!..» - внезапно вспомнил математик.
Студентка, видимо, еще в шоке, всё смотрела и смотрела на него. Тут бы чего-нибудь сказать… Как-нибудь заполнить неловкую паузу… Но Андрей не знал, чем именно. Не мог придумать.
Парадокс: вот стоят они, студентка и преподаватель, и совершенно НЕ О ЧЕМ им друг с другом говорить! «Как успехи?» Глупо. «Почему вы так рассеянны, не случилось ли у вас чего-то?» Неловко, конечно, хотя сейчас это самый уместный вопрос. Андрей было решился, но почему-то продолжал молчать, катая эти слова на языке, как бы пробуя их на вкус и всё взвешивая, стоит или не стоит произносить.
Кира стояла и смотрела на преподавателя, и сердце ее сжималось от несправедливости жизни. Вот он, Плотников, сухарь всея факультета, ходячая функция, злой гений, гроза первокурсников, адвокат дьявола, не знающий жалости, дважды чуть было не заваливший ее на экзамене - тот самый, у которого, казалось, ничего не было на уме, кроме галочек в отчете, - несколько секунд назад просто взял и спас ей, Кире, жизнь! А теперь ведь явно хотел что-то сказать - просто так, от счастья, что всё кончилось хорошо, а могло бы кончиться трагично - и сказать было нечего.
Люди становятся, думала Кира, неприспособленными друг к другу, словно льдины, которые проносятся по бурлящей реке и только порою сталкиваются мимоходом… В нем, в этом черством человеке, может, и было-то тепла - на этот случай, только на этот! - а теперь оно пропадает, остывает впустую, нерастраченным, и мало ли когда созреет вновь.
Но самое страшное было то, что она тоже не могла найти слов, и от этого было еще стыднее.
И Плотников вдруг понял, что ничего не надо говорить. Потому что она, показалось ему, испытывает примерно то же. Не зря она так смотрела на него. Она словно помогала ему своим взглядом.
Но тут загорелся зеленый свет. Пора было жить дальше.