Шагнув за тридцать, я вдруг осознала, что мои родители "в мои годы" жили совсем иначе. И вот сегодня в очередной раз ужаснулась тому, как папа лет десять ездил на работу в Кольцово с Уралмаша. И не просто с Уралмаша, а от самой Белой башни (+ полчасика в лучшем случае). Никакого метро тогда не было. В день, в ночь, два выходных. Папа очень любил свои самолеты.
Вы замечали, что все без исключения мамы сюсюкают со своими детьми хотя бы чуть-чуть, хотя бы пока те - агукающие груднички? Папы никогда. У пап особое выражение самых сильных чувств, когда они зарываются носом в складки младенческого кокона и дышат, не в силах оторваться. Девочки потом вырастают и учатся распознавать в мужчинах такие чувства. Которые громче тишины. Выше неба. Бесконечные и всепоглощающие.
Я едва ли смогу припомнить пару раз, чтобы папа со мной как-то предметно занимался. Всплывает в памяти льющийся сквозь яблоневую аллею летний день, и мы шагаем по тротуару, и на каждый шаг я должна придумать и сказать слово на букву "р". В жизни бы не подумала, что у нас так мало слов на "р"! Хотя жизни на тот момент было, может, года четыре. Еще где-то из того же лета валяется первая моя московская фотография - я и папа на Красной площади. Между первой и второй фоткой пройдет больше двадцати лет. И папы на ней не будет. А на третьей я уже буду с другим самым дорогим моим мужчиной.
Единственным назиданием, произнесенным с конкретной воспитательной целью, было: "Воспитанные леди и джентльмены за трамваями не бегают". Все остальное прививалось исподволь - в каких-то сказках, серьезных беседах, личным примером. "Человек он положительный, плюс не пьет-не курит" (с). С высоты прожитых лет - ну какие леди и джентльмены в частном секторе с холодной водой и печным отоплением? А вот между тем.
С годами все больше удивляет, как стойко родители выдержали пятнадцать полублагоустроенных лет, завели троих дочерей, вложив в каждую едва ли не больше возможного - и расстались, переехав в шикарные по тем временам хоромы. Говорят, с мужчинами что-то такое происходит в сорок пять. Я никогда не спрашивала папу, почему он уехал. У меня не было малолетней иллюзии, что все из-за меня. Как-то ровно легло - ну, уехал. И не то чтобы скучала - к моменту отъезда папа накопил изрядный опыт командировок, к его отсутствию мы понемногу стали привыкать. А у меня переходный возраст, школа, скрипка, друзья.
Он приехал внезапно лет через пятнадцать - и только мама своим чутьем заподозрила неладное, но тогда все заглушила накопленная за все эти годы обида. Меня до сих пор временами пронзает мысль, что ведь можно было остановить, уберечь, спасти.
А он еще не знал, что его ждет. Только подсознание гнало к спасительному кругу семьи, к целительным маминым рукам, к теплу, к покою.
Но круг был порван и заштопан, и папино место заняли костыли женской стойкости, и ласковые руки были заняты решением больших и маленьких проблем. А беда надвигалась - выше неба, громче тишины. Настолько большая, что и не разглядеть.
Мы больше не встретились никогда. Переписывались, сколько могли, перезванивались. Искали какие-то слова, какие-то темы. Он спрашивал, когда я приеду, я просила дождаться моего отпуска, хотя мы оба знали, что не приеду и в отпуск.
Сегодня ему исполнилось бы 65. Все, что я могу ему подарить - жить. Стараться, расти, радоваться. Любить свое дело и свою семью. Как он никогда не учил, но всегда делал.
Земля тебе пухом, папа. И царствие Небесное.