Параллели вспоминательного характера
События последнего времени развиваются стремительно и абсолютно, казалось бы, нереалистично. На их фоне я вспоминаю давние явления, свидетелем и участником коих был сам. Они происходили около 23-х лет тому назад. За нынешними границами Российской Федерации. В одной мало кому теперь известной дивизии специального назначения. Что стала таковой, имея долгий и протяжённый боевой путь. И была присоединена к могучему ведомству в качестве угрожающе-деятельной силы, лишь только будучи выведена из ДРА.
Камрады, я старательно избегаю пафоса героистичности, ибо ничего такого, что теперь можно было бы счесть героизмом легендарных и прославленных десантников, там не наблюдал. В принципе, военным людям свойственна определённая романтизация всего, связанного с оружием, формой и, простите, войной. Отмечу сразу: никакой романтики в условиях армии, войсковых учений и войны не существует. В особенности её не существовало в советском спецназе перестроечного времени. Потому что было ну совершенно не до того.
Видите ли, в чём фокус... Как сказал в то время гвардии капитан, прошедший большую жизненную историю за южными границами Туркмении, "армия - это зеркало общества, только оно небольшое, поэтому всё, что в обществе есть, напичкано в этом зеркале очень густо - и смотрится ярче и остей, чем на гражданке". Прав был капитан. Недаром прошло для него пребывание на Востоке. Набрался мудрости. Однако, эпизоды проявления яркого ума этого овосточенного, пропылённого до третьего слоя кожи человека оттого и запоминались особенно ярко, что в повседневности нашей службы процветали куда более серые и неприятные моменты. О дедовщине говорить здесь тоже не стану, ибо события вспоминаются не о том.
У нас в подразделениях был очень разношёрстный народ. Почти со всей Российской Федерации, а так же из многих братских республик...Исключая те, где уже имели место настроения несогласия с линией партии. Например, не было народу из Прибалтики, Азербайджана, Армении, а также почти отсутствовали парни с российского Кавказа. На учениях командиры говорили "раньше, когда из Чечни призывали..." В моё время служили совсем славяне, такие как бульбаши, хохлы и русские, а также молдаване, узбеки и туркмены - но последние две группы были в исключительном меньшинстве. Скорее как исключения из общего правила о том, что порядок в случае внутренней войны с внешним врагом должны будут навести в Стране именно люди славянского склада традиций. По крайней мере, когда 14 апреля 1990 года, на полевом сборе нам объявили о том, что тренироваться надо хорошо, ибо в августе враги попытаются скинуть власть, речь шла как раз об этом. В тот же период жизни я узнал, что между хохлами, бульбашами и русскими есть огромная разница в бытовых традициях. Она в мелочах, но тогда это было в-новинку. А потому читалось в этих деталях повседневности очень отчётливо.
Добавим к этому, что сам факт моего пребывания в дивизии являлся особого рода нонсенсом. Представьте: юноша целенаправленно готовится поступать на Биофак МГУ, занимается у серьёзных репетиторов по математике и химии, дни и ночи карпеет над задачами, тренирует память и развивает логику, спит и видит себя студентом... и, исходя изо всего этого, строит планы на жизнь. А зетем режется на экзамене по математике, ибо не надо так сложно решать задачи на коротком промежутке времени. Поступает в другой ВУЗ, делает две ошибки по системе тестирования и проходит только на вечернее отделение. Где военной кафедры нет. И, когда ему 3-го сентября звонит вкрадчивый вербовщик, принимает для себя простой выбор: спецназ лучше стройбата. И записывается добровольцем. Хочу сказать тем, кто ментально мастурбирует на реалии ушедшего СССР: в той Стране была система, молчаливо и механически ломавшая человеческие судьбы. Под лозунгами, крепко въевшимися в подкорку с первого класса школы. Все эти заветы, наветы и благодетельные учения рассыпались в пыль на пространстве действия воинских частей. И картина реальности проступала совсем другая. Но отвертеться было уже невозможно. Твоя жизнь не стоила для системы ровным счётом ничего.
Собственно, такую прелюдию я излагаю лишь затем, чтобы стало понятней: этот юноша пришёл в спецназ с огромным багажом знаний о логической оценке действительности - в деталях и смыслах. И попал в детский сад. А как ещё вы оцените картину действа, в коей один половозрелый самец обнимает другого за пояс в строю, прячась за ним от командира, демонстрирующего автомат стволом к собравшимся, и голосит что-то навроде "ух ты, охуеть, ебись оно в рот! ебать-колотить, вот это хуйня! это ж ебануться, как эта дура въебенит!!!" Это, камрады, не матерная брань. В том обществе так выглядела речь. Простая и понятная. От которой у меня поначалу сотворялись в голове жуткие образы, а затем, всего полгода спустя, уже на меня все обижались, считая вызывающе грубым и дерзким... по прибытии на основное место службы. В дословном переводе сказанное бойцом звучало бы так: "Восхитительно! Эта информация приводит меня в откровенный восторг - я и не думал, что это оружие имеет такую убойную силу!" Народ был разный, но, в основном, "хулиганистый". Из Воркуты приходили письма от оставшихся на гражданке пацанов, что писали "было минус сорок - ныкались по подъездам и срывали шапки с прохожих". Отношение к женщинам и сексу в том обществе было... Лучше вам не знать, каким оно там было. Хватит и того, что этих реалий насмотрелся и наслушался я. Вынес, впрочем, оттуда главное: большинство баб - шельмы продажные, женщины среди них встречаются редко.
А ещё у нас служили западэнцы. Это были совершенно особые люди. Со своим представлением о жизни. Первым постулатом их реальности была открытая, шипящая и проступающая сквозь любое общение ненависть к москалям. Меня откровенно изумляло, как можно питать столько злобы к людям, о которых ты до армии знал только из телевизора и по-наслышке. По-русски они говорили плохо, чем гордились. Вели себя вызывающе нагло и держались особняком, открыто презирая всё остальное общество. В их речах сквозила уверенность в том, что скоро рухнет Союз, и тогда «усих москалив ризать будэмо, яки боровив!» С чего им необходимо будет резать граждан Средней России, было не до конца понятно… невзирая на пространные объяснения, что москаль просто должен сдохнуть, ибо жизни не разумеет и всё под себя гребёт. Для этих ребят не было зазорным спереть у тебя магазин с боевыми патронами, прямо в строю из подсумка, во время строевого смотра. Или помочь тебе потерять - во время сна - кожаный ремень и портянки. А утренняя пробежка в кирзовых сапогах составляла ежедневно три километра. При этом, когда их о чём-то просили не западэнцы, они либо относились к таким обращениям крайне высокомерно, либо старались поднять человека на смех, дабы максимально поиздеваться. Если же им приказывали чем-то делиться - каким-то излишком - бывали готовы валяться на земле и чуть ли не плакать, прижимая к животу заветный предмет экипировки (тоже у кого-то спёртый) или что-то из еды… причитая о том, что москалю это отдавать впадлу. Москали, в том числе и я, диву давались на этих странных крестьян с культом горилки, сала и цебули. Считали их чудаковатыми, дикими, но опасными. И старались без нужды не связываться. В особенности, благодаря угрозам о том, что у каждого из них дома в огороде чуть ли не пулемёт был зарыт - до того светлого часу, как надо будет «геть москалив с ридных мист». Мало ли, затаит обиду не весть на что, да и приедет потом кроваво мстить. Для таких не считалось зазорным неожиданно врезать кому-нибудь прямо в строю, когда мимо прохаживался полковник, начальник всего полевого сбора. А в объяснение обиженно сказать охреневшему офицеру: «А шо вин ухи не мыит?» В ходе тактических задач эти бойцы предпочитали действовать из засады.
Однажды на манёврах, расположившись в большой полуврытой в землю палатке на 16 бойцов, мы обсуждали планы на будущую гражданскую жизнь… Что, теоретически, могла бы начаться после войны с неизвестным врагом, готовым разрушить Страну и привычный уклад ценностей. Я рассказывал о том, как стану биологом и буду ездить в экспедиции, вести исследования и писать интересные книги. Речь я вёл хорошим, членораздельным, почти дикторским голосом, который многие тогда отмечали. И кто-то из ребят провёл аналогию с Дроздовым из программы «В мире животных». И пошутил одному из западэнцев (перевожу):
--Вот прикинь, сидишь ты такой воскресным утром: перед тобой горилка, сало, цебуля, всё как надо… а тут жена телек включает, а там Эдельвейса показывают - и он тебе прямо с экрана про тайгу рассказывает, про экологию, про то, как всё это живёт…
--Я б жене пизды дал! - коротко ответил он и, сплюнув на сторону, что-то тихо прогудел злобно-яростное. О будущем. А вечером, когда я печку в палатке топил, бросил мне в трубу доп-пучок от снаряда. Это такой девайс, при взрыве которого в казённике ствола десантного самоходного орудия снаряд летит несколько дальше. Из печки вырвалась горизонтальная струя пламени, ей вышибло дно и сама она приподнялась на реактивной тяге на полметра… А судя по тому, что спустя уже минуту явился вестовой и потребовал «всю шоблу из этой палатки на разбор полётов к офицерам», струякнуло ещё и из трубы метра на три. Как мы были подкопченные, так и пошли. Объяснять, нахрена доп-пучками печки в апреле топим.
Камрады, я старательно избегаю пафоса героистичности, ибо ничего такого, что теперь можно было бы счесть героизмом легендарных и прославленных десантников, там не наблюдал. В принципе, военным людям свойственна определённая романтизация всего, связанного с оружием, формой и, простите, войной. Отмечу сразу: никакой романтики в условиях армии, войсковых учений и войны не существует. В особенности её не существовало в советском спецназе перестроечного времени. Потому что было ну совершенно не до того.
Видите ли, в чём фокус... Как сказал в то время гвардии капитан, прошедший большую жизненную историю за южными границами Туркмении, "армия - это зеркало общества, только оно небольшое, поэтому всё, что в обществе есть, напичкано в этом зеркале очень густо - и смотрится ярче и остей, чем на гражданке". Прав был капитан. Недаром прошло для него пребывание на Востоке. Набрался мудрости. Однако, эпизоды проявления яркого ума этого овосточенного, пропылённого до третьего слоя кожи человека оттого и запоминались особенно ярко, что в повседневности нашей службы процветали куда более серые и неприятные моменты. О дедовщине говорить здесь тоже не стану, ибо события вспоминаются не о том.
У нас в подразделениях был очень разношёрстный народ. Почти со всей Российской Федерации, а так же из многих братских республик...Исключая те, где уже имели место настроения несогласия с линией партии. Например, не было народу из Прибалтики, Азербайджана, Армении, а также почти отсутствовали парни с российского Кавказа. На учениях командиры говорили "раньше, когда из Чечни призывали..." В моё время служили совсем славяне, такие как бульбаши, хохлы и русские, а также молдаване, узбеки и туркмены - но последние две группы были в исключительном меньшинстве. Скорее как исключения из общего правила о том, что порядок в случае внутренней войны с внешним врагом должны будут навести в Стране именно люди славянского склада традиций. По крайней мере, когда 14 апреля 1990 года, на полевом сборе нам объявили о том, что тренироваться надо хорошо, ибо в августе враги попытаются скинуть власть, речь шла как раз об этом. В тот же период жизни я узнал, что между хохлами, бульбашами и русскими есть огромная разница в бытовых традициях. Она в мелочах, но тогда это было в-новинку. А потому читалось в этих деталях повседневности очень отчётливо.
Добавим к этому, что сам факт моего пребывания в дивизии являлся особого рода нонсенсом. Представьте: юноша целенаправленно готовится поступать на Биофак МГУ, занимается у серьёзных репетиторов по математике и химии, дни и ночи карпеет над задачами, тренирует память и развивает логику, спит и видит себя студентом... и, исходя изо всего этого, строит планы на жизнь. А зетем режется на экзамене по математике, ибо не надо так сложно решать задачи на коротком промежутке времени. Поступает в другой ВУЗ, делает две ошибки по системе тестирования и проходит только на вечернее отделение. Где военной кафедры нет. И, когда ему 3-го сентября звонит вкрадчивый вербовщик, принимает для себя простой выбор: спецназ лучше стройбата. И записывается добровольцем. Хочу сказать тем, кто ментально мастурбирует на реалии ушедшего СССР: в той Стране была система, молчаливо и механически ломавшая человеческие судьбы. Под лозунгами, крепко въевшимися в подкорку с первого класса школы. Все эти заветы, наветы и благодетельные учения рассыпались в пыль на пространстве действия воинских частей. И картина реальности проступала совсем другая. Но отвертеться было уже невозможно. Твоя жизнь не стоила для системы ровным счётом ничего.
Собственно, такую прелюдию я излагаю лишь затем, чтобы стало понятней: этот юноша пришёл в спецназ с огромным багажом знаний о логической оценке действительности - в деталях и смыслах. И попал в детский сад. А как ещё вы оцените картину действа, в коей один половозрелый самец обнимает другого за пояс в строю, прячась за ним от командира, демонстрирующего автомат стволом к собравшимся, и голосит что-то навроде "ух ты, охуеть, ебись оно в рот! ебать-колотить, вот это хуйня! это ж ебануться, как эта дура въебенит!!!" Это, камрады, не матерная брань. В том обществе так выглядела речь. Простая и понятная. От которой у меня поначалу сотворялись в голове жуткие образы, а затем, всего полгода спустя, уже на меня все обижались, считая вызывающе грубым и дерзким... по прибытии на основное место службы. В дословном переводе сказанное бойцом звучало бы так: "Восхитительно! Эта информация приводит меня в откровенный восторг - я и не думал, что это оружие имеет такую убойную силу!" Народ был разный, но, в основном, "хулиганистый". Из Воркуты приходили письма от оставшихся на гражданке пацанов, что писали "было минус сорок - ныкались по подъездам и срывали шапки с прохожих". Отношение к женщинам и сексу в том обществе было... Лучше вам не знать, каким оно там было. Хватит и того, что этих реалий насмотрелся и наслушался я. Вынес, впрочем, оттуда главное: большинство баб - шельмы продажные, женщины среди них встречаются редко.
А ещё у нас служили западэнцы. Это были совершенно особые люди. Со своим представлением о жизни. Первым постулатом их реальности была открытая, шипящая и проступающая сквозь любое общение ненависть к москалям. Меня откровенно изумляло, как можно питать столько злобы к людям, о которых ты до армии знал только из телевизора и по-наслышке. По-русски они говорили плохо, чем гордились. Вели себя вызывающе нагло и держались особняком, открыто презирая всё остальное общество. В их речах сквозила уверенность в том, что скоро рухнет Союз, и тогда «усих москалив ризать будэмо, яки боровив!» С чего им необходимо будет резать граждан Средней России, было не до конца понятно… невзирая на пространные объяснения, что москаль просто должен сдохнуть, ибо жизни не разумеет и всё под себя гребёт. Для этих ребят не было зазорным спереть у тебя магазин с боевыми патронами, прямо в строю из подсумка, во время строевого смотра. Или помочь тебе потерять - во время сна - кожаный ремень и портянки. А утренняя пробежка в кирзовых сапогах составляла ежедневно три километра. При этом, когда их о чём-то просили не западэнцы, они либо относились к таким обращениям крайне высокомерно, либо старались поднять человека на смех, дабы максимально поиздеваться. Если же им приказывали чем-то делиться - каким-то излишком - бывали готовы валяться на земле и чуть ли не плакать, прижимая к животу заветный предмет экипировки (тоже у кого-то спёртый) или что-то из еды… причитая о том, что москалю это отдавать впадлу. Москали, в том числе и я, диву давались на этих странных крестьян с культом горилки, сала и цебули. Считали их чудаковатыми, дикими, но опасными. И старались без нужды не связываться. В особенности, благодаря угрозам о том, что у каждого из них дома в огороде чуть ли не пулемёт был зарыт - до того светлого часу, как надо будет «геть москалив с ридных мист». Мало ли, затаит обиду не весть на что, да и приедет потом кроваво мстить. Для таких не считалось зазорным неожиданно врезать кому-нибудь прямо в строю, когда мимо прохаживался полковник, начальник всего полевого сбора. А в объяснение обиженно сказать охреневшему офицеру: «А шо вин ухи не мыит?» В ходе тактических задач эти бойцы предпочитали действовать из засады.
Однажды на манёврах, расположившись в большой полуврытой в землю палатке на 16 бойцов, мы обсуждали планы на будущую гражданскую жизнь… Что, теоретически, могла бы начаться после войны с неизвестным врагом, готовым разрушить Страну и привычный уклад ценностей. Я рассказывал о том, как стану биологом и буду ездить в экспедиции, вести исследования и писать интересные книги. Речь я вёл хорошим, членораздельным, почти дикторским голосом, который многие тогда отмечали. И кто-то из ребят провёл аналогию с Дроздовым из программы «В мире животных». И пошутил одному из западэнцев (перевожу):
--Вот прикинь, сидишь ты такой воскресным утром: перед тобой горилка, сало, цебуля, всё как надо… а тут жена телек включает, а там Эдельвейса показывают - и он тебе прямо с экрана про тайгу рассказывает, про экологию, про то, как всё это живёт…
--Я б жене пизды дал! - коротко ответил он и, сплюнув на сторону, что-то тихо прогудел злобно-яростное. О будущем. А вечером, когда я печку в палатке топил, бросил мне в трубу доп-пучок от снаряда. Это такой девайс, при взрыве которого в казённике ствола десантного самоходного орудия снаряд летит несколько дальше. Из печки вырвалась горизонтальная струя пламени, ей вышибло дно и сама она приподнялась на реактивной тяге на полметра… А судя по тому, что спустя уже минуту явился вестовой и потребовал «всю шоблу из этой палатки на разбор полётов к офицерам», струякнуло ещё и из трубы метра на три. Как мы были подкопченные, так и пошли. Объяснять, нахрена доп-пучками печки в апреле топим.