РИ "Три ольхи" - отчёт 3
НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ
Ролевая игра "Трактир "Три ольхи".
Отчёт, продолжение.
Локация первая:
ПЕРСОНАЖНОЕ
[Часть вторая (основная): День Сегодняшний (2)]Часть вторая (основная): День Сегодняшний (2)
Снова ведьма её подозвала. Да с таким видом, что не по себе вдове стало. Только Кресзентии, видать, не очень-то до неё было, свои заботы придвинулись.
- Вот что. С крылом мышкиным можно иначе решить. Потеряла я вещь одну, ценную - жабье сердце. Выглядит как камешек круглый, сине-зелёный, вот такой, - показала, какой. - Если найдёшь мне его - считай, что сочлись.
Обрадовалась Хильда, бросилась камень искать да людей спрашивать. Первым делом, конечно, Ганса спросила, трактирщика.
- Не знаю, ничего не находил, - на ходу отвечал тот, - у нас тут что ни потеряешь, всё домовой подбирает.
И смеётся. Ох уж Ганс! Поди пойми его. Сроду здесь домовых не было. Махнула Хильда рукой, дальше пошла. Кого не спрашивает - не видел никто. Встретила она Эльке опять.
- О, подруга! А ты не видела, не находила ли тут...
- Не находила, - перебила её Эльке.
И смотрит чуть насмешливо.
Замолкла вдова, глядит на подругу ошеломлённо - и начинает понимать.
- Как?! И ты тоже?
- Тоже, тоже.
- Ищешь?
- Ищу.
- Камень?
- Его самый.
Оглянулась Хильда.
- А пойдём-ка, подруга, куда потише.
Отошли они в уголок укромный.
- Так ты тоже ходила к ней?
- Скорее, она сама пришла, помочь предложила.
- А ты согласилась?
- Да вот даже не знаю. Но помогло. Теперь она должок требует.
- Ох.
Хильда никак не могла придти в себя от мысли, что и подруга водила дела с ведьмой.
- А я, дура, сама ходила.
Помолчали.
- Что делать будем?
Тряхнула Эльке головой.
- Да вот думаю, не сходить ли исповедаться.
А тут ровнёхонько Кресзентия идёт. Увидала их.
- А что это вы не ищите-то, а? Ищите-ищите.
Эльке выпрямилась независимо, упрямо губы поджала.
- Не буду. Тебе надо - сама ищи.
- Воот как?! - Кресцензия насмешливо вскинула бровь. - Ну смотри.
Испугалась Хильда.
- А я ищу! - крикнула.
- Ну ищи, - бросила ведьма и ушла.
С уважением и опаской смотрит на подругу Хильда. Откуда в ней смелости столько?
А та говорит:
- Всё, надоело! Не буду её слушаться, наглая больно. Сделай то, сделай это. Пойду лучше исповедуюсь!
И пошла!
Вдохновилась Хильда. Надо, думает, и мне вослед сходить! Хоть то, что смогу - поведаю. Стала ждать, когда Эльке выйдет.
Да отвлекли её ненадолго. Отошла она, возвращается - а навстречу ей кошка полосатая. Удивилась: откуда тут такая? - первый раз вижу. Заглянула в комнату, где отец Йохан с Эльке сидели - смотрит, а он уж один сидит. Пошла подругу искать - а у самой предчувствия недобрые. В коридоре девицы какие-то кошку гладят - тут самую. Откуда бы по такой погоде пришлой кошке приблудиться? Неет, пожалуй с исповедью лучше погодить...
Пришла в главный зал - к ней дочки Элькины:
- Вы матушку нашу не видели? Нигде найти не можем её!
Тут уж она вовсе уверилась.
- Пойдёмте-ка, девочки, поговорим. В светёлку, например?
Взволновались те, видать очень уж мрачный у Хильды вид был.
Никого в светёлке - вот и ладно. Сели. Девчёнки в глаза ей глядят, волнуются - а она слова сказать не может, так сама разволновалась, с чего начать не знает.
- Тётя Хильда, - это Лиэль, - вы про матушку знаете что-то? Скажите нам, пожалуйста!
Выдохнула вдова.
- Ох, девочки, боюсь, что знаю. Кошку полосатую видели? Вот что хотите делайте, а большое у меня подозрение, что это и есть матушка ваша.
- Как так?
- А так. Были у неё дела какие-то с ведьмой, Кресзентией, которая Мартой-горшечницей прикидывается. Повздорили они и пошла Эльке исповедаться. А обратно не вышла. А кошка - оттуда как раз и шла. И если впрямь так - то уж не падре ж её заколдовал!
- Так! - поднялась Рейнхильд, - порвать эту ведьму!..
- Да погоди, - Лиэль говорит. - Выяснить сперва надо.
Поговорили - да и пошли вниз, перво-наперво кошку искать.
А кошка на лавке сидит, ластится. Бросились девушки к ней, заговорили наперебой.
Тут Хильду за локоть тронули. Обернулась - Тереза стоит. Отошли.
- Тётушка, - говорит, волнуясь, девушка, - я крепко верю, что отпустит меня епископ. А только если из деревни выжить меня захотят - возьмёте к себе жить?
Надо сказать Хильда уж и сама о том думала.
- А давай! Дом большой, хозяйство крепкое, станем жить-поживать, вместе веселее.
Обрадовалась Тереза.
- Спасибо, тётушка!
- Не за что. А не захочешь на житьё - так приходи, в гости.
- Обязательно приду!
Пошла Хильда выяснять, что там с Эльке-то? Дочки её гладят, слезами заливаются.
- Точно, точно это матушка наша!
Стали они все вместе молиться, чтобы помог Господь вернуть ей вид человеческий. И помогло - впрямь вернулась Эльке Бильзенкраут, целёхонька, как была. Вот радость-то!
- Ты уж, подруга, прости, - сказала Хильда чуть погодя, когда улеглись восторги и удивления. - Я девчонкам твоим сказала, что у тебя с ведьмой дела были. Надо же им было объяснить, откуда взяла, что в кошку тебя превратили.
- Спасибо, всё правильно. И ведь молодцы девочки, не отвернулись от матери. Хорошо видать воспитала.
Горечь кольнула Хильду - привычно и застарело. Хорошо, когда дети есть. А стань она кошкой - кто заметит, спохватится, кинется искать-выручать? Никому не нужна.
Эльке заметила, что сникла подруга, спросила цепко:
- А у тебя-то с Кресзентией что? Рассказать не хочешь?
- Не могу.
Та вскинулась:
- Не можешь? Погоди! А если сама догадаюсь?
Вспыхнула в Хильде надежда - и тут же погасла.
- Нет, не думаю, что это что-то изменит.
- Ну смотри. А то если что, помощь нужна - скажи только.
Эх! Нужна-то нужна - да какая, чем тут можно помочь? Как с ведьмой справиться? Что с мужем делать? Вот вскроется вся та история - что тогда? Если впрямую ведьма её обвинит перед всеми... Можно, конечно, морду топором сделать: какое-такое зелье, знать ничего не знаю. А это мысль, надо обдумать, пожалуй...
В это время девушки собрались на суженного гадать - и Хильда с ними пошла. А что, вдовам тоже можно. (Как-то не подумала, что вдова она ненастоящая, привыкла так себя числить за столько-то лет.) Хотелось ей вызнать, выпытать у судьбы кое-что.
Гадание с зеркалом - страшноватое дело. Пришли впятером в светёлку, свечи зажгли, распустили волосы, пояса да украшения сняли.
Кроме Хильды были тут Клара, Эрика с мельницы, Трудхен и ещё одна странная женщина, Эльзой вроде звалась.
В свой черёд взяла Хильда зеркало, развернулись перед ней, коридором встали две дорожки горящих свечей. Замерло всё внутри, вглядывается она в колышащийся конец коридора: что там? И шевельнулась, двинулась навстречу фигура в отблесках пламени.
- Чур меня!
- Видела?
- Вроде видела...
Вот и думай-гадай. Далеко фигура была, точно не разглядишь, ближе смотреть боязно - а вроде на Уве похож.
Погадали все - и тут Эрика говорит:
- А вот интересно, что если свечей не гасить?
- Это как так - не гасить?
- Ну не гасить, совсем близко дать подойти? Что будет? А ну как из зеркала выйдет? - А у самой глаза азартом горят - весело и безумно.
- Что вы! - это Клара говорит. - Нельзя, это уже выходит к нечистой силе обращение.
- Да почему нельзя-то! Итересно ведь! Давайте!
- Не надо!
Но Эрику было уже не остановить.
- Вы как знаете, а я попробую, я хочу!
Словно раздвоилось всё у Хильды внутри. Одна её часть восстаёт, понимает, что Клара права - а другой посмотреть любопытно, что выйдет...
Эрика снова свечи зажгла, зеркало установила, стала глядеть. Смотрит, а у самой глаза шире, шире...
Шагнула Клара вперёд, задула свечи, погасло всё.
- Нельзя так, - сказала, - грех это!
Словно опомнилась Хильда. Стыдно ей стало за досужее своё любопытство. В самом деле ведь - грех.
Зато Эрика надулась, разобиделась.
- Зачем вмешалась? Только испортила всё.
- Потому что неправильно это! Кто знает, что можно так из зеркала выпустить!
- А мне всё равно!
...Уже после Хильда слышала, проходя мимо, как Эрика страстно говорит кому-то:
- Разве я виновата в том, что дни там пролетели как годы, что вернувшись, я нашла его уже вот таким? Я не изменяла нашей любви, почему это случилось со мной?!
Мятежная, яростная, опаляющая в своей горечи и любви, она была сразу и красива, и нет. Рыжие вьющиеся волосы её огненным потоком стелись за спиной - и видно было, что никаких законов не принимает она, ни божеских, ни людских - только закон любви.
Смутное чувство оставил этот случайно подслушанный кусок разговора - но он каким-то важным краем укладывался в невесёлые размышления Хильды.
Да размышления эти прервались криками. Что такое? Батюшки! Сидит себе за столом Эльке - а на голове у неё - рога! Настоящие рога, как у заправской чертовки! Кто-то чуть не колья хватать стал, уж Хильда думала драться сейчас за подругу придётся. Спасибо отец Йохан рядом случился, не дал бесчинствовать. Попросил Эльке перекреститься, молитву прочесть - видите, говорит, не боится она ни креста ни слов святых, какая ж она бесовка, просто чары на ней, давайте лучше все вместе помолимся, чтобы спали.
Многие молились, рога и отпали. Ну дела!
Только обрадовались - послушник Карл, что Терезу к епископу вёл, начал страно себя вести. Встал как деревянный, к Терезе полез, хватать стал. Цецилия его останавливает - а он как не видит её. А потом переменился в лице и упал мало не замертво. Да что ж это такое! Не в себе оказался. Пока с ним возились, переглянулась Хильда с Маттиасом, оказавшимся рядом как раз.
- Вестимое ли дело отпускать девушку в такой компании, - говорит, - хоть бы и к епископу. А начни он в дороге чудить?
- Я уж и сам думал, надо мне с ними идти, - отвечает Маттиас. - Засвидетельствую, что не ворожила она.
- Пойду-ка и я, пожалуй. Пригляжу, чтоб всё толком было и прилично. Не чужая Тереза мне. И епископ пусть знает, что не безродная. Надёжней будет.
На том порешили, и Терезу, порядком напуганную, успокоили, о решении своём рассказали.
Спустя небольшое время, правда, Маттиас сказал, что договорился с Курдтом - тот снимает свои обвинения, а Тереза в деревню возвращается - там люди болеть стали, а лечить некому. С условием, что приглядывать станут, точно ли не ворожит. Вообще-то возмутительно это всё - подозрения, испытательный срок какой-то - но уж всяко лучше, чем бог знает с кем на суд тащится. Отлегло от сердца.
А дорогу-то к церкви как замело, так и нет её. Не унимается метель! Вот отец Йохан и предложил добрым христианам помолиться как следует, дабы ниспослал Господь возможность на мессу отправиться. Всем трактиром молились. Метель, правда, не утихла пока.
Занялась затем Хильда снова своими делами. Ну занялась - громко сказано, так, думы поворотила. До полуночи-то всего ничего. Камень ведьмин найти она уж отчаялась, с крылом вообще непонятно что. Придётся, наверно, в самом деле Курдту подкладывать. Кому ещё можно как-то она не придумала. Да Курдт как раз запропал куда-то.
Стала она поближе к Уве-Петеру подходить, послушать, о чём говорит. А того как раз снова про прежнее спрашивают.
- И дома не помнишь?
- Говорю ж: ничего не помню.
- Как так? И жены? Какая хоть жена-то была?
- Ну... Вот такая! - и выразительный жест руками делает.
Все в смех. А меж тем как-то ведь так он про жену сказал, что Хильда будто сама не своя стала - проходит мимо, да в глаза ему так и смотрит - не вспомнит ли? Будто и не хочет смотреть, стороной бы пройти, а само смотрится, глаз не отвести. Уве... И другой-то он стал - а и такой родной... И так жалко его, и странно так видеть, как мимо проходит, ровно и незнакомы вовсе...
Ну не дура ли? Сама прочь отправила - а глядит - и сердце выворачивается. Такой мужик - чего ей не хватало только?.. А он вон как мается, про дом говорит - слушать жалко.
Подойти? Толку-то... Что скажешь? Правду - может уже и хотела бы, да нельзя, не сможет, а что ещё выдумать? Как исправить зло, причинённое?
Невмочь стало от дум чёрных. Сидит на лавке, смотрит - а в очах темень. Подсела Цецилия к ней.
- О чём задумалась?
- Да так. Грехи покоя не дают.
- У всех грехи, - мягко отвечает подруга. - Может, помочь чем?
- Эх... - тяжко-тяжко вздохнула Хильда. - Спасибо, конечно, только чем тут поможешь.
- Да как знать. Ты расскажи - может что и придумаем.
И стала вдруг Хильда рассказывать:
- Понимаешь, к ведьме я ходила...
- Так все к ней ходят.
- Как, ты тоже ходила?
- И я, да.
Сидит Хильда, воздух глотает. Она-то себя распоследней грешницей считала от того уж, что к ведьме ходила, а тут чуть не полдеревни хвост замочило. Может не так уж и страшно всё? Правда, ходить можно за разным...
- Ну, так в чём беда--то?
Рассказала она про крыло.
- А там ещё давние грехи за мной. Не стану его использовать - с потрохами выдаст. А как в такой праздник да ни за что порчу навести? Запуталась я, не знаю, что делать.
Смотрит на подругу Цецилия - грустно так смотрит, улыбается, будто издалека.
- И только-то? Так за чем дело стало - давай, мне подложи.
Хильда аж задохнулась.
- Как это? Да ты что!
- Ну а что такого? Подумаешь, хвори. Не насмерть же. Да и греха в том не будет, раз я сама предложила.
Молчит Хильда, глазами хлопает, слова сказать не может. Вот так? Так просто?.. Наконец проговорила:
- Спасибо тебе! Надо это обдумать, наверное...
- Знаешь, - сказала Цецилия печально, - мой тебе совет - если решишься - решайся сейчас. А то вон пошла я к ведьме узнать, как кошачье заклятие снять, узнала. Хорошо ещё легко отделалась - шаль отдала, всего-то. А когда вернулась, Эльке уже и без меня расколдовалась.
И решилась Хильда. Горячий стыд и горячая благодарность затопили её волной - свариться впору.
- Давай!
- Куда там его надо? В волосы? - Цецилия размотала платок с головы. - Клади.
И обратно замотала.
- Спасибо! Спасибо тебе огромное.
И добавила, стыдясь и стесняясь:
- Возьми хоть монету серебряную - пригодится.
- Отчего ж не взять!
Ровно та монета потом и ушла в уплату доктору за лечение - которое, впрочем, ни разу не помогло. А пока ничего ещё заметно не было. Но скоро начала Цецилия кашлять и глаз у неё окривел. Занялся ею доктор.
Помолилась Хильда от всей души об исцелении.
А потом вспомнила некую мысль, прежде недодуманную... Стремительная решимость назревала внутри неё. Мимо как раз прошёл Петер Шолль, за стол уселся. И почуяла Хильда, что совет решаться сразу был очень, очень дельный!
Уселась она за стол напротив, как бы невзначай, разговор завела. (Ох и странно же было разговаривать как с чужим!)
- А что, служивый, много ли где бывал?
- Да носило по свету достаточно.
- И как оно тебе?
- Ничего, нормально. По дому только соскучился. Дом у меня где-то, вдову вот свою ищу.
- А давно странствуешь?
- Да уж больше десяти лет.
- Неужто больше?
- Вроде того.
И вдруг встрепенулся, в лицо ей вглядываясь, спросил с надеждой:
- А ты, может, знаешь что? Видела меня прежде? Где?
Глаз Хильда не отвела. Сказала тихо:
- Поговорить бы. Пойдём?
- Пошли!
Пошли из общей залы - да ровно на выходе его монах остановил.
- Разговор у меня к тебе, Шолль. Пойдём, поговорим.
- Хорошо, - отвечает, - только сперва у меня другой разговор. Закончу - сразу приду.
Хильда готова была и подождать, если надо, но обрадовалась почему-то что наперво не пошёл он с монахом.
Поднялись в тихое место.
- Ну, рассказывай!
Может, конечно, надо было издалека начать - но от волнения бухнула она сразу:
- Очень ты, мил человек, на мужа моего похож! Ну одно лицо.
- На мужа?!
- Лет десять тому назад как раз, - заторопилась Хильда, - поехали мы на ярмарку...
- Ярмарка во Фройденштадте! Помню! - воскликнул солдат.
- Да, Фройденштадт, он самый!
- Жена!
- Уве!
Бросились они друг другу на шею, обнимаются, чуть не плачут от радости.
- Что ж ты прежде молчала? Я ищу, ищу тебя!
- Так ведь мёртвым считала - да и переменился сильно. Смотрела: ты? не ты? Там ведь как вышло: потерялись мы в толпе, стала я тебя искать - нету нигде. А тут мне и говорят - вон, под телегу не твой ли попал? Да там в мясо перемололо, куда уж точно узнать. Так и вернулась одна.
- А как же звать-то меня?
- Уве ты, Уве Веббер!
- Уве... Не помню! А тебя?
- Хильда.
- Хильда...
Обнялись снова. Потом вдруг, словно вспомнил что, отстранился он.
- Погоди-ка!
Глаза закрыл, руки вперёд вытянул, по телу её провёл, будто проверяя.
- Точно она! Помню!
- А брата, брата помнишь? У него дочь осталась приёмная, женина дочь, Тереза. Она тоже тут, в трактире.
- Не помню.
- Ничего, познакомлю!
- А хозяйство у нас как?
- Хозяйство хорошее, в порядке всё, Бог милостив.
Смотрит на мужа Хильда - и такое счастье чувствует, какого и не припомнит. Наконец всё правильно. Как бы прежде ни было, а теперь на места стало.
- Ладно, - Уве сказал. - Ты вниз иди, я сейчас переговорю, как обещал, и вернусь.
- Хорошо. Я там буду, никуда не уйду.
Пошла Хильда в зал обратно, в коридоре с Терезой встретилась, поделилась радостной вестью, что есть у неё теперь ещё и дядюшка.
Пришла, хотела с Цецилией заговорить - и вдруг чувствует - ни слова сказать не может. Раскрывает рот как карась какой - и ни звука. Заметили это Эльке с Цецилией.
- Говорить не можешь?
Головой кивнула.
- Давно?
Помотала.
А только вот что диво - мало это теперь Хильду заботит. Ведьмин подарочек, не иначе. Злится, небось, что исхитрилась запрет её обойти, придумала как хоть не вовсе по-правде, а рассказать обо всём. Что с того? Она может и помолчать. Главное-то сказала уже. Одно тревожит: а Уве как? А Уве пришёл, за плечи обнял. Спросил что-то - а она смотрит, руками разводит.
- Что, говорить не можешь? - спокойно так спросил.
Кивнула.
- Ну ладно. Бывает. Помолимся, что ли?
Помолились они в тихом кругу, Хильда, он да подруги. Села на лавку с мужем рядышком. Хорошо.
Спустя малое время и речь к ней вернулась. Додумались тут наконец крыло из волос Цецилии выпутать - всё и прошло в малом времени. Удивилась Хильда, что слишком уж просто, недовольно губы поджала - обманула ведьма! - не так работать должно. А впрочем и ладно, теперь-то к лучшему вышло.
Вспомнила тут Хильда, что была у неё в котомке подвеска - большой бронзовый лист тонкой работы. Сама не знала, зачем положила - рука взяла. А теперь-то обрадовалась, вот, думает, зачем взяла-то - самое то подруге на Рождество подарить! Собралась достать - да не судьба была. (И впрямь, совсем уж заполночь было, когда всё же удалось ей добраться до подарка Цецилии, чуть не на пороге успела.)
Потому что в трактире тем временем стало твориться что-то вовсе уж непотребное, не то что понять - уследить не успешь. Рождественские истории ещё ладно - их много в тот вечер рассказано было, одна другой чудеснее. Так ведь нет - то и дело то в одном, то в другом углу крики, вопли, неразбериха!
Как раз очередная история подошла к концу, расходиться все начали. Повернулась Хильда - и видит, в другом конце зала весёлый такой всклокоченный юноша в зелёном, что уж давно тут был, взял вдруг меч двумя руками, за рукоять и за лезвие - да и перерезал себе горло! Своими глазами видела! - и рухнул замертво. Завизжала Хильда от ужаса, завопила. Спаси и сохрани, что же это делается!
Подхватили парня, наверх понесли. Она за ним - неужто совсем умрёт? Похоже на то - в самых дверях комнаты опустили его на пол. Видать совсем кровью истекает. В последнем предсмертном усилии открыл он глаза.
- Никого я не обвиняю, с кем свела меня судьба. Ни Куэндел, ни остальных. Но если чужая воля двигала моей рукой - пусть будет он проклят!
И умер, дёрнувшись.
А потом - вот верьте-не верьте! - открыл глаза. Открыл и привстал, как ни в чём не бывало. А потом глаза его не открылись - распахнулись, чуть из орбит не выскакивая.
- Почему?! - нечеловеческим голосом закричал он, дико оглядываясь. - Почему я здесь?! Я должен быть в аду! Почему я жив?
Вопли были ужасней предсмертных - и страшнее этого Хильда ничего в жизни не видела. Как уж и о чём расспрашивали его - она не помнила, хоть и стояла рядом, с места сойти не могла. Только слышала и слышала его крик.
На чужих будто ногах пошла она Уве искать - и снова крики - тут, в коридоре, Эльке сползала по стеночке, держась за горло. Откуда в ногах прыть взялась? - пулей влетела Хильда в зал, закричала:
- Скорей, доктора! Женщине плохо!
- Рожает? - радостно поинтересовался кто-то из зала, но доктор уже бросился в коридор.
Да, неудачный сегодня день выдался у Эльке Бильзенкраут! Оглушённая и полупридушенная, с выпученными глазами села она на лавку, нервно оглядываясь - а не успела Хильда отвернуться, глянь - подруга уже под лавкой. Мёртвая.
У Хильды голова кругом пошла - сколько живу, а такого Рождества не припомню! Уж и неясно, как же так сделалось, что Эльке затем снова живёхонька поднялась. Чудны дела твои, Господи!
А тут ещё Карл послушник с лавки вскочил, через стол на Куэндел-ведунью бросился, горло грызть стал - будто дикий лютый зверь! Мечом его пронзили, насквозь - и упал замертво. Впрочем, после всех безобразий тут уж не поручиться, что замертво. И точно - поднялся, жив-здоров и ничего, говорит, не помнит. Ой, мамочки!
Пошла она от греха подальше мужа искать, подходит к столу, где он сидит - и слышит вдруг, со смешком говорит Уве кому-то:
- Душу? Так у меня ж её теперь нет. Отдал.
Прихолодела Хильда, это услышав. Это, думает, что ж я наделала, во что я опять ввязалась? И тут, неожиданно, всё у неё внутри успокоилось, всё на место стало. Подошла она, села с мужем рядом, голову на плечо положила. "Ну уж нет, - думает. - Теперь что бы там ни было, а моё место с ним рядом. Не могу я второй раз его предать". И так хорошо ей стало, как уж много лет не было.
Потом спросила всё же: всё ли в порядке?
Грустно улыбнулся Уве.
- Да вот, обещался я ведьме 100 лет пироги печь. А что? Пироги печь - не головы сечь.
- Ну что ж, - помолчав, ответила Хильда, - вместе печь будем.
Сидят они так, обнявшись (неприлично - ну и плевать, пусть хоть все смотрят! - да только тут и без них поглядеть есть на что) и подходит к Уве некто и на ухо ему что-то нашёптывает. Услышала Хильда: "жена... зелье..." Ничего не успела подумать или почувствовать даже. Отмахнулся Уве.
- Да знаю я.
Посмотрел на неё, сказал так же спокойно:
- Знаю, что она мне зелье дала от памяти. Что ж теперь! Будем жить. Жена всё таки, родная.
И вдруг добавил невесело:
- Только грустно: неужто совсем не любила?
Вскричало в Хильде сердце. Подняла она на Уве глаза - виноватые и счастливые, выдохнула:
- Уве!.. ДУРА БЫЛА!
Засмеялись все за столом.
А потом тихо сказала:
- Знаешь, а я даже рада, что ты узнал. Зато больше тайн не будет. Я б сразу сказала как есть, да не могла - мне ведьма язык заклятьем связала.
Кивнул Уве.
Тут начало полночь бить - и едва лишь пробило, собралась в центре трактира группа людей. Были там господин с тростью, ещё один... плотный такой, с цепкими медоточивыми глазами, Хильда ещё весь вечер избегала смотреть на него, мятежная Эрика и - ох ты, господи, - святой отец... бывший, судя по всему...
- Господа! - сказал тот, с тростью, - с вами было удивительно неприятно общаться! Прощайте.
И вот вам крест святой! - исчезли, исчезли словно и не было - а ведь среди них были личности вполне себе даже упитанные, от которых как-то и не ожидаешь такого.
И вообще народу в трактире разом поубавилось - то ли исчезло больше, чем казалось, то ли кто ещё сбежал потихоньку. Сбежал?! Да неужто метель наконец улеглась? А священника снова нет у нас...
Не успели опомниться добрые христиане - от дверей послышалась тихая-тихая песня. Пела Клара - вот только узнать её было нельзя, стала она будто выше - и такая прекрасная, какой и невозможно быть человеку, вся будто светилась нездешним светом. Допела она - и сказала речь странную, не вовсе понятную: что она всё вспомнила, вспомнила, кто она, и вспомнила мужа своего - но чтобы он её не ждал и не искал более, потому что вспомнила она и то, кем была прежде - а была она - ангелом. И снова стала им, обретя память о том. И в эту ночь волей Господа и своей пожелала она даровать каждому новый шас и объявила отменёнными все проклятия и нечистые договоры. И... растаяла.
...А потом Уве и Хильда сидели напротив друг друга в тесной компании за игорным столом. Уве играл. Хильда сперва приглядывалась, потом ближе подвинулась, кости взяла. Сама она не слишком твёрдо расклады знала, да муж подсказывал, как вернее перекидывать. Хорошо вдвоём-то играть, семейным подрядом. То у одного горка монет растёт, у другого тает - то наоборот, а в целом не в проигрыше. И долго играли уже, и были те горки одинаковые примерно, когда выпало Хильде две шестёрки, двойка, тройка, четвёрка.
- Ну, - говорит Уве, - перекидывать либо шестёрки, либо другие три. - А потом засмеялся: - Ну, можно и все, конечно.
Пошутил - а Хильду такой вдруг задор взял!
- А что, - говорит, - это по-нашему!
И все кости в стакан. Выбросила - а там пять шестёрок! И поняла она, что пошло ей счастье игроцкое! Сказала себе: "Ещё три круга сыграю - и всё, чтоб судьбу не спытывать". И все те три круга ставки уходили то ей, то Уве. Так что начали они игру небедными, а окончили очень даже зажиточными - у одной только Хильды серебряных монет набралось 9 штук, не считая медных, да Уве явно не меньше, а пожалуй что и побольше взял.
Переглянулись довольно.
- Теперь хозяйство ещё лучше пойдёт.
[Часть третья: День завтрашний]Часть третья. День завтрашний.
Рождество настало, минула ночь. Скоро и утро - а что же дальше?
Как что? Дальше как водится - станут они жить-поживать. Что ж не жить-то, когда милостью Господа и ангелов его отринуты все проклятья? Счастье наконец засияло и Хильде Веббер - а всё оттого, что и сама она сердцем открылась свету и больше уж ни за что он него не отворотится, ни на какие лихие да мутные дела не пойдёт. И к лешему булочную! - Вебберам теперь и дома будет нескучно.
А ещё радость будет. Гадание-то помните? - в самом, почитай, начале вечера гадали девки и бабы на вещицы в кругу. Так подруженька, Эльке Бильзенкраут Хильде что нагадала? "Серёжка, бусинки гладкие, - говорила она, поворачивая в пальцах деревянную Хильдину серёжку, - как ягодки круглые. К осени ягодки будут." Очень тогда Хильда тем гаданием озадачилась: какие такие ягодки?
Ягодки. К осени. Понимаете? То-то и оно. Проклятья спали. Ребёночек у Хильды с Уве родится. А уж как его назовут, мальчик это будет или девочка и как сложится судьба ребёнка - покажет время...
[Эпилог]Эпилог
* * *
Восславим Бога! Бывает так:
(душа молчит или спит дремотно)
единственный глупый неверный шаг
ломает судьбы бесповоротно.
И годы тянутся, как густой
холодный клейстер, туман болотный...
Ты скручен грехом и чужой бедой
подобно мошке' в паутине плотной.
Но если хоть мало открыт добру,
в молитве крепнешь, отринув худо -
то в эту глухую святую ночь
тебе даруют возможность чуда.
И если сумеешь его узнать -
в сияньи звёзд тихий снег закру'жит...
И льётся Господа благодать
на грешные, полные счастья души.
25.12.2017
Ролевая игра "Трактир "Три ольхи".
Отчёт, продолжение.
Локация первая:
ПЕРСОНАЖНОЕ
[Часть вторая (основная): День Сегодняшний (2)]Часть вторая (основная): День Сегодняшний (2)
Снова ведьма её подозвала. Да с таким видом, что не по себе вдове стало. Только Кресзентии, видать, не очень-то до неё было, свои заботы придвинулись.
- Вот что. С крылом мышкиным можно иначе решить. Потеряла я вещь одну, ценную - жабье сердце. Выглядит как камешек круглый, сине-зелёный, вот такой, - показала, какой. - Если найдёшь мне его - считай, что сочлись.
Обрадовалась Хильда, бросилась камень искать да людей спрашивать. Первым делом, конечно, Ганса спросила, трактирщика.
- Не знаю, ничего не находил, - на ходу отвечал тот, - у нас тут что ни потеряешь, всё домовой подбирает.
И смеётся. Ох уж Ганс! Поди пойми его. Сроду здесь домовых не было. Махнула Хильда рукой, дальше пошла. Кого не спрашивает - не видел никто. Встретила она Эльке опять.
- О, подруга! А ты не видела, не находила ли тут...
- Не находила, - перебила её Эльке.
И смотрит чуть насмешливо.
Замолкла вдова, глядит на подругу ошеломлённо - и начинает понимать.
- Как?! И ты тоже?
- Тоже, тоже.
- Ищешь?
- Ищу.
- Камень?
- Его самый.
Оглянулась Хильда.
- А пойдём-ка, подруга, куда потише.
Отошли они в уголок укромный.
- Так ты тоже ходила к ней?
- Скорее, она сама пришла, помочь предложила.
- А ты согласилась?
- Да вот даже не знаю. Но помогло. Теперь она должок требует.
- Ох.
Хильда никак не могла придти в себя от мысли, что и подруга водила дела с ведьмой.
- А я, дура, сама ходила.
Помолчали.
- Что делать будем?
Тряхнула Эльке головой.
- Да вот думаю, не сходить ли исповедаться.
А тут ровнёхонько Кресзентия идёт. Увидала их.
- А что это вы не ищите-то, а? Ищите-ищите.
Эльке выпрямилась независимо, упрямо губы поджала.
- Не буду. Тебе надо - сама ищи.
- Воот как?! - Кресцензия насмешливо вскинула бровь. - Ну смотри.
Испугалась Хильда.
- А я ищу! - крикнула.
- Ну ищи, - бросила ведьма и ушла.
С уважением и опаской смотрит на подругу Хильда. Откуда в ней смелости столько?
А та говорит:
- Всё, надоело! Не буду её слушаться, наглая больно. Сделай то, сделай это. Пойду лучше исповедуюсь!
И пошла!
Вдохновилась Хильда. Надо, думает, и мне вослед сходить! Хоть то, что смогу - поведаю. Стала ждать, когда Эльке выйдет.
Да отвлекли её ненадолго. Отошла она, возвращается - а навстречу ей кошка полосатая. Удивилась: откуда тут такая? - первый раз вижу. Заглянула в комнату, где отец Йохан с Эльке сидели - смотрит, а он уж один сидит. Пошла подругу искать - а у самой предчувствия недобрые. В коридоре девицы какие-то кошку гладят - тут самую. Откуда бы по такой погоде пришлой кошке приблудиться? Неет, пожалуй с исповедью лучше погодить...
Пришла в главный зал - к ней дочки Элькины:
- Вы матушку нашу не видели? Нигде найти не можем её!
Тут уж она вовсе уверилась.
- Пойдёмте-ка, девочки, поговорим. В светёлку, например?
Взволновались те, видать очень уж мрачный у Хильды вид был.
Никого в светёлке - вот и ладно. Сели. Девчёнки в глаза ей глядят, волнуются - а она слова сказать не может, так сама разволновалась, с чего начать не знает.
- Тётя Хильда, - это Лиэль, - вы про матушку знаете что-то? Скажите нам, пожалуйста!
Выдохнула вдова.
- Ох, девочки, боюсь, что знаю. Кошку полосатую видели? Вот что хотите делайте, а большое у меня подозрение, что это и есть матушка ваша.
- Как так?
- А так. Были у неё дела какие-то с ведьмой, Кресзентией, которая Мартой-горшечницей прикидывается. Повздорили они и пошла Эльке исповедаться. А обратно не вышла. А кошка - оттуда как раз и шла. И если впрямь так - то уж не падре ж её заколдовал!
- Так! - поднялась Рейнхильд, - порвать эту ведьму!..
- Да погоди, - Лиэль говорит. - Выяснить сперва надо.
Поговорили - да и пошли вниз, перво-наперво кошку искать.
А кошка на лавке сидит, ластится. Бросились девушки к ней, заговорили наперебой.
Тут Хильду за локоть тронули. Обернулась - Тереза стоит. Отошли.
- Тётушка, - говорит, волнуясь, девушка, - я крепко верю, что отпустит меня епископ. А только если из деревни выжить меня захотят - возьмёте к себе жить?
Надо сказать Хильда уж и сама о том думала.
- А давай! Дом большой, хозяйство крепкое, станем жить-поживать, вместе веселее.
Обрадовалась Тереза.
- Спасибо, тётушка!
- Не за что. А не захочешь на житьё - так приходи, в гости.
- Обязательно приду!
Пошла Хильда выяснять, что там с Эльке-то? Дочки её гладят, слезами заливаются.
- Точно, точно это матушка наша!
Стали они все вместе молиться, чтобы помог Господь вернуть ей вид человеческий. И помогло - впрямь вернулась Эльке Бильзенкраут, целёхонька, как была. Вот радость-то!
- Ты уж, подруга, прости, - сказала Хильда чуть погодя, когда улеглись восторги и удивления. - Я девчонкам твоим сказала, что у тебя с ведьмой дела были. Надо же им было объяснить, откуда взяла, что в кошку тебя превратили.
- Спасибо, всё правильно. И ведь молодцы девочки, не отвернулись от матери. Хорошо видать воспитала.
Горечь кольнула Хильду - привычно и застарело. Хорошо, когда дети есть. А стань она кошкой - кто заметит, спохватится, кинется искать-выручать? Никому не нужна.
Эльке заметила, что сникла подруга, спросила цепко:
- А у тебя-то с Кресзентией что? Рассказать не хочешь?
- Не могу.
Та вскинулась:
- Не можешь? Погоди! А если сама догадаюсь?
Вспыхнула в Хильде надежда - и тут же погасла.
- Нет, не думаю, что это что-то изменит.
- Ну смотри. А то если что, помощь нужна - скажи только.
Эх! Нужна-то нужна - да какая, чем тут можно помочь? Как с ведьмой справиться? Что с мужем делать? Вот вскроется вся та история - что тогда? Если впрямую ведьма её обвинит перед всеми... Можно, конечно, морду топором сделать: какое-такое зелье, знать ничего не знаю. А это мысль, надо обдумать, пожалуй...
В это время девушки собрались на суженного гадать - и Хильда с ними пошла. А что, вдовам тоже можно. (Как-то не подумала, что вдова она ненастоящая, привыкла так себя числить за столько-то лет.) Хотелось ей вызнать, выпытать у судьбы кое-что.
Гадание с зеркалом - страшноватое дело. Пришли впятером в светёлку, свечи зажгли, распустили волосы, пояса да украшения сняли.
Кроме Хильды были тут Клара, Эрика с мельницы, Трудхен и ещё одна странная женщина, Эльзой вроде звалась.
В свой черёд взяла Хильда зеркало, развернулись перед ней, коридором встали две дорожки горящих свечей. Замерло всё внутри, вглядывается она в колышащийся конец коридора: что там? И шевельнулась, двинулась навстречу фигура в отблесках пламени.
- Чур меня!
- Видела?
- Вроде видела...
Вот и думай-гадай. Далеко фигура была, точно не разглядишь, ближе смотреть боязно - а вроде на Уве похож.
Погадали все - и тут Эрика говорит:
- А вот интересно, что если свечей не гасить?
- Это как так - не гасить?
- Ну не гасить, совсем близко дать подойти? Что будет? А ну как из зеркала выйдет? - А у самой глаза азартом горят - весело и безумно.
- Что вы! - это Клара говорит. - Нельзя, это уже выходит к нечистой силе обращение.
- Да почему нельзя-то! Итересно ведь! Давайте!
- Не надо!
Но Эрику было уже не остановить.
- Вы как знаете, а я попробую, я хочу!
Словно раздвоилось всё у Хильды внутри. Одна её часть восстаёт, понимает, что Клара права - а другой посмотреть любопытно, что выйдет...
Эрика снова свечи зажгла, зеркало установила, стала глядеть. Смотрит, а у самой глаза шире, шире...
Шагнула Клара вперёд, задула свечи, погасло всё.
- Нельзя так, - сказала, - грех это!
Словно опомнилась Хильда. Стыдно ей стало за досужее своё любопытство. В самом деле ведь - грех.
Зато Эрика надулась, разобиделась.
- Зачем вмешалась? Только испортила всё.
- Потому что неправильно это! Кто знает, что можно так из зеркала выпустить!
- А мне всё равно!
...Уже после Хильда слышала, проходя мимо, как Эрика страстно говорит кому-то:
- Разве я виновата в том, что дни там пролетели как годы, что вернувшись, я нашла его уже вот таким? Я не изменяла нашей любви, почему это случилось со мной?!
Мятежная, яростная, опаляющая в своей горечи и любви, она была сразу и красива, и нет. Рыжие вьющиеся волосы её огненным потоком стелись за спиной - и видно было, что никаких законов не принимает она, ни божеских, ни людских - только закон любви.
Смутное чувство оставил этот случайно подслушанный кусок разговора - но он каким-то важным краем укладывался в невесёлые размышления Хильды.
Да размышления эти прервались криками. Что такое? Батюшки! Сидит себе за столом Эльке - а на голове у неё - рога! Настоящие рога, как у заправской чертовки! Кто-то чуть не колья хватать стал, уж Хильда думала драться сейчас за подругу придётся. Спасибо отец Йохан рядом случился, не дал бесчинствовать. Попросил Эльке перекреститься, молитву прочесть - видите, говорит, не боится она ни креста ни слов святых, какая ж она бесовка, просто чары на ней, давайте лучше все вместе помолимся, чтобы спали.
Многие молились, рога и отпали. Ну дела!
Только обрадовались - послушник Карл, что Терезу к епископу вёл, начал страно себя вести. Встал как деревянный, к Терезе полез, хватать стал. Цецилия его останавливает - а он как не видит её. А потом переменился в лице и упал мало не замертво. Да что ж это такое! Не в себе оказался. Пока с ним возились, переглянулась Хильда с Маттиасом, оказавшимся рядом как раз.
- Вестимое ли дело отпускать девушку в такой компании, - говорит, - хоть бы и к епископу. А начни он в дороге чудить?
- Я уж и сам думал, надо мне с ними идти, - отвечает Маттиас. - Засвидетельствую, что не ворожила она.
- Пойду-ка и я, пожалуй. Пригляжу, чтоб всё толком было и прилично. Не чужая Тереза мне. И епископ пусть знает, что не безродная. Надёжней будет.
На том порешили, и Терезу, порядком напуганную, успокоили, о решении своём рассказали.
Спустя небольшое время, правда, Маттиас сказал, что договорился с Курдтом - тот снимает свои обвинения, а Тереза в деревню возвращается - там люди болеть стали, а лечить некому. С условием, что приглядывать станут, точно ли не ворожит. Вообще-то возмутительно это всё - подозрения, испытательный срок какой-то - но уж всяко лучше, чем бог знает с кем на суд тащится. Отлегло от сердца.
А дорогу-то к церкви как замело, так и нет её. Не унимается метель! Вот отец Йохан и предложил добрым христианам помолиться как следует, дабы ниспослал Господь возможность на мессу отправиться. Всем трактиром молились. Метель, правда, не утихла пока.
Занялась затем Хильда снова своими делами. Ну занялась - громко сказано, так, думы поворотила. До полуночи-то всего ничего. Камень ведьмин найти она уж отчаялась, с крылом вообще непонятно что. Придётся, наверно, в самом деле Курдту подкладывать. Кому ещё можно как-то она не придумала. Да Курдт как раз запропал куда-то.
Стала она поближе к Уве-Петеру подходить, послушать, о чём говорит. А того как раз снова про прежнее спрашивают.
- И дома не помнишь?
- Говорю ж: ничего не помню.
- Как так? И жены? Какая хоть жена-то была?
- Ну... Вот такая! - и выразительный жест руками делает.
Все в смех. А меж тем как-то ведь так он про жену сказал, что Хильда будто сама не своя стала - проходит мимо, да в глаза ему так и смотрит - не вспомнит ли? Будто и не хочет смотреть, стороной бы пройти, а само смотрится, глаз не отвести. Уве... И другой-то он стал - а и такой родной... И так жалко его, и странно так видеть, как мимо проходит, ровно и незнакомы вовсе...
Ну не дура ли? Сама прочь отправила - а глядит - и сердце выворачивается. Такой мужик - чего ей не хватало только?.. А он вон как мается, про дом говорит - слушать жалко.
Подойти? Толку-то... Что скажешь? Правду - может уже и хотела бы, да нельзя, не сможет, а что ещё выдумать? Как исправить зло, причинённое?
Невмочь стало от дум чёрных. Сидит на лавке, смотрит - а в очах темень. Подсела Цецилия к ней.
- О чём задумалась?
- Да так. Грехи покоя не дают.
- У всех грехи, - мягко отвечает подруга. - Может, помочь чем?
- Эх... - тяжко-тяжко вздохнула Хильда. - Спасибо, конечно, только чем тут поможешь.
- Да как знать. Ты расскажи - может что и придумаем.
И стала вдруг Хильда рассказывать:
- Понимаешь, к ведьме я ходила...
- Так все к ней ходят.
- Как, ты тоже ходила?
- И я, да.
Сидит Хильда, воздух глотает. Она-то себя распоследней грешницей считала от того уж, что к ведьме ходила, а тут чуть не полдеревни хвост замочило. Может не так уж и страшно всё? Правда, ходить можно за разным...
- Ну, так в чём беда--то?
Рассказала она про крыло.
- А там ещё давние грехи за мной. Не стану его использовать - с потрохами выдаст. А как в такой праздник да ни за что порчу навести? Запуталась я, не знаю, что делать.
Смотрит на подругу Цецилия - грустно так смотрит, улыбается, будто издалека.
- И только-то? Так за чем дело стало - давай, мне подложи.
Хильда аж задохнулась.
- Как это? Да ты что!
- Ну а что такого? Подумаешь, хвори. Не насмерть же. Да и греха в том не будет, раз я сама предложила.
Молчит Хильда, глазами хлопает, слова сказать не может. Вот так? Так просто?.. Наконец проговорила:
- Спасибо тебе! Надо это обдумать, наверное...
- Знаешь, - сказала Цецилия печально, - мой тебе совет - если решишься - решайся сейчас. А то вон пошла я к ведьме узнать, как кошачье заклятие снять, узнала. Хорошо ещё легко отделалась - шаль отдала, всего-то. А когда вернулась, Эльке уже и без меня расколдовалась.
И решилась Хильда. Горячий стыд и горячая благодарность затопили её волной - свариться впору.
- Давай!
- Куда там его надо? В волосы? - Цецилия размотала платок с головы. - Клади.
И обратно замотала.
- Спасибо! Спасибо тебе огромное.
И добавила, стыдясь и стесняясь:
- Возьми хоть монету серебряную - пригодится.
- Отчего ж не взять!
Ровно та монета потом и ушла в уплату доктору за лечение - которое, впрочем, ни разу не помогло. А пока ничего ещё заметно не было. Но скоро начала Цецилия кашлять и глаз у неё окривел. Занялся ею доктор.
Помолилась Хильда от всей души об исцелении.
А потом вспомнила некую мысль, прежде недодуманную... Стремительная решимость назревала внутри неё. Мимо как раз прошёл Петер Шолль, за стол уселся. И почуяла Хильда, что совет решаться сразу был очень, очень дельный!
Уселась она за стол напротив, как бы невзначай, разговор завела. (Ох и странно же было разговаривать как с чужим!)
- А что, служивый, много ли где бывал?
- Да носило по свету достаточно.
- И как оно тебе?
- Ничего, нормально. По дому только соскучился. Дом у меня где-то, вдову вот свою ищу.
- А давно странствуешь?
- Да уж больше десяти лет.
- Неужто больше?
- Вроде того.
И вдруг встрепенулся, в лицо ей вглядываясь, спросил с надеждой:
- А ты, может, знаешь что? Видела меня прежде? Где?
Глаз Хильда не отвела. Сказала тихо:
- Поговорить бы. Пойдём?
- Пошли!
Пошли из общей залы - да ровно на выходе его монах остановил.
- Разговор у меня к тебе, Шолль. Пойдём, поговорим.
- Хорошо, - отвечает, - только сперва у меня другой разговор. Закончу - сразу приду.
Хильда готова была и подождать, если надо, но обрадовалась почему-то что наперво не пошёл он с монахом.
Поднялись в тихое место.
- Ну, рассказывай!
Может, конечно, надо было издалека начать - но от волнения бухнула она сразу:
- Очень ты, мил человек, на мужа моего похож! Ну одно лицо.
- На мужа?!
- Лет десять тому назад как раз, - заторопилась Хильда, - поехали мы на ярмарку...
- Ярмарка во Фройденштадте! Помню! - воскликнул солдат.
- Да, Фройденштадт, он самый!
- Жена!
- Уве!
Бросились они друг другу на шею, обнимаются, чуть не плачут от радости.
- Что ж ты прежде молчала? Я ищу, ищу тебя!
- Так ведь мёртвым считала - да и переменился сильно. Смотрела: ты? не ты? Там ведь как вышло: потерялись мы в толпе, стала я тебя искать - нету нигде. А тут мне и говорят - вон, под телегу не твой ли попал? Да там в мясо перемололо, куда уж точно узнать. Так и вернулась одна.
- А как же звать-то меня?
- Уве ты, Уве Веббер!
- Уве... Не помню! А тебя?
- Хильда.
- Хильда...
Обнялись снова. Потом вдруг, словно вспомнил что, отстранился он.
- Погоди-ка!
Глаза закрыл, руки вперёд вытянул, по телу её провёл, будто проверяя.
- Точно она! Помню!
- А брата, брата помнишь? У него дочь осталась приёмная, женина дочь, Тереза. Она тоже тут, в трактире.
- Не помню.
- Ничего, познакомлю!
- А хозяйство у нас как?
- Хозяйство хорошее, в порядке всё, Бог милостив.
Смотрит на мужа Хильда - и такое счастье чувствует, какого и не припомнит. Наконец всё правильно. Как бы прежде ни было, а теперь на места стало.
- Ладно, - Уве сказал. - Ты вниз иди, я сейчас переговорю, как обещал, и вернусь.
- Хорошо. Я там буду, никуда не уйду.
Пошла Хильда в зал обратно, в коридоре с Терезой встретилась, поделилась радостной вестью, что есть у неё теперь ещё и дядюшка.
Пришла, хотела с Цецилией заговорить - и вдруг чувствует - ни слова сказать не может. Раскрывает рот как карась какой - и ни звука. Заметили это Эльке с Цецилией.
- Говорить не можешь?
Головой кивнула.
- Давно?
Помотала.
А только вот что диво - мало это теперь Хильду заботит. Ведьмин подарочек, не иначе. Злится, небось, что исхитрилась запрет её обойти, придумала как хоть не вовсе по-правде, а рассказать обо всём. Что с того? Она может и помолчать. Главное-то сказала уже. Одно тревожит: а Уве как? А Уве пришёл, за плечи обнял. Спросил что-то - а она смотрит, руками разводит.
- Что, говорить не можешь? - спокойно так спросил.
Кивнула.
- Ну ладно. Бывает. Помолимся, что ли?
Помолились они в тихом кругу, Хильда, он да подруги. Села на лавку с мужем рядышком. Хорошо.
Спустя малое время и речь к ней вернулась. Додумались тут наконец крыло из волос Цецилии выпутать - всё и прошло в малом времени. Удивилась Хильда, что слишком уж просто, недовольно губы поджала - обманула ведьма! - не так работать должно. А впрочем и ладно, теперь-то к лучшему вышло.
Вспомнила тут Хильда, что была у неё в котомке подвеска - большой бронзовый лист тонкой работы. Сама не знала, зачем положила - рука взяла. А теперь-то обрадовалась, вот, думает, зачем взяла-то - самое то подруге на Рождество подарить! Собралась достать - да не судьба была. (И впрямь, совсем уж заполночь было, когда всё же удалось ей добраться до подарка Цецилии, чуть не на пороге успела.)
Потому что в трактире тем временем стало твориться что-то вовсе уж непотребное, не то что понять - уследить не успешь. Рождественские истории ещё ладно - их много в тот вечер рассказано было, одна другой чудеснее. Так ведь нет - то и дело то в одном, то в другом углу крики, вопли, неразбериха!
Как раз очередная история подошла к концу, расходиться все начали. Повернулась Хильда - и видит, в другом конце зала весёлый такой всклокоченный юноша в зелёном, что уж давно тут был, взял вдруг меч двумя руками, за рукоять и за лезвие - да и перерезал себе горло! Своими глазами видела! - и рухнул замертво. Завизжала Хильда от ужаса, завопила. Спаси и сохрани, что же это делается!
Подхватили парня, наверх понесли. Она за ним - неужто совсем умрёт? Похоже на то - в самых дверях комнаты опустили его на пол. Видать совсем кровью истекает. В последнем предсмертном усилии открыл он глаза.
- Никого я не обвиняю, с кем свела меня судьба. Ни Куэндел, ни остальных. Но если чужая воля двигала моей рукой - пусть будет он проклят!
И умер, дёрнувшись.
А потом - вот верьте-не верьте! - открыл глаза. Открыл и привстал, как ни в чём не бывало. А потом глаза его не открылись - распахнулись, чуть из орбит не выскакивая.
- Почему?! - нечеловеческим голосом закричал он, дико оглядываясь. - Почему я здесь?! Я должен быть в аду! Почему я жив?
Вопли были ужасней предсмертных - и страшнее этого Хильда ничего в жизни не видела. Как уж и о чём расспрашивали его - она не помнила, хоть и стояла рядом, с места сойти не могла. Только слышала и слышала его крик.
На чужих будто ногах пошла она Уве искать - и снова крики - тут, в коридоре, Эльке сползала по стеночке, держась за горло. Откуда в ногах прыть взялась? - пулей влетела Хильда в зал, закричала:
- Скорей, доктора! Женщине плохо!
- Рожает? - радостно поинтересовался кто-то из зала, но доктор уже бросился в коридор.
Да, неудачный сегодня день выдался у Эльке Бильзенкраут! Оглушённая и полупридушенная, с выпученными глазами села она на лавку, нервно оглядываясь - а не успела Хильда отвернуться, глянь - подруга уже под лавкой. Мёртвая.
У Хильды голова кругом пошла - сколько живу, а такого Рождества не припомню! Уж и неясно, как же так сделалось, что Эльке затем снова живёхонька поднялась. Чудны дела твои, Господи!
А тут ещё Карл послушник с лавки вскочил, через стол на Куэндел-ведунью бросился, горло грызть стал - будто дикий лютый зверь! Мечом его пронзили, насквозь - и упал замертво. Впрочем, после всех безобразий тут уж не поручиться, что замертво. И точно - поднялся, жив-здоров и ничего, говорит, не помнит. Ой, мамочки!
Пошла она от греха подальше мужа искать, подходит к столу, где он сидит - и слышит вдруг, со смешком говорит Уве кому-то:
- Душу? Так у меня ж её теперь нет. Отдал.
Прихолодела Хильда, это услышав. Это, думает, что ж я наделала, во что я опять ввязалась? И тут, неожиданно, всё у неё внутри успокоилось, всё на место стало. Подошла она, села с мужем рядом, голову на плечо положила. "Ну уж нет, - думает. - Теперь что бы там ни было, а моё место с ним рядом. Не могу я второй раз его предать". И так хорошо ей стало, как уж много лет не было.
Потом спросила всё же: всё ли в порядке?
Грустно улыбнулся Уве.
- Да вот, обещался я ведьме 100 лет пироги печь. А что? Пироги печь - не головы сечь.
- Ну что ж, - помолчав, ответила Хильда, - вместе печь будем.
Сидят они так, обнявшись (неприлично - ну и плевать, пусть хоть все смотрят! - да только тут и без них поглядеть есть на что) и подходит к Уве некто и на ухо ему что-то нашёптывает. Услышала Хильда: "жена... зелье..." Ничего не успела подумать или почувствовать даже. Отмахнулся Уве.
- Да знаю я.
Посмотрел на неё, сказал так же спокойно:
- Знаю, что она мне зелье дала от памяти. Что ж теперь! Будем жить. Жена всё таки, родная.
И вдруг добавил невесело:
- Только грустно: неужто совсем не любила?
Вскричало в Хильде сердце. Подняла она на Уве глаза - виноватые и счастливые, выдохнула:
- Уве!.. ДУРА БЫЛА!
Засмеялись все за столом.
А потом тихо сказала:
- Знаешь, а я даже рада, что ты узнал. Зато больше тайн не будет. Я б сразу сказала как есть, да не могла - мне ведьма язык заклятьем связала.
Кивнул Уве.
Тут начало полночь бить - и едва лишь пробило, собралась в центре трактира группа людей. Были там господин с тростью, ещё один... плотный такой, с цепкими медоточивыми глазами, Хильда ещё весь вечер избегала смотреть на него, мятежная Эрика и - ох ты, господи, - святой отец... бывший, судя по всему...
- Господа! - сказал тот, с тростью, - с вами было удивительно неприятно общаться! Прощайте.
И вот вам крест святой! - исчезли, исчезли словно и не было - а ведь среди них были личности вполне себе даже упитанные, от которых как-то и не ожидаешь такого.
И вообще народу в трактире разом поубавилось - то ли исчезло больше, чем казалось, то ли кто ещё сбежал потихоньку. Сбежал?! Да неужто метель наконец улеглась? А священника снова нет у нас...
Не успели опомниться добрые христиане - от дверей послышалась тихая-тихая песня. Пела Клара - вот только узнать её было нельзя, стала она будто выше - и такая прекрасная, какой и невозможно быть человеку, вся будто светилась нездешним светом. Допела она - и сказала речь странную, не вовсе понятную: что она всё вспомнила, вспомнила, кто она, и вспомнила мужа своего - но чтобы он её не ждал и не искал более, потому что вспомнила она и то, кем была прежде - а была она - ангелом. И снова стала им, обретя память о том. И в эту ночь волей Господа и своей пожелала она даровать каждому новый шас и объявила отменёнными все проклятия и нечистые договоры. И... растаяла.
...А потом Уве и Хильда сидели напротив друг друга в тесной компании за игорным столом. Уве играл. Хильда сперва приглядывалась, потом ближе подвинулась, кости взяла. Сама она не слишком твёрдо расклады знала, да муж подсказывал, как вернее перекидывать. Хорошо вдвоём-то играть, семейным подрядом. То у одного горка монет растёт, у другого тает - то наоборот, а в целом не в проигрыше. И долго играли уже, и были те горки одинаковые примерно, когда выпало Хильде две шестёрки, двойка, тройка, четвёрка.
- Ну, - говорит Уве, - перекидывать либо шестёрки, либо другие три. - А потом засмеялся: - Ну, можно и все, конечно.
Пошутил - а Хильду такой вдруг задор взял!
- А что, - говорит, - это по-нашему!
И все кости в стакан. Выбросила - а там пять шестёрок! И поняла она, что пошло ей счастье игроцкое! Сказала себе: "Ещё три круга сыграю - и всё, чтоб судьбу не спытывать". И все те три круга ставки уходили то ей, то Уве. Так что начали они игру небедными, а окончили очень даже зажиточными - у одной только Хильды серебряных монет набралось 9 штук, не считая медных, да Уве явно не меньше, а пожалуй что и побольше взял.
Переглянулись довольно.
- Теперь хозяйство ещё лучше пойдёт.
[Часть третья: День завтрашний]Часть третья. День завтрашний.
Рождество настало, минула ночь. Скоро и утро - а что же дальше?
Как что? Дальше как водится - станут они жить-поживать. Что ж не жить-то, когда милостью Господа и ангелов его отринуты все проклятья? Счастье наконец засияло и Хильде Веббер - а всё оттого, что и сама она сердцем открылась свету и больше уж ни за что он него не отворотится, ни на какие лихие да мутные дела не пойдёт. И к лешему булочную! - Вебберам теперь и дома будет нескучно.
А ещё радость будет. Гадание-то помните? - в самом, почитай, начале вечера гадали девки и бабы на вещицы в кругу. Так подруженька, Эльке Бильзенкраут Хильде что нагадала? "Серёжка, бусинки гладкие, - говорила она, поворачивая в пальцах деревянную Хильдину серёжку, - как ягодки круглые. К осени ягодки будут." Очень тогда Хильда тем гаданием озадачилась: какие такие ягодки?
Ягодки. К осени. Понимаете? То-то и оно. Проклятья спали. Ребёночек у Хильды с Уве родится. А уж как его назовут, мальчик это будет или девочка и как сложится судьба ребёнка - покажет время...
[Эпилог]Эпилог
* * *
Восславим Бога! Бывает так:
(душа молчит или спит дремотно)
единственный глупый неверный шаг
ломает судьбы бесповоротно.
И годы тянутся, как густой
холодный клейстер, туман болотный...
Ты скручен грехом и чужой бедой
подобно мошке' в паутине плотной.
Но если хоть мало открыт добру,
в молитве крепнешь, отринув худо -
то в эту глухую святую ночь
тебе даруют возможность чуда.
И если сумеешь его узнать -
в сияньи звёзд тихий снег закру'жит...
И льётся Господа благодать
на грешные, полные счастья души.
25.12.2017