(no subject)
10 лет назад, впервые попав в Иерусалим, я не смогла себя заставить войти в Музей Катастрофы. Посмотрела на А. и сказала, что нет, не могу, пожалуйста, давай уйдем отсюда. Мне больно. Всегда буду благодарна за то, что увел меня от порога, и что потом прикрыл перед своими родителями, которые были уверены, что мне, не еврейке, ничего не понять о них, пока я там не побываю.
Много лет спустя я прочитала статью некого раввина о Холокосте.
- Где же Бог? - воскликнул один из заключенных Аушвица, когда на его глазах убивали мальчика.
- Вот он. Бог умер. - показал ему на мальчика другой заключенный.
Раввин писал о том, что нельзя передать свой экзистенциальный опыт никому. Сколько не рассказывай о той беспредельной трагедии, слушатель не сможет постичь ее полностью. Наверное, так и есть, иначе откуда столько зверства в людях по отношению друг к другу.
Но есть все же в каждом из нас внутренний инструмент, позволяющий понять чужую боль. Как говорит Ирвин Ялом, чтобы чувствовать, надо чтобы у самого болело, чтобы было, чем чувствовать. "В нас тлеет боль внежизненных обид", - Волошин. Наверное, дело в том, закрываемся ли перед болью или готовы воспринять ее...
Много лет спустя я прочитала статью некого раввина о Холокосте.
- Где же Бог? - воскликнул один из заключенных Аушвица, когда на его глазах убивали мальчика.
- Вот он. Бог умер. - показал ему на мальчика другой заключенный.
Раввин писал о том, что нельзя передать свой экзистенциальный опыт никому. Сколько не рассказывай о той беспредельной трагедии, слушатель не сможет постичь ее полностью. Наверное, так и есть, иначе откуда столько зверства в людях по отношению друг к другу.
Но есть все же в каждом из нас внутренний инструмент, позволяющий понять чужую боль. Как говорит Ирвин Ялом, чтобы чувствовать, надо чтобы у самого болело, чтобы было, чем чувствовать. "В нас тлеет боль внежизненных обид", - Волошин. Наверное, дело в том, закрываемся ли перед болью или готовы воспринять ее...