(no subject)
Однажды я летела в самолете, экономом, у окна. Рядом сидела пара, такая "семья с курорта", наши, питерские. Я не помню год, я помню, что снова в Израиле была война. Русый здоровый мужчина, из тех, у кого загар контрастирует с белыми выгоревшими волосами, был благодушен и напорист, ему хотелось поболтать. Познакомились.
- А ты вот за кого? За евреев или арабов?
Ответ я даже не готовила, он сорвался с языка:
- За евреев, конечно.
Я вообще часто беру интонацию и даже лексику собеседника, мимикрирую.
- Да ты чо?! Ты удивительная! Все же за арабов!
И тут началась такая болтанка, что пришлось нам плохо. И страшно.
- Ты пьешь?
- Пью.
- Ната, доставай!
Такая же белая загорелая Ната достала курвуазье, русский турист без курвуазье не летает. И мы выпили прямо из горла.
- А че ты за еврев-то? Расскажи! - приходилось почти кричать.
И я в болтанке, в ужасе, пьяная, в духоте кричала. Я не помню что.
Когда мы приземились блондин обнял меня и поцеловал в макушку.
- Ты не удивительная. Ты хорошая. Евреи хорошие.
Всюду люди.
- А ты вот за кого? За евреев или арабов?
Ответ я даже не готовила, он сорвался с языка:
- За евреев, конечно.
Я вообще часто беру интонацию и даже лексику собеседника, мимикрирую.
- Да ты чо?! Ты удивительная! Все же за арабов!
И тут началась такая болтанка, что пришлось нам плохо. И страшно.
- Ты пьешь?
- Пью.
- Ната, доставай!
Такая же белая загорелая Ната достала курвуазье, русский турист без курвуазье не летает. И мы выпили прямо из горла.
- А че ты за еврев-то? Расскажи! - приходилось почти кричать.
И я в болтанке, в ужасе, пьяная, в духоте кричала. Я не помню что.
Когда мы приземились блондин обнял меня и поцеловал в макушку.
- Ты не удивительная. Ты хорошая. Евреи хорошие.
Всюду люди.