Смерть Беовульфа - Дитя Пророчества ч.1
Стырено отсюда http://fai.org.ru/forum/topic/28602-ditya-prorochestva/
Автор - камрад smelding
Великолепно - жаль что продолжения нет
Не альтернативная. Просто история, с элементами крипты, и - ох, ладно, буду уважать религиозные чувства коллег - фэнтези.
Стая воронов неслась над меловыми скалами, над болотами, над вересковыми холмами. Огромные птицы, черные, как угли сгоревшего дома - увы, многим ныне на Острове внятное сравнение! - неслись в молчании, слаженно взмахивая могучими крыльями. Не метались туда и сюда, не шумели, как обычная птичья стая - шли, будто волчья стая по следу.
Пастухи, землепашцы, охотники, увидев эту живую тучу, бормотали заклятья и делали знаки от сглаза. Купец, присевший было рядом с навьюченным мулом на мощёной римской дороге, торопливо осенил себя крестом нового римского бога, а потом, сердито оглянувшись на трясущуюся челядь, сквозь зубы, свистящим шёпотом, помянул прежних Богов Рима, и древние Силы Острова, которых чтила его мать.
И даже воины - не говоря уж о слугах и ловчих - охотившегося в холмах сына местного нобиля, при виде воронов потемнели лицом и замерли, глядя, как стая в гуле крыльев и свисте перьев проносится почти прямо над ними.
Только сам их юный господин глядел на воронов скорее как на забаву - он был юн, охота владела его сердцем, и он не видел в небе над головою знамения или мрачного чуда, он видел лишь птиц - птиц, которые могли стать добычей.
- Бей, Гуинек! - юноша сдёрнул колпачок с головы оркнейского сокола, восседавшего на большой перчатке его левой руки. И тут же резким движением этой руки отправил птицу в воздух.
Гуинек не колебался - живая молния ринулась в самое сердце живой тучи, рвать когтями, разить клювом.
Стая подалась в стороны - вороны словно образовали шар, в середине которого встревожено забил крыльями злосчастный Гуивек. Даже до невеликих мозгов охотничьей птицы дошло, что творится неладное. Понять что-то ещё он не успел - шар сжался в крутящийся неистовый ком, из которого брызнули во все стороны белые перья, вишнёвые тяжёлые капли, и, наконец, ошметки разодранной в клочья тушки охотника, ставшего дичью.
Всё это произошло в том же самом молчании, будто черные птицы онемели.
Знатный мальчишка застыл в седле, запрокинув белое от изумления и ярости лицо, об которое ударились две вишнёвых капли - они были тёплые и маслистые. Белые перья, кружась, опускались под копыта его скакуна.
- Гуинек, - хрипло выдохнул мальчишка и закричал в бешенстве - Гуинек!!!
Он повернулся к ловчим, властно протягивая ещё тонкую руку:
- Лук мне!
Но ловчие только подались назад, а некоторые замотали головами.
- Лук! - уже заорал молодой охотник, поворачивая на них коня, но отцовский дружинник перехватил узду.
- Не стоит, молодой господин. Это кромахи.
- Кто?! - звенящим голосом переспросил охотник, оборачиваясь.
- Кромахи, молодой господин. Могучий колдун - оборотень, способный перекинуться вороньей стаей, - и, помолчав, добавил. - Там, откуда я родом, их называют кроками.
Знатный мальчишка глядел на дружинника бешенными глазами - жёлтыми, совсем как у своего погибшего любимца - раздувал тонкие ноздри. Губы вытянулись в нитку и побелели вровень с лицом. Но дружинник ответил на яростный взгляд юнца своим - непроницаемо-спокойным - и тот, с сожалением оглянувшись вслед всё равно слишком далеко уже улетевшей стае, вырвал узду из руки воина.
- Как думаешь, кто это? - негромко спросил один из ловчих другого, постарше. Тот, шевельнув седыми бровями, отозвался ещё тише:
- И думать нечего.
- Ты думаешь…
Мгновенный пристальный взгляд собеседника прямо в глаза остановил младшего на полуслове.
- Мудрых друидов, - старший ловчий оглянулся. - мудрых друидов не зря величают вепрями. Скорее секач потерпит другого кабана возле гурта, чем о н - более сильного, чем сам, чародея на Острове.
И старший засвистел, подзывая псов - молодой господин, явно утратив желание продолжать охоту, поворачивал коня к замку.
К замку, хоть и совершенно иному, держала свой путь чёрная стая. Ночью они не стали спать, как обычные вороны, продолжив полёт. Ни одна сова - знать-то не зря их величают мудрыми птицами и люди Острова, и римляне - не решилась повторить самоубийственного нападения Гуинека, и к утру в равнодушных чёрных бусинах птичьих глаз отразились башни и стены столицы думнонов - Дин-Даголл.
- Бреак! - толкнул своего придремавшего сотоварища один из воинов, несших дозор на сторожевой вышке. - Гляди, Бреак!
Тот заморгал, протирая глаза, всмотрелся и охнул.
- Йезу Грист и все добрые Боги! Никогда не видал этакого, Гельвинак!
- Что это, Бреак?!
- Не знаю, Гельвинак…
- Это враг?! - Гельвинак был заметно выбит из колеи тем, что видел.
- Я же сказал - не знаю! - повысил голос встревоженный не меньше напарника Бреак, прикрывая ладонью козырёк римского шлема. По воле ещё покойного князя Горласа. Да милуют его Йезу Грист, Богоматерь и все Боги, войско думнонов вооружалось по римскому образцу. Да и в обличье самой крепости только круглая дозорная башня напоминала о местных предках князя Горласа - вал образовывал четкий и ясный римский четырехугольник, прямыми были улицы и очертания дворов. Правда, за единственной стеной, под которой море не билось о скалы хижины, заборы и тропки между ними, назвать которые улицами вряд ли повернулся б язык у самого отчаянного бахвала, слагались в причудливый и путаный кельтский узор.
- Так трубить? - голос Гельвинака звенел перетянутой тетивою - вот-вот лопнет. Бреак прикусил нижнюю губу, прищурил глаза и кивнул:
- Труби!
Пронзительный и хриплый голос рога вспорол утреннюю тишину над Дин-Даголлом. Только начавший просыпаться люди, кто в чем, высыпали во дворы. Женщины метались, собирая под суровым приглядом свекровок, всё, что можно уволочь на горбу в крепость. Мужчины напряжённо шарили взглядами по горизонту - кто по рассветному, кто по тому, над которым ещё таяли последние звёзды. Не пятнает ли море парусами своих кожаных лодок гурьба в клетчатых тартанах, с размалёванными вайдой лицами - морские разбойники-скотты? Или не движется ли по римской дороге - зря, зря покойный князь запрещал, жестоко карая ослушников, растаскивать её камень на ограды - фирд из Уэссекса под знаменем с Белым Драконом?
Но вскоре все замерли, онемели, на вдохе оборвав тревожные пересуды.
Встревоженные тишиной больше, чем рёвом рога, женщины выскакивали во дворы, поднимали вслед за мужьями, отцами, братьями и сыновьями головы к небу - и замирали, как они. И точно также замерли в княжеском дворе воины, слуги и советники покойного князя.
Небо над Дин-Даголлом кипело водоворотом из чёрных крыльев.
Гельвинак набрал воздуха в грудь, чтобы затрубить снова - и черная тень пронеслась под кровом башни. Рог покатился в один угол площадки, а Гельвинак - в другой, зажимая лицо, с воплем:
- Глаза! Йезу Грист, мои глаза!
Бреак кинулся к нему, нагибаясь - и почувствовал, как сзади обдало ветром из-под крыльев, а по закрытому шлемом затылку со скрежетом царапнули кончики птичьих когтей. Он подхватил закрывающего лицо рукою Гельвинака под руку:
- Вниз, парень, скорее вниз! Йезу Грист, Пречистая дева, святые небесные, помогите!
В ответ на их крики руки многих воинов метнулись к колчанам - и замерли. Трое птиц рухнули на брусчатку посреди княжьего двора, так, что расплющились. На миг показалось - кто-то уже выстрелил по стае, но нет - стрел не было, а поверх первых тел уже градом сыпались другие, от страшных ударов лопались пернатые шкуры, обнажая красное мясо, по двору потянуло кровью, а вороны сыпались и сыпались, сбиваясь, слипаясь в огромную груду, в пахнущее потрохами и кровью месиво. Чёрный водоворот изливался ливнем - и вот уже не было в небе над Дин-Даголлом не единой птицы и на глазах испуганно молчащих, твердящих молитвы и заклинания, выкрикивающих команды людей посреди двора бился и корчился, то растягиваясь, то сжимаясь, черноперый ком величиною с немалую скирду сена.
Потом он замер.
Потом начал вытягиваться.
Словно покрытая перьями кожа покрывала мантией человеческий стан - если только найдется человек, на треть выше любого из воинов покойного Горласа.
В перьях белела фибула из резной кости - проткнутый через глазницы череп кота не то хоря, покрытый спиралями и извивами. Чеку тоже украшала резьба, но никто не осмеливался подойти к воздвигшемуся посреди двора великану достаточно близко, чтобы её разглядеть
Потом плащ вдруг распахнулся - и от этого движения почти все в княжеском дворе замка Дин-Даголл, кто ещё не упирался лопатками в каменную кладку стен или дерево подпор, сделали шаг назад.
Только трое остались стоять, где стояли, не пятясь - трое советников покойного князя.
Вирий Луп, римлянин, что командовал его воинами. Отец Гиллабрайд, скотт, что был духовником княжеской четы - теперь только вдовой княгини. И книжник из далеких земель на юго-востоке, Гносеокл.
Пернатый капюшон свалился на спину, из-под него зазмеились, потекли длинные, до бёдер почти, седые космы, разделённые надвое пробритой от уха к уху через макушку полосой. Ко лбу волосы были расчесаны надвое и сплетены в выпущенные перед плечами косы - они вышли недлинные, все лишь до груди. В волосах были бусинки, ракушки, черепа птиц и некрупных зверей. Веки под клочковатыми бровями покрывала охра. Усов под сухим горбатым носом не было - только борода, скрывшая под собою фибулу.
Ниже бороды было длинное, костлявое тело, серое, будто натёртое пеплом. Впрочем, цвет кожи не везде можно было разглядеть - на груди, животе, руках и ногах диковинного гостя извивалась татуировка - огромный красный змей, оплетавший всё тело старца в вороньем плаще.
- Этого не может быть… - тихо прошептал Гносеокл, впиваясь побелевшими пальцами в перила, нагибаясь через них так сильно, что, казалось, вот-вот вывалится вниз, на брусчатку двора, к подолу плаща из чёрных перьев.
- Что, грек, - язык чужака отец Гиллабрайд знал хорошо, хоть и больше по книгам. - Где теперь твои умствования? Где Платон, где Аристотель, где логика и риторика, где Пергам, Афины, Александрия?
- Этого не может быть… - пробормотал снова книжник.
Скотт презрительно фыркнул.
- Вот она, бренная людская премудрость! Ты попрекаешь других за то, что они верят в то, чего не видели. А теперь ты отказываешься верить в то, что видишь - кто же слеп и безумен, наша ли вера или твое безверие?
- Этого, - в третий раз хрипло повторил Гносеокл, кутаясь пуще обычного в меховой плащ - ему, южанину, даже летнее утро на Острове Сил было чересчур зябким. - не может быть…
В залившей двор тишине громом раздались шаги - Вирий Луп в кавалерийских калигулах, подметая полами плаща ступени, спускался по лестнице туда, где стоял страшный старик. На перевязи покачивалась верная спата в выложенных бронзой и перламутром ножнах.
- Эй, урод! - от голоса с нездешним выговором, резкого, привыкшего отдавать команды, во дворе мало кто не вздрогнул. - Чего тебе здесь надо, чучело?
- Я, - снова дрожь прошла по толпе слуг и воинов, жмущейся у дверей, облепившей переходы. Такой голос мог звучать из пещеры людоеда или дракона. - Я пришёл забрать то, что принадлежит моему Господину. Вы знаете его имя - я говорю о Великом Красном Драконе, Громодышащем, Сотрясателе Небес, Отце Богов! Позови свою хозяйку, римский пёс.
Жёлтые глаза из-под рыжих от охры век обошли весь двор, глядя поверх голов.
Гиллабрайд положил руку на щуплое плечо Гносеокла, ободряюще стиснул сквозь меха - тот удивлённо прищурился в ответ близорукими карими глазами, столь дружеские жесты были между вечно бранившимися советниками покойного князя не в ходу. Но скотт не глядел на него - горящие от гнева глаза бородача смотрели на возвышавшегося посреди княжеского двора друида. Отпустив плечо грека, священник зашагал к лестнице, и уже с неё заговорил:
- В этих стенах нет ничего, что принадлежало бы тебе, ведьмарь, или тому, кого ты величаешь господином! - в руке дюжего скотта к небу поднялся крест с резной фигуркой распятого. - Крестом, на котором Йезу Грист, сын Божий, Спаситель, умер за наши грехи - изгоняю тебя! Именем Йезу Гриста и Пречистой Матери Его - изгоняю тебя! Молитвою святого Патрика, отца нашего - изгоняю! - тут скотт перешёл на родное наречие.
- Criost ar gach taobh diom;
Criost amach romham;
Criost taobh thiar diom;
Mo dhidean sa gha.
Criost i mo chroi istigh,
Criost fum is tharam;
Criost do mo thacu;
Mo neart os cionn cach.
Criost ar mo dheaslaimh,
Criost ar mo chle dom;
Criost I mo thimpeall,
Mo sciath is mo scath.
Criost i mo lui dom,
Criost i mo shui dom,
Criost lion ar mieri.
a adhradh gach la
Criost i …
- У меня нет времени на это, - прервал священника пещерный рык великана-друида. - Я пришёл за тем, что принадлежит моему Господину, и я возьму это. ИГЕРНА! - и без того не тихий голос старика в вороновом плаще стал рёвом бури. Цветные стекла в окнах дребезжали, скот бесновался в стойлах, люди падали на колени, и лишь у немногих хватало стойкости оставаться на ногах, закрывая головы руками или полою плаща. - ИГЕРНА, Я ПРИШЁЛ, МЕРИДДИН ЭМРИС, ПРОЗВАННЫЙ МОРВРАНОМ МАБ АВИГГДУ! ОТДАЙ ПОСЕЯННОЕ МОИМ И ТВОИМ ВЛАДЫКОЮ, УЖАСНЫМ КРАСНЫМ ДРАКОНОМ, УТЭР ПЭН ДРАГАЙН! ОТДАЙ ЕГО, ИЛИ ЗАКРИЧУ Я ВО ВТОРОЙ РАЗ, И ВСЕ БРЮХАТОЕ, СУТЕЛЬНОЕ И СУЯГНОЕ В ДИН-ДАГОЛЛЕ СКИНЕТ, А МОЛОКО И ВИНО СКИСНУТ! А ЕСЛИ Я ЗАКРИЧУ Я В ТРЕТИЙ РАЗ, ИГЕРНА, ТО НИ ОДНО ЧРЕВО НЕ ЗАЧНЕТ И НЕ РОДИТ В ЭТИХ СТЕНАХ ДО СКОНЧАНИЯ ВЕКОВ!
- Как ты смеешь, пугало?! - Вирий Луп вырвал спату из ножен. - Ты явился сюда незваным и в непотребном виде, твои люди убили князя Горласа, а теперь ты смеешь угрожать госпоже и оскорблять её в ей же собственном доме?! Ко мне, Дин-Даголл, ко мне, Думнония! Вышвырнем вон этого нетопыря!
Ответом ему была тишина. Ни один воин дин-даголльской дружины не поспешил встать рядом с предводителем. Угол тонкогубого рта друида, продолжавшего смотреть поверх голов, изогнулся в презрительной усмешке, и те, кто не заметил прежде, мог видеть теперь - в отличие от иных друидов севера, что острили себе зубы, оббивая их камнями, Мериддину, сыну человеческой женщины от одного из Князей Ночи, Ходящих по ветрам, в этом нужды не было.
Его зубы отроду были остры, будто волчьи.
- Да что с вами, во имя Митры?! - закричал Вирий, оглядывая отводящих глаза кольчужников. - Максен, Йестин, Кеверн, Ситни, Касуин?! Мы отшвырнули от Дин-Даголла его ораву, Ecastor, а сейчас он здесь один! Ну же! Вы мужчины, или бреющиеся танцовщицы?!
Только трое из дружины подались вперёд на его призыв, и по их виду было - нелегко им это давалось, каждый шаг тяжелее предыдущего, и охотней они бы встали против воющей оравы размалёванных Людей Красного Дракона - чем перед лицо их жуткого вождя.
Странный звук раздался над двором князей Дин-Даголла - ритмичный, пронзительный, скрипучий, разом похожий на скрип качающегося под ветром древнего дерева и на карканье дряхлого ворона.
Это смеялся Мериддин.
- Как громко лает глупый римский пёс… они отшвырнули, надо же! Мы убили оскорбителя и дали Господину взять, что Он пожелал. Мы добились того, зачем приходили, и только поэтому, а не благодаря тебе, пёсик, - друид повернул лицо к римлянину, и спата в руках того дёрнулась, будто на Вирия Лупа замахнулись мечом. - Дин-Даголл не превратился в груду камней с торчащими из неё на кольях головами …
- Ты… - кипя от ярости, римлянин шагнул вперёд, а Мереддин встретил его улыбкой - ещё шире и страшнее прежней.
- Хватит! - властный женский голос оборвал римлянина. - Хватит, мой доблестный Вирий.
- Моя госпожа, - римлянин повернулся к помосту и наклонил кругловерхий шлем приветствуя годящуюся ему во внучки юную женщину в тёмной вдовьей одежде, поверх которой, однако, блестела золотая цепь на груди и золотой обруч на голове, поверх платка - не суетные украшения, неуместные в дни скорби, а знаки власти и высокого рода.
- Я не сомневаюсь в твоей отваге, доблестный Вирий, но сейчас позволь мне вести разговор с гостем.
Римлянин вновь наклонил голову, прижав правый кулак к левому плечу.
- Ты славно выучила своего пса, Игерна, - теперь друид показал острые зубы молодой вдове. - Но ты права, я пришёл сюда не меряться с ним, кто громче гавкает. Тебе, верно, ведомо, кто я?
- Твоё имя известно от холмов пиктов на севере до Арморики за проливом, мудрый Мереддин, - ровным голосом отозвалась княгиня Игерна.
- Тогда ты, наверно, догадалась, зачем я пришёл сюда? - друид приподнял косматую бровь.
- Скажи это при всех, Мериддин, - ответила госпожа Дин-Даголла. - Ибо я легко могу ошибиться - не мне вникать в пути и помыслы чародеев…
- Очень умно… - чуть слышно выдохнул из-за плеча отца Гиллебрайда Гносеокл. Поражённый скотт вытаращился на него едва ли не с большим изумлением, чем на водоворот воронов, обернувшийся друидом.
- Ты-то что здесь делаешь?
- Как ты не понимаешь, священник?! Это же… это удивительно, я должен рассмотреть его вблизи…
- …Потыкать пальцем и попробовать на зуб, - дюжий скотт ухватил грека за ворот меховой накидки и задвинул себе за спину. - Господь свидетель, могучие воины боятся, а этот лезет, как кот к кринке!
- Мне обещано, - говорил между тем Мериддин. - что мне отдадут на воспитание Дитя Пророчества, что мой Господин зачал в тебе той ночью. Дитя, что изменит судьбы Острова, Дитя, в котором воплотится великое Божество. И наставником ему буду я! Я пришёл за твоим сыном, Игерна…
- Да как ты?! - в один голос начали римлянин и скотт, но Игерна заставила их замолчать одним взглядом.
- За сыном? - повторила она, поворачиваясь к друиду.
- Я сказал, Игерна, - острые жёлтые зубы вновь показались из узких бесцветных губ. - Я сказал, а ты - слышала.
- Что ж, - побледневшая правительница Дин-Даголла быстро опустила глаза. - Как видно, чему быть, тому не миновать. - Брака!
Толстуха, изо всех сил старавшаяся съёжится так, чтобы спрятаться за хрупким телом своей юной госпожи, вздрогнула и побледнела пуще прежнего. Веснушки, изобильно усыпавшие её круглое лицо и пухлые руки, казались сейчас особенно яркими.
- Ступай в детскую.
- Да, госпожа, конечно, госпожа, сейчас, госпожа…
- Принеси моего сына.
- Госпожа?! - Брака, замерев на месте, поднесла руки ко рту.
- Немедленно, Брака, - в голосе Игерны, так и не оторвавшей серых глаз от досок помоста, прозвучал металл, и Брака проворно шмыгнула в дверь, ведущую с дощатого перехода вглубь каменного жилища князей Дин-Даголла.
- А ты не глупа, Игерна из Дин-Даголла, - медленно проговорил друид, разглядывая в упор княгиню, комкавшую край черного платка.
- Но, дочь моя… - растерянно начал Гиллабрайд.
- Молчите, святой отец, - холодно отрезала Игерна, и скотт умолк, сокрушённо качая головою.
Остальные созерцали творившееся в безмолвии, и, надо сказать, большинство - с облегчением. Мериддин внушал ужас - а многим, чтившим старые Силы Острова, и благоговейное преклонение. Но даже те, кто не верил в них - а таковых сейчас во дворе осталось немного, как было не поверить после явленного Мериддином могущества? - даже такие помнили, что кроме незримых Сил существуют тысячи Людей Красного Дракона. Те, кого освободил от гонений покойный Дукс Беллорум Амвросий, отменивший запрет Феодосия на почитание старых Богов и тем уравнявший их почитателей в правах с христианами. Это они, хлынув под знамена Амвросия, переломили удачу чужаков с востока. Это они расправлялись с пленными ютами, саксами, англами и вельтами с такой лютостью, что набеги из Ллогра почти прекратились. И это они, прошедшие горнило войны с чужаками, теперь были готовы жечь и убивать по первому слову, по движению клочковатой брови Морврана маб Авигдду, Мериддина Эмриса, первого из служителей Красного Змея. Отказав ему, Игерна лишилась бы верности едва ли не двух третей своих подданных. И что самое страшное, не всегда можно было сказать - кого именно.
Не все служители Ужасного Красного Дракона носят мантии из перьев и наколки в виде алых змей.
Вскоре всхлипывающая Брака вновь показалась из дверей, прижимая к объёмистой груди мирно посапывающий свёрток. Как ни удивительно, сын Игерны не проснулся даже от рёва друидовой глотки.
- Вот… вот малыш Арторий, госпожа… - выговорила толстуха трясущимся голосом, и, передав свёрток княгине, поспешно попятилась в сторону, вытирая глаза веснущатым предплечьем.
-Арторий? - презрительно спросил слуга Ужасного.
- Да, - отозвался, мрачнее мрачного, священник-скотт. - Арторием крещён он, ибо надеялись мы, что распашет он поле, расчищенное отцом его и государем Амвросием…
- Распашет! - осклабился Мериддин. - Крепким стальным плугом на ясеневой рукоятке вспашет он Остров! А сеять будем мы!
Он протянул долгопалые костистые пясти к Игерне. Но та не торопилась.
- Доволен ли ты, Мериддин Эмрис, прозванный Морвраном маб Авигдду? Кончится ли сегодня распря и немирье между Людьми Дракона и Дин-Даголлом? Всё ли ты и твой Хозяин получили от нас?
- Отдай мне ребёнка, Игерна, - нахмурил кустистые брови старый друид. - Отдай ребёнка и считай, что мир между нами восстановлен!
- Клянёшься ли ты в этом? - настойчиво повторила Игерна, поднимая лицо и бесстрашно устремляя взгляд серых глаз в лицо Мериддина.
- Да, клянусь! - нетерпеливо шевельнул бровью Мериддин. - Дубом, Тёрном и Ясенем, у которых приносят жертвы Господину - клянусь!
- Пусть твою клятву запомнит Земля и Небо, - Игерна бережно положила свёрток в огромные пясти друида - в них малыш казался котенком, лежа в двух пригоршнях, будто в люльке.
Глаза друида торжествующе вспыхнули.
- Арторий? Неееет… Что за чушь, называть владыку пахарем?! Артх-Утер - Медведь Ужасного, будет имя его! Он станет великим воителем и государем во имя Древних, и слава его прогремит над Островом, и над всеми землями людей, и над теми, что людям ещё неведомы!
От голоса страшного старика малыш всё же проснулся и закричал сердито и требовательно, но это, похоже, мало кто заметил, кроме вновь опустившей лицо Игерны и уткнувшейся в собственный рукав Браки.
- Артх Утер Вледигг! - провозгласил Мериддин, высоко подымая руки с кричащим в них младенцем, и очень многие повторили за ним:
- Артх Утер Вледигг!
Лицо друида пылало, будто костёр в ночь на Бель-Тайн. Он вдруг опустился на колени, сгорбился так, что полы пернатого плаща сошлись, скрыв малыша из глаз людей, черный капюшон будто сам заполз на седую голову, втянулись под него косы и пряди, утонула в перьях костяная фибула, воздух во дворе словно зазвенел - и черный пернатый ком взорвался черной стаей, на сей раз оглушительно, ликующе каркающей. Живая туча взмыла над стенами и кровлями Дин-Даголла и понеслась на восток.
В безмолвии провожали глазами живую тучу, так и не разразившуюся грозой над ними, люди Дин-Даголла. Огромное облегчение наполняло их - даже тех, кто хранил верность Ужасному Дракону. Тяжело смертному стоять перед друидом, трижды тяжело - перед друидом разгневанным, а уж когда это сам Мериддин, подобного которому не рождалось на Острове с давних пор - иначе б не видать было и места поставить ногу на наших берегах ни сассенахам, ни скоттам, ни римлянам, тлел по крытым камышам хижинам злой шепот - то и подавно. В общем, мало кто сейчас в княжеском дворе Дин-Даголла не чувствовал себя, будто его, со всеми чадами и домочадцами, пронесли над всеми царствами Аннуна, дав заглянуть в их бездны - и снова поставили на ласковую зелёную землю, под солнечный свет.
И все словно боялись поднять голову и посмотреть в лицо той, чья рука пронесла их над бездной, отвела от них ярость могущественнейшего чародея Острова - ценою собственного первенца.
- Дети мои, - в общем молчании негромкий печальный голос княгини Игерны слышал весь двор, все слуги и воины. - Беда миновала нас. Расходитесь к своим делам и не бойтесь.
Люди стали расходиться с двора, на прощание кланяясь хрупкой фигурке в чёрном. Вскоре, кроме воинов на постах и правительницы, на княжьем дворе Дин-Даголла остались только трое - трое не стеснявшихся глядеть на свою госпожу. Хотя, надо сказать, один из них всё же смотрел не на неё - бродил кругами по тому месту, где стоял друид, будто ища что-то на камнях. Присел, подобрал чёрное перо, повертел его перед глазами, воровато оглянулся на священника через покрытое меховым плащом плечо, и украдкой куснул кончик пера, задумчиво пожевал, сплюнул в солому. Вслед за плевком последовало и само перо, грек поднялся на ноги, отряхивая ладони.
Отец Гиллабрайд не оглядывался на философа. Он, стоя внизу, там, куда спустился, пытаясь силой креста и молитвы изгнать служителя Ужасного Великого Дракона, теперь смотрел наверх, на стоящую на деревянной галерее княгиню Игерну. Смотрел укоризненно и скорбно. А рядом с ним смотрел на свою госпожу Вирий Луп. Хмуро смотрел, и через крутой лоб Сына Волчицы пролегли угрюмые морщины.
Княгиня Игерна грустно улыбнулась римлянину и скотту.
- Подойдите сюда, мои советники, советники моего мужа, - печально и приветливо произнесла она. - И ты, добрый Гносеокл, гость с полудённых земель…
Грек встряхнулся, словно сбрасывая дрёму и поспешил вслед за поднимавшимися по деревянным ступенькам. Римлянин шагал первым, как обычно, прямой - и только опущенная голова в шлеме с красным гребнем выдавала охватившие его нелегкие думы. За ним, постарев за это утро лет на десять, тяжко поднимался отец Гуллабрайд, и тяжело покачивался крест на его шее борца или воина. Грек, с отсутствующими глазами, моргая и покусывая губу, был последним.
- Муж мой спрашивал вас и слушал ваши ответы, прежде чем решить, что делать, - негромко сказала княгиня Игерна вставшими перед нею советникам. - И я делала так же до сего дня. Сегодня сделала я… то, что сделала, не посоветовавшись с вами. И сегодня вы, если хотите, спрашивайте меня. А я - отвечу, если сумею, если дадут мне сил на то Пречистая и святые Божьи.
- Госпожа, - негромко начал Вирий Луп. - Не мне тебя судить, но только и римское во мне, и то, что принял я в сердце на этой земле - не могут принять сделанного тобою. Объясни, чтоб мог я понять, остаться ли мне и дальше под твоим кровом, или искать других краёв. Может, ты и поступила разумно, может, и судьба воинам и правителям судьбой и жизнью платить за спокойствие своей земли и своего народа - ну так делать это судьба взрослым мужам или хоть юношам, что в силу сами выбрать и понять свой долг, а не младенцам. И ты, госпожа… ты сегодня не просто отдала сына господина моего и твоего в руки вождя тех, кто его убил. Ты ни словом не возразила против его слов… против дикарской байки, будто то, от чего ценою своей жизни он защищал тебя, свершилось, будто ты стала наложницей зверя-бога этих краёв, будто ты зачала сына своего не от Горация… Горласа. Прошу, объясни.
- Дочь моя, - скорбно вступил скотт. - Может, и пристало царствующим жертвовать сынов своих - но не идолам, и не укреплению тьмы языческой. А ты… ты, вопреки учению Церкви, вопреки слову Божию, сегодня признала, будто нечистый дух, как в поганских байках, может зачинать в женщине, может порождать - жизнь. Жизнь, которой творец только Бог! Объяснись - что толкнуло тебя на такое?!
Игерна перевела глаза на грека. Тот, вопреки своему обыкновению, заговорил не сразу.
- Я недавно в ваших краях. Госпожа, - проговорил он очень тихо, глядя исподлобья. - Но если ты можешь объяснить то, чему я был свидетелем сегодня - прошу тебя, не оставляй меня в неведении, ибо оно мучительней для меня жажды и голода. До сего дня полагал я, что боги, и демоны, и колдовство, и сожительство плотского с неплотским - байки невежественной деревенщины, буквально, в скудоумии своём, понявшей иносказания жрецов. А сегодня… сегодня все мы увидели… - грек зажмурил глаза и потряс головой.
- Увидели то, что я не могу понять. Я всегда полагал, что мир разумен и соразмерен, и вот посреди белого дня я, разумный человек, не во сне и не в помрачении от винных паров или иных причин, своими собственными глазами, вижу, как птичья стая превратилась в человека, или кто он там - я уже не знаю… а потом опять в стаю. И ты, госпожа моя, ты, не невежественная селянка, а ты, читавшая Платона, Плотина, Порфирия, Прокла, Гермия - ты перед всеми признаешь, будто, как Олимпиада или Персефона, или Деметра…
Вирий прикрыл глаза, Гиллибрайд угрюмо зыркнул на философа, но тот ничего, казалось, не замечал.
-…Сочеталась с неким варварским Зевсом-Хтонием в облике змея, и зачала от него, как был зачат Дионис-Сабазий или Александр. Я… я буду благодарен любому, кто объяснит мне…
Грек всплеснул руками, опустил голову и умолк.
- Что ж… - негромко произнесла Игерна, глядя поверх голов стоящих перед нею мужчин. - Помните ли вы тот пир, с которого мой и ваш господин, Горлас маб Оуэн, вернулся в Думнонию и начал готовиться к войне с Людьми Дракона?
Трое советников переглянулись. Воспоминание было из тех, которое и захочешь - не позабудешь…
Автор - камрад smelding
Великолепно - жаль что продолжения нет
Не альтернативная. Просто история, с элементами крипты, и - ох, ладно, буду уважать религиозные чувства коллег - фэнтези.
Стая воронов неслась над меловыми скалами, над болотами, над вересковыми холмами. Огромные птицы, черные, как угли сгоревшего дома - увы, многим ныне на Острове внятное сравнение! - неслись в молчании, слаженно взмахивая могучими крыльями. Не метались туда и сюда, не шумели, как обычная птичья стая - шли, будто волчья стая по следу.
Пастухи, землепашцы, охотники, увидев эту живую тучу, бормотали заклятья и делали знаки от сглаза. Купец, присевший было рядом с навьюченным мулом на мощёной римской дороге, торопливо осенил себя крестом нового римского бога, а потом, сердито оглянувшись на трясущуюся челядь, сквозь зубы, свистящим шёпотом, помянул прежних Богов Рима, и древние Силы Острова, которых чтила его мать.
И даже воины - не говоря уж о слугах и ловчих - охотившегося в холмах сына местного нобиля, при виде воронов потемнели лицом и замерли, глядя, как стая в гуле крыльев и свисте перьев проносится почти прямо над ними.
Только сам их юный господин глядел на воронов скорее как на забаву - он был юн, охота владела его сердцем, и он не видел в небе над головою знамения или мрачного чуда, он видел лишь птиц - птиц, которые могли стать добычей.
- Бей, Гуинек! - юноша сдёрнул колпачок с головы оркнейского сокола, восседавшего на большой перчатке его левой руки. И тут же резким движением этой руки отправил птицу в воздух.
Гуинек не колебался - живая молния ринулась в самое сердце живой тучи, рвать когтями, разить клювом.
Стая подалась в стороны - вороны словно образовали шар, в середине которого встревожено забил крыльями злосчастный Гуивек. Даже до невеликих мозгов охотничьей птицы дошло, что творится неладное. Понять что-то ещё он не успел - шар сжался в крутящийся неистовый ком, из которого брызнули во все стороны белые перья, вишнёвые тяжёлые капли, и, наконец, ошметки разодранной в клочья тушки охотника, ставшего дичью.
Всё это произошло в том же самом молчании, будто черные птицы онемели.
Знатный мальчишка застыл в седле, запрокинув белое от изумления и ярости лицо, об которое ударились две вишнёвых капли - они были тёплые и маслистые. Белые перья, кружась, опускались под копыта его скакуна.
- Гуинек, - хрипло выдохнул мальчишка и закричал в бешенстве - Гуинек!!!
Он повернулся к ловчим, властно протягивая ещё тонкую руку:
- Лук мне!
Но ловчие только подались назад, а некоторые замотали головами.
- Лук! - уже заорал молодой охотник, поворачивая на них коня, но отцовский дружинник перехватил узду.
- Не стоит, молодой господин. Это кромахи.
- Кто?! - звенящим голосом переспросил охотник, оборачиваясь.
- Кромахи, молодой господин. Могучий колдун - оборотень, способный перекинуться вороньей стаей, - и, помолчав, добавил. - Там, откуда я родом, их называют кроками.
Знатный мальчишка глядел на дружинника бешенными глазами - жёлтыми, совсем как у своего погибшего любимца - раздувал тонкие ноздри. Губы вытянулись в нитку и побелели вровень с лицом. Но дружинник ответил на яростный взгляд юнца своим - непроницаемо-спокойным - и тот, с сожалением оглянувшись вслед всё равно слишком далеко уже улетевшей стае, вырвал узду из руки воина.
- Как думаешь, кто это? - негромко спросил один из ловчих другого, постарше. Тот, шевельнув седыми бровями, отозвался ещё тише:
- И думать нечего.
- Ты думаешь…
Мгновенный пристальный взгляд собеседника прямо в глаза остановил младшего на полуслове.
- Мудрых друидов, - старший ловчий оглянулся. - мудрых друидов не зря величают вепрями. Скорее секач потерпит другого кабана возле гурта, чем о н - более сильного, чем сам, чародея на Острове.
И старший засвистел, подзывая псов - молодой господин, явно утратив желание продолжать охоту, поворачивал коня к замку.
К замку, хоть и совершенно иному, держала свой путь чёрная стая. Ночью они не стали спать, как обычные вороны, продолжив полёт. Ни одна сова - знать-то не зря их величают мудрыми птицами и люди Острова, и римляне - не решилась повторить самоубийственного нападения Гуинека, и к утру в равнодушных чёрных бусинах птичьих глаз отразились башни и стены столицы думнонов - Дин-Даголл.
- Бреак! - толкнул своего придремавшего сотоварища один из воинов, несших дозор на сторожевой вышке. - Гляди, Бреак!
Тот заморгал, протирая глаза, всмотрелся и охнул.
- Йезу Грист и все добрые Боги! Никогда не видал этакого, Гельвинак!
- Что это, Бреак?!
- Не знаю, Гельвинак…
- Это враг?! - Гельвинак был заметно выбит из колеи тем, что видел.
- Я же сказал - не знаю! - повысил голос встревоженный не меньше напарника Бреак, прикрывая ладонью козырёк римского шлема. По воле ещё покойного князя Горласа. Да милуют его Йезу Грист, Богоматерь и все Боги, войско думнонов вооружалось по римскому образцу. Да и в обличье самой крепости только круглая дозорная башня напоминала о местных предках князя Горласа - вал образовывал четкий и ясный римский четырехугольник, прямыми были улицы и очертания дворов. Правда, за единственной стеной, под которой море не билось о скалы хижины, заборы и тропки между ними, назвать которые улицами вряд ли повернулся б язык у самого отчаянного бахвала, слагались в причудливый и путаный кельтский узор.
- Так трубить? - голос Гельвинака звенел перетянутой тетивою - вот-вот лопнет. Бреак прикусил нижнюю губу, прищурил глаза и кивнул:
- Труби!
Пронзительный и хриплый голос рога вспорол утреннюю тишину над Дин-Даголлом. Только начавший просыпаться люди, кто в чем, высыпали во дворы. Женщины метались, собирая под суровым приглядом свекровок, всё, что можно уволочь на горбу в крепость. Мужчины напряжённо шарили взглядами по горизонту - кто по рассветному, кто по тому, над которым ещё таяли последние звёзды. Не пятнает ли море парусами своих кожаных лодок гурьба в клетчатых тартанах, с размалёванными вайдой лицами - морские разбойники-скотты? Или не движется ли по римской дороге - зря, зря покойный князь запрещал, жестоко карая ослушников, растаскивать её камень на ограды - фирд из Уэссекса под знаменем с Белым Драконом?
Но вскоре все замерли, онемели, на вдохе оборвав тревожные пересуды.
Встревоженные тишиной больше, чем рёвом рога, женщины выскакивали во дворы, поднимали вслед за мужьями, отцами, братьями и сыновьями головы к небу - и замирали, как они. И точно также замерли в княжеском дворе воины, слуги и советники покойного князя.
Небо над Дин-Даголлом кипело водоворотом из чёрных крыльев.
Гельвинак набрал воздуха в грудь, чтобы затрубить снова - и черная тень пронеслась под кровом башни. Рог покатился в один угол площадки, а Гельвинак - в другой, зажимая лицо, с воплем:
- Глаза! Йезу Грист, мои глаза!
Бреак кинулся к нему, нагибаясь - и почувствовал, как сзади обдало ветром из-под крыльев, а по закрытому шлемом затылку со скрежетом царапнули кончики птичьих когтей. Он подхватил закрывающего лицо рукою Гельвинака под руку:
- Вниз, парень, скорее вниз! Йезу Грист, Пречистая дева, святые небесные, помогите!
В ответ на их крики руки многих воинов метнулись к колчанам - и замерли. Трое птиц рухнули на брусчатку посреди княжьего двора, так, что расплющились. На миг показалось - кто-то уже выстрелил по стае, но нет - стрел не было, а поверх первых тел уже градом сыпались другие, от страшных ударов лопались пернатые шкуры, обнажая красное мясо, по двору потянуло кровью, а вороны сыпались и сыпались, сбиваясь, слипаясь в огромную груду, в пахнущее потрохами и кровью месиво. Чёрный водоворот изливался ливнем - и вот уже не было в небе над Дин-Даголлом не единой птицы и на глазах испуганно молчащих, твердящих молитвы и заклинания, выкрикивающих команды людей посреди двора бился и корчился, то растягиваясь, то сжимаясь, черноперый ком величиною с немалую скирду сена.
Потом он замер.
Потом начал вытягиваться.
Словно покрытая перьями кожа покрывала мантией человеческий стан - если только найдется человек, на треть выше любого из воинов покойного Горласа.
В перьях белела фибула из резной кости - проткнутый через глазницы череп кота не то хоря, покрытый спиралями и извивами. Чеку тоже украшала резьба, но никто не осмеливался подойти к воздвигшемуся посреди двора великану достаточно близко, чтобы её разглядеть
Потом плащ вдруг распахнулся - и от этого движения почти все в княжеском дворе замка Дин-Даголл, кто ещё не упирался лопатками в каменную кладку стен или дерево подпор, сделали шаг назад.
Только трое остались стоять, где стояли, не пятясь - трое советников покойного князя.
Вирий Луп, римлянин, что командовал его воинами. Отец Гиллабрайд, скотт, что был духовником княжеской четы - теперь только вдовой княгини. И книжник из далеких земель на юго-востоке, Гносеокл.
Пернатый капюшон свалился на спину, из-под него зазмеились, потекли длинные, до бёдер почти, седые космы, разделённые надвое пробритой от уха к уху через макушку полосой. Ко лбу волосы были расчесаны надвое и сплетены в выпущенные перед плечами косы - они вышли недлинные, все лишь до груди. В волосах были бусинки, ракушки, черепа птиц и некрупных зверей. Веки под клочковатыми бровями покрывала охра. Усов под сухим горбатым носом не было - только борода, скрывшая под собою фибулу.
Ниже бороды было длинное, костлявое тело, серое, будто натёртое пеплом. Впрочем, цвет кожи не везде можно было разглядеть - на груди, животе, руках и ногах диковинного гостя извивалась татуировка - огромный красный змей, оплетавший всё тело старца в вороньем плаще.
- Этого не может быть… - тихо прошептал Гносеокл, впиваясь побелевшими пальцами в перила, нагибаясь через них так сильно, что, казалось, вот-вот вывалится вниз, на брусчатку двора, к подолу плаща из чёрных перьев.
- Что, грек, - язык чужака отец Гиллабрайд знал хорошо, хоть и больше по книгам. - Где теперь твои умствования? Где Платон, где Аристотель, где логика и риторика, где Пергам, Афины, Александрия?
- Этого не может быть… - пробормотал снова книжник.
Скотт презрительно фыркнул.
- Вот она, бренная людская премудрость! Ты попрекаешь других за то, что они верят в то, чего не видели. А теперь ты отказываешься верить в то, что видишь - кто же слеп и безумен, наша ли вера или твое безверие?
- Этого, - в третий раз хрипло повторил Гносеокл, кутаясь пуще обычного в меховой плащ - ему, южанину, даже летнее утро на Острове Сил было чересчур зябким. - не может быть…
В залившей двор тишине громом раздались шаги - Вирий Луп в кавалерийских калигулах, подметая полами плаща ступени, спускался по лестнице туда, где стоял страшный старик. На перевязи покачивалась верная спата в выложенных бронзой и перламутром ножнах.
- Эй, урод! - от голоса с нездешним выговором, резкого, привыкшего отдавать команды, во дворе мало кто не вздрогнул. - Чего тебе здесь надо, чучело?
- Я, - снова дрожь прошла по толпе слуг и воинов, жмущейся у дверей, облепившей переходы. Такой голос мог звучать из пещеры людоеда или дракона. - Я пришёл забрать то, что принадлежит моему Господину. Вы знаете его имя - я говорю о Великом Красном Драконе, Громодышащем, Сотрясателе Небес, Отце Богов! Позови свою хозяйку, римский пёс.
Жёлтые глаза из-под рыжих от охры век обошли весь двор, глядя поверх голов.
Гиллабрайд положил руку на щуплое плечо Гносеокла, ободряюще стиснул сквозь меха - тот удивлённо прищурился в ответ близорукими карими глазами, столь дружеские жесты были между вечно бранившимися советниками покойного князя не в ходу. Но скотт не глядел на него - горящие от гнева глаза бородача смотрели на возвышавшегося посреди княжеского двора друида. Отпустив плечо грека, священник зашагал к лестнице, и уже с неё заговорил:
- В этих стенах нет ничего, что принадлежало бы тебе, ведьмарь, или тому, кого ты величаешь господином! - в руке дюжего скотта к небу поднялся крест с резной фигуркой распятого. - Крестом, на котором Йезу Грист, сын Божий, Спаситель, умер за наши грехи - изгоняю тебя! Именем Йезу Гриста и Пречистой Матери Его - изгоняю тебя! Молитвою святого Патрика, отца нашего - изгоняю! - тут скотт перешёл на родное наречие.
- Criost ar gach taobh diom;
Criost amach romham;
Criost taobh thiar diom;
Mo dhidean sa gha.
Criost i mo chroi istigh,
Criost fum is tharam;
Criost do mo thacu;
Mo neart os cionn cach.
Criost ar mo dheaslaimh,
Criost ar mo chle dom;
Criost I mo thimpeall,
Mo sciath is mo scath.
Criost i mo lui dom,
Criost i mo shui dom,
Criost lion ar mieri.
a adhradh gach la
Criost i …
- У меня нет времени на это, - прервал священника пещерный рык великана-друида. - Я пришёл за тем, что принадлежит моему Господину, и я возьму это. ИГЕРНА! - и без того не тихий голос старика в вороновом плаще стал рёвом бури. Цветные стекла в окнах дребезжали, скот бесновался в стойлах, люди падали на колени, и лишь у немногих хватало стойкости оставаться на ногах, закрывая головы руками или полою плаща. - ИГЕРНА, Я ПРИШЁЛ, МЕРИДДИН ЭМРИС, ПРОЗВАННЫЙ МОРВРАНОМ МАБ АВИГГДУ! ОТДАЙ ПОСЕЯННОЕ МОИМ И ТВОИМ ВЛАДЫКОЮ, УЖАСНЫМ КРАСНЫМ ДРАКОНОМ, УТЭР ПЭН ДРАГАЙН! ОТДАЙ ЕГО, ИЛИ ЗАКРИЧУ Я ВО ВТОРОЙ РАЗ, И ВСЕ БРЮХАТОЕ, СУТЕЛЬНОЕ И СУЯГНОЕ В ДИН-ДАГОЛЛЕ СКИНЕТ, А МОЛОКО И ВИНО СКИСНУТ! А ЕСЛИ Я ЗАКРИЧУ Я В ТРЕТИЙ РАЗ, ИГЕРНА, ТО НИ ОДНО ЧРЕВО НЕ ЗАЧНЕТ И НЕ РОДИТ В ЭТИХ СТЕНАХ ДО СКОНЧАНИЯ ВЕКОВ!
- Как ты смеешь, пугало?! - Вирий Луп вырвал спату из ножен. - Ты явился сюда незваным и в непотребном виде, твои люди убили князя Горласа, а теперь ты смеешь угрожать госпоже и оскорблять её в ей же собственном доме?! Ко мне, Дин-Даголл, ко мне, Думнония! Вышвырнем вон этого нетопыря!
Ответом ему была тишина. Ни один воин дин-даголльской дружины не поспешил встать рядом с предводителем. Угол тонкогубого рта друида, продолжавшего смотреть поверх голов, изогнулся в презрительной усмешке, и те, кто не заметил прежде, мог видеть теперь - в отличие от иных друидов севера, что острили себе зубы, оббивая их камнями, Мериддину, сыну человеческой женщины от одного из Князей Ночи, Ходящих по ветрам, в этом нужды не было.
Его зубы отроду были остры, будто волчьи.
- Да что с вами, во имя Митры?! - закричал Вирий, оглядывая отводящих глаза кольчужников. - Максен, Йестин, Кеверн, Ситни, Касуин?! Мы отшвырнули от Дин-Даголла его ораву, Ecastor, а сейчас он здесь один! Ну же! Вы мужчины, или бреющиеся танцовщицы?!
Только трое из дружины подались вперёд на его призыв, и по их виду было - нелегко им это давалось, каждый шаг тяжелее предыдущего, и охотней они бы встали против воющей оравы размалёванных Людей Красного Дракона - чем перед лицо их жуткого вождя.
Странный звук раздался над двором князей Дин-Даголла - ритмичный, пронзительный, скрипучий, разом похожий на скрип качающегося под ветром древнего дерева и на карканье дряхлого ворона.
Это смеялся Мериддин.
- Как громко лает глупый римский пёс… они отшвырнули, надо же! Мы убили оскорбителя и дали Господину взять, что Он пожелал. Мы добились того, зачем приходили, и только поэтому, а не благодаря тебе, пёсик, - друид повернул лицо к римлянину, и спата в руках того дёрнулась, будто на Вирия Лупа замахнулись мечом. - Дин-Даголл не превратился в груду камней с торчащими из неё на кольях головами …
- Ты… - кипя от ярости, римлянин шагнул вперёд, а Мереддин встретил его улыбкой - ещё шире и страшнее прежней.
- Хватит! - властный женский голос оборвал римлянина. - Хватит, мой доблестный Вирий.
- Моя госпожа, - римлянин повернулся к помосту и наклонил кругловерхий шлем приветствуя годящуюся ему во внучки юную женщину в тёмной вдовьей одежде, поверх которой, однако, блестела золотая цепь на груди и золотой обруч на голове, поверх платка - не суетные украшения, неуместные в дни скорби, а знаки власти и высокого рода.
- Я не сомневаюсь в твоей отваге, доблестный Вирий, но сейчас позволь мне вести разговор с гостем.
Римлянин вновь наклонил голову, прижав правый кулак к левому плечу.
- Ты славно выучила своего пса, Игерна, - теперь друид показал острые зубы молодой вдове. - Но ты права, я пришёл сюда не меряться с ним, кто громче гавкает. Тебе, верно, ведомо, кто я?
- Твоё имя известно от холмов пиктов на севере до Арморики за проливом, мудрый Мереддин, - ровным голосом отозвалась княгиня Игерна.
- Тогда ты, наверно, догадалась, зачем я пришёл сюда? - друид приподнял косматую бровь.
- Скажи это при всех, Мериддин, - ответила госпожа Дин-Даголла. - Ибо я легко могу ошибиться - не мне вникать в пути и помыслы чародеев…
- Очень умно… - чуть слышно выдохнул из-за плеча отца Гиллебрайда Гносеокл. Поражённый скотт вытаращился на него едва ли не с большим изумлением, чем на водоворот воронов, обернувшийся друидом.
- Ты-то что здесь делаешь?
- Как ты не понимаешь, священник?! Это же… это удивительно, я должен рассмотреть его вблизи…
- …Потыкать пальцем и попробовать на зуб, - дюжий скотт ухватил грека за ворот меховой накидки и задвинул себе за спину. - Господь свидетель, могучие воины боятся, а этот лезет, как кот к кринке!
- Мне обещано, - говорил между тем Мериддин. - что мне отдадут на воспитание Дитя Пророчества, что мой Господин зачал в тебе той ночью. Дитя, что изменит судьбы Острова, Дитя, в котором воплотится великое Божество. И наставником ему буду я! Я пришёл за твоим сыном, Игерна…
- Да как ты?! - в один голос начали римлянин и скотт, но Игерна заставила их замолчать одним взглядом.
- За сыном? - повторила она, поворачиваясь к друиду.
- Я сказал, Игерна, - острые жёлтые зубы вновь показались из узких бесцветных губ. - Я сказал, а ты - слышала.
- Что ж, - побледневшая правительница Дин-Даголла быстро опустила глаза. - Как видно, чему быть, тому не миновать. - Брака!
Толстуха, изо всех сил старавшаяся съёжится так, чтобы спрятаться за хрупким телом своей юной госпожи, вздрогнула и побледнела пуще прежнего. Веснушки, изобильно усыпавшие её круглое лицо и пухлые руки, казались сейчас особенно яркими.
- Ступай в детскую.
- Да, госпожа, конечно, госпожа, сейчас, госпожа…
- Принеси моего сына.
- Госпожа?! - Брака, замерев на месте, поднесла руки ко рту.
- Немедленно, Брака, - в голосе Игерны, так и не оторвавшей серых глаз от досок помоста, прозвучал металл, и Брака проворно шмыгнула в дверь, ведущую с дощатого перехода вглубь каменного жилища князей Дин-Даголла.
- А ты не глупа, Игерна из Дин-Даголла, - медленно проговорил друид, разглядывая в упор княгиню, комкавшую край черного платка.
- Но, дочь моя… - растерянно начал Гиллабрайд.
- Молчите, святой отец, - холодно отрезала Игерна, и скотт умолк, сокрушённо качая головою.
Остальные созерцали творившееся в безмолвии, и, надо сказать, большинство - с облегчением. Мериддин внушал ужас - а многим, чтившим старые Силы Острова, и благоговейное преклонение. Но даже те, кто не верил в них - а таковых сейчас во дворе осталось немного, как было не поверить после явленного Мериддином могущества? - даже такие помнили, что кроме незримых Сил существуют тысячи Людей Красного Дракона. Те, кого освободил от гонений покойный Дукс Беллорум Амвросий, отменивший запрет Феодосия на почитание старых Богов и тем уравнявший их почитателей в правах с христианами. Это они, хлынув под знамена Амвросия, переломили удачу чужаков с востока. Это они расправлялись с пленными ютами, саксами, англами и вельтами с такой лютостью, что набеги из Ллогра почти прекратились. И это они, прошедшие горнило войны с чужаками, теперь были готовы жечь и убивать по первому слову, по движению клочковатой брови Морврана маб Авигдду, Мериддина Эмриса, первого из служителей Красного Змея. Отказав ему, Игерна лишилась бы верности едва ли не двух третей своих подданных. И что самое страшное, не всегда можно было сказать - кого именно.
Не все служители Ужасного Красного Дракона носят мантии из перьев и наколки в виде алых змей.
Вскоре всхлипывающая Брака вновь показалась из дверей, прижимая к объёмистой груди мирно посапывающий свёрток. Как ни удивительно, сын Игерны не проснулся даже от рёва друидовой глотки.
- Вот… вот малыш Арторий, госпожа… - выговорила толстуха трясущимся голосом, и, передав свёрток княгине, поспешно попятилась в сторону, вытирая глаза веснущатым предплечьем.
-Арторий? - презрительно спросил слуга Ужасного.
- Да, - отозвался, мрачнее мрачного, священник-скотт. - Арторием крещён он, ибо надеялись мы, что распашет он поле, расчищенное отцом его и государем Амвросием…
- Распашет! - осклабился Мериддин. - Крепким стальным плугом на ясеневой рукоятке вспашет он Остров! А сеять будем мы!
Он протянул долгопалые костистые пясти к Игерне. Но та не торопилась.
- Доволен ли ты, Мериддин Эмрис, прозванный Морвраном маб Авигдду? Кончится ли сегодня распря и немирье между Людьми Дракона и Дин-Даголлом? Всё ли ты и твой Хозяин получили от нас?
- Отдай мне ребёнка, Игерна, - нахмурил кустистые брови старый друид. - Отдай ребёнка и считай, что мир между нами восстановлен!
- Клянёшься ли ты в этом? - настойчиво повторила Игерна, поднимая лицо и бесстрашно устремляя взгляд серых глаз в лицо Мериддина.
- Да, клянусь! - нетерпеливо шевельнул бровью Мериддин. - Дубом, Тёрном и Ясенем, у которых приносят жертвы Господину - клянусь!
- Пусть твою клятву запомнит Земля и Небо, - Игерна бережно положила свёрток в огромные пясти друида - в них малыш казался котенком, лежа в двух пригоршнях, будто в люльке.
Глаза друида торжествующе вспыхнули.
- Арторий? Неееет… Что за чушь, называть владыку пахарем?! Артх-Утер - Медведь Ужасного, будет имя его! Он станет великим воителем и государем во имя Древних, и слава его прогремит над Островом, и над всеми землями людей, и над теми, что людям ещё неведомы!
От голоса страшного старика малыш всё же проснулся и закричал сердито и требовательно, но это, похоже, мало кто заметил, кроме вновь опустившей лицо Игерны и уткнувшейся в собственный рукав Браки.
- Артх Утер Вледигг! - провозгласил Мериддин, высоко подымая руки с кричащим в них младенцем, и очень многие повторили за ним:
- Артх Утер Вледигг!
Лицо друида пылало, будто костёр в ночь на Бель-Тайн. Он вдруг опустился на колени, сгорбился так, что полы пернатого плаща сошлись, скрыв малыша из глаз людей, черный капюшон будто сам заполз на седую голову, втянулись под него косы и пряди, утонула в перьях костяная фибула, воздух во дворе словно зазвенел - и черный пернатый ком взорвался черной стаей, на сей раз оглушительно, ликующе каркающей. Живая туча взмыла над стенами и кровлями Дин-Даголла и понеслась на восток.
В безмолвии провожали глазами живую тучу, так и не разразившуюся грозой над ними, люди Дин-Даголла. Огромное облегчение наполняло их - даже тех, кто хранил верность Ужасному Дракону. Тяжело смертному стоять перед друидом, трижды тяжело - перед друидом разгневанным, а уж когда это сам Мериддин, подобного которому не рождалось на Острове с давних пор - иначе б не видать было и места поставить ногу на наших берегах ни сассенахам, ни скоттам, ни римлянам, тлел по крытым камышам хижинам злой шепот - то и подавно. В общем, мало кто сейчас в княжеском дворе Дин-Даголла не чувствовал себя, будто его, со всеми чадами и домочадцами, пронесли над всеми царствами Аннуна, дав заглянуть в их бездны - и снова поставили на ласковую зелёную землю, под солнечный свет.
И все словно боялись поднять голову и посмотреть в лицо той, чья рука пронесла их над бездной, отвела от них ярость могущественнейшего чародея Острова - ценою собственного первенца.
- Дети мои, - в общем молчании негромкий печальный голос княгини Игерны слышал весь двор, все слуги и воины. - Беда миновала нас. Расходитесь к своим делам и не бойтесь.
Люди стали расходиться с двора, на прощание кланяясь хрупкой фигурке в чёрном. Вскоре, кроме воинов на постах и правительницы, на княжьем дворе Дин-Даголла остались только трое - трое не стеснявшихся глядеть на свою госпожу. Хотя, надо сказать, один из них всё же смотрел не на неё - бродил кругами по тому месту, где стоял друид, будто ища что-то на камнях. Присел, подобрал чёрное перо, повертел его перед глазами, воровато оглянулся на священника через покрытое меховым плащом плечо, и украдкой куснул кончик пера, задумчиво пожевал, сплюнул в солому. Вслед за плевком последовало и само перо, грек поднялся на ноги, отряхивая ладони.
Отец Гиллабрайд не оглядывался на философа. Он, стоя внизу, там, куда спустился, пытаясь силой креста и молитвы изгнать служителя Ужасного Великого Дракона, теперь смотрел наверх, на стоящую на деревянной галерее княгиню Игерну. Смотрел укоризненно и скорбно. А рядом с ним смотрел на свою госпожу Вирий Луп. Хмуро смотрел, и через крутой лоб Сына Волчицы пролегли угрюмые морщины.
Княгиня Игерна грустно улыбнулась римлянину и скотту.
- Подойдите сюда, мои советники, советники моего мужа, - печально и приветливо произнесла она. - И ты, добрый Гносеокл, гость с полудённых земель…
Грек встряхнулся, словно сбрасывая дрёму и поспешил вслед за поднимавшимися по деревянным ступенькам. Римлянин шагал первым, как обычно, прямой - и только опущенная голова в шлеме с красным гребнем выдавала охватившие его нелегкие думы. За ним, постарев за это утро лет на десять, тяжко поднимался отец Гуллабрайд, и тяжело покачивался крест на его шее борца или воина. Грек, с отсутствующими глазами, моргая и покусывая губу, был последним.
- Муж мой спрашивал вас и слушал ваши ответы, прежде чем решить, что делать, - негромко сказала княгиня Игерна вставшими перед нею советникам. - И я делала так же до сего дня. Сегодня сделала я… то, что сделала, не посоветовавшись с вами. И сегодня вы, если хотите, спрашивайте меня. А я - отвечу, если сумею, если дадут мне сил на то Пречистая и святые Божьи.
- Госпожа, - негромко начал Вирий Луп. - Не мне тебя судить, но только и римское во мне, и то, что принял я в сердце на этой земле - не могут принять сделанного тобою. Объясни, чтоб мог я понять, остаться ли мне и дальше под твоим кровом, или искать других краёв. Может, ты и поступила разумно, может, и судьба воинам и правителям судьбой и жизнью платить за спокойствие своей земли и своего народа - ну так делать это судьба взрослым мужам или хоть юношам, что в силу сами выбрать и понять свой долг, а не младенцам. И ты, госпожа… ты сегодня не просто отдала сына господина моего и твоего в руки вождя тех, кто его убил. Ты ни словом не возразила против его слов… против дикарской байки, будто то, от чего ценою своей жизни он защищал тебя, свершилось, будто ты стала наложницей зверя-бога этих краёв, будто ты зачала сына своего не от Горация… Горласа. Прошу, объясни.
- Дочь моя, - скорбно вступил скотт. - Может, и пристало царствующим жертвовать сынов своих - но не идолам, и не укреплению тьмы языческой. А ты… ты, вопреки учению Церкви, вопреки слову Божию, сегодня признала, будто нечистый дух, как в поганских байках, может зачинать в женщине, может порождать - жизнь. Жизнь, которой творец только Бог! Объяснись - что толкнуло тебя на такое?!
Игерна перевела глаза на грека. Тот, вопреки своему обыкновению, заговорил не сразу.
- Я недавно в ваших краях. Госпожа, - проговорил он очень тихо, глядя исподлобья. - Но если ты можешь объяснить то, чему я был свидетелем сегодня - прошу тебя, не оставляй меня в неведении, ибо оно мучительней для меня жажды и голода. До сего дня полагал я, что боги, и демоны, и колдовство, и сожительство плотского с неплотским - байки невежественной деревенщины, буквально, в скудоумии своём, понявшей иносказания жрецов. А сегодня… сегодня все мы увидели… - грек зажмурил глаза и потряс головой.
- Увидели то, что я не могу понять. Я всегда полагал, что мир разумен и соразмерен, и вот посреди белого дня я, разумный человек, не во сне и не в помрачении от винных паров или иных причин, своими собственными глазами, вижу, как птичья стая превратилась в человека, или кто он там - я уже не знаю… а потом опять в стаю. И ты, госпожа моя, ты, не невежественная селянка, а ты, читавшая Платона, Плотина, Порфирия, Прокла, Гермия - ты перед всеми признаешь, будто, как Олимпиада или Персефона, или Деметра…
Вирий прикрыл глаза, Гиллибрайд угрюмо зыркнул на философа, но тот ничего, казалось, не замечал.
-…Сочеталась с неким варварским Зевсом-Хтонием в облике змея, и зачала от него, как был зачат Дионис-Сабазий или Александр. Я… я буду благодарен любому, кто объяснит мне…
Грек всплеснул руками, опустил голову и умолк.
- Что ж… - негромко произнесла Игерна, глядя поверх голов стоящих перед нею мужчин. - Помните ли вы тот пир, с которого мой и ваш господин, Горлас маб Оуэн, вернулся в Думнонию и начал готовиться к войне с Людьми Дракона?
Трое советников переглянулись. Воспоминание было из тех, которое и захочешь - не позабудешь…