художник-трудяга
Первый, первый, я второй, проверка на вшивость. Если я пишу в журнал, то пока ещё духовно существую.
Попробую написать что-нибудь снова в духе своей специальности. Решила вспомнить детского иллюстратора Вторенко, который рисовал к Чуковскому. В прошлый раз я коротко выразилась о его манере, про повествовательность, излишество деталей, неспособность создать впечатление сильного движения или чувства. Хорошего почти не сказала, а он-то мне нравится. Просто у него Айболит неудачный. В сравнении с Айболитами, произведёнными художниками последних десятилетий, у Вторенко он, конечно, просто прелесть. Но не в сравнении, например, с героем Сутеева. Я бы сказала, что сутеевский Айболит мне больше по вкусу, не будь гуру я в этом вопросе, но поскольку я - гуру, то скажу, что он вообще в принципе лучший. Даже несмотря на то, что, работая над Чуковским, Сутеев бессовестно халтурил (смотри "Тараканище").
Сегодня я выбрала рисунок Вторенко к строчкам "И пришёл к Айболиту барбос: Меня курица клюнула в нос!". Вот что называется настоящий художник! Семья не доедает, считает дни до зарплаты, а он к двум несчастным строчкам целое полотно развернул. Здесь очень хорошо видно, как дробность мешает общему впечатлению. Вместе с барбосом к доктору спешат две птички. Одна обернулась, зазывает крылом и чирикаем, мол, сюда-сюда. Вторая птичка приняла серьёзный вид и тоже торопится. Но мы их диалога не замечаем - настолько мелки эти детали. Мы видим двух пёстрых птиц, "приклеенных" к пёстрому фону. "Приклеенных", потому что впечатление полёта у нас не складывается. Зато каков первый план! Грибов и трав разных, хоть садись изучай биологию. Теперь смотрите выше и левее. Если повезёт, разглядите прибитый к стволу дерева крохотный наличник над дуплом. Резной, расписной. И вот что, скажите, с ним картина краше стала? Или издательство доплатило? Семья, как помним, голодает, художник работает на совесть, то бишь за даром.
Когда, например, Васнецов увлекался всякими архитектурными завитушками (была у него такая прянично-теремная тематика), то у него это не казалось излишеством, всё было в стиле, всё органично. У него нагруженность декоративными деталями - художественный приём, который производит эффект, согласный замыслу, у Вторенко - тяга к повествовательности, привычка говорить больше того, что необходимо для создания образа.
Посмотрите на грязнулю из "Мойдодыра". Согласитесь, ведь кошка здесь лишняя. Хотя, на мой взгляд, сама по себе кошка и вяжется с общей картиной чего-то негигиеничного, но было бы всё-таки лучше без неё. Посмотрите, как здорово решён фон, как удачна поза мальчика. Он в расстерянности, от него всё убежало-ускакало, он брошен. Было бы лучше оставить только одну его фигуру, и тогда силуэт получился бы более выразительный, более "растерянный и одинокий".
Меня поразило насколько внимателен был сам Чуковский к своим иллюстраторам. Я читала его переписку с издательством. Сначала он мне показался просто придирой. Уж коли сам пишешь сказки одной левой, имей совесть - терпи леворуких художников. А он нет: тут уберите, там подправьте - и словечки, главное, как у заправского искусствоведа. "Динамизм", "тяготение к статичности", а вот ещё: "чарушинско-лебедевская манера". Чарушин и Лебедев - два прекрасных рисовальщика, их конёк - анималистические зарисовки ("Детки в клетке", например, или вот картинки я вставила в текст: "Тюпа" Чарушина и "Сказка о глупом мышонке" Лебедева), а минус, по мнению Чуковского, в отсутствии взаимодействия между персонажами, каждый из которых представлен в рисунке как бы сам по себе. Эта манера упоминалась Чуковским в связи с критикой иллюстраций Ярбусовой к "Путанице". Нет движения, нет ощущения "катастрафичности", всё застывшее, хотя по тексту море горит, всё вверх дном рушится.
Чуковский тоже был склонен разделять художников на тех, которые любуются частностями, и тех, которым интересно движение, то что связывает части картины в целое. Получается, что нам остаётся выбирать: либо мы получаем впечатление от картины в целом, но подходя к ней близко, ничего в ней не находим, либо наслаждаемся ей только вблизи, а отходя дальше, теряем из вида. У меня у самой напрашивался этот вывод, когда я писала о рисунке Елисеева к строчкам "А приехал я назад, а приехал в Ленинград!" из "Рассеянного". Зачем такому художнику, как Елисеев, браться за панорамный вид?! В целом картинка, как обои, плоская и дробная, а в деталях скучна, глазу не за что зацепиться. Не в елисеевской это манере мелочи выписывать.
Вот тут, наконец, и настал тот подходящий случай, когда можно похвалить Вторенко без всяких "но". Взгляните на рисунок к строчкам "И сейчас же щётки, щётки..." из "Мойдодыра". Художник, оставаясь верным своей манере (здесь мы различим мочалку, черепаховый гребень, стальные ножницы, мыло двух видов, щётки трёх видов и четырёх видов посуду, что, между прочим без всяких шуток, действительно интересно ребёнку), сумел передать то, что мы называем головомойкой, не столько даже в буквальном смысле (головомойка значит мыть голову), сколько в официальном, словарном, значении слова (то есть взбучка). Всё закружилось, щётки налетели, вода со всех сторон потоками льётся, мальчик, того и гляди, перевернётся вверх тормашками. Чуковский бы остался доволен.