Рождественские сказки. 3
Жил да был старик. У него была целая гора сокровищ, и все они лежали в сундуках, а сундуки стояли в подвале высоченного дома. Дом стоял в глубине двора, за крепкими коваными воротами, никто из горожан не был туда приглашен ни разу, только в контору, если у старика с ними были какие-то дела. Никто и никогда не слышал от него участливого слова, дети боялись его и даже его кареты, городские кумушки, и старухи, и молодицы, поговаривали, что вместо сердца у этого старика был кусок ледяной смолы. Но однажды старик велел своему слуге пойти и купить игрушек и сластей, а потом отослал его к лучшей швее, чтобы та сшила детское платье, теплое, добротное и удобное, на мальчика пяти лет. Весь город диву дался, слухи носились один другого страннее. А потом старик сел в свою карету и уехал, когда же он вернулся, то привез с собой дитя, тихое, маленькое и невзрачное. Дитя жалось в углу кареты и тискало в руках большого деревянного солдата.
На следующее утро кухарка и слуга вскользь упомянули знакомым слугам и кухаркам, что их хозяин из милосердия пригрел у себя троюродного внучатого племянника, сиротку, чтоб дать тому приличное воспитание и тепло родного дома. В городе посудачили еще немного, но скоро успокоились. Звали мальчика Филиусом, и старик пекся о нем, как о родном сыне, по крайней мере, так говорила кухарка. Для него покупали лучшую еду, игрушки, к нему собирались нанять учителей. Иногда его выводили гулять, вели за ручку, он шел рядом со слугой, молча, не хныкая и не смеясь, не подпрыгивая и не озираясь по сторонам, как обычно для детей его возраста. Пройдя по улице вверх, до главной площади, или спустившись вниз, до каменного моста, слуга и мальчик возвращались в дом, за ними запиралась тяжкая дверь, отделяя шумный мир живых от мертвого покоя внутри стариковского дома. «Да он у вас хоть шалит когда или плачет? Что же за ребенок, как кукла восковая!» - спрашивали у кухарки любопытные кумушки. Но кухарка гордо роняла им, что молодой Филиус мальчик отменного воспитания, хотя и у него случаются шалости, даже пришлось его однажды разбранить за разбитый бокал.
Через два года юного Филиуса отправили в пансион, где должны были научить всяким наукам. Но человек предполагает, а Господь располагает, в пансионе внезапно начался мор, и Филиус скончался среди прочих малолетних болящих. Старик был неутешен, и вскоре вновь принял на воспитание малолетнего сироту, отчасти напоминавшего его дорогого внучатого племянника. Мальчика звали Сальвус, он перешел под опеку почтенного старого господина за малую мзду, о чем, конечно, не подозревал, жил в комнате Филиуса, носил одежду Филиуса, в коробках лежали их общие игрушки. Иногда казалось, что всем в доме было безразлично, как зовут ребенка, которого поселили здесь -- Сальвус, Филиус или как-нибудь еще.
Раз в неделю мальчика отводили к его воспитателю и благодетелю, тот задавал ему несколько вопросов, гладил по голове старческой холодной рукой и отпускал с миром. Всякий раз после аудиенции Сальвуса отправляли со слугой гулять, и всякий раз, встречая кого-нибудь из горожан, мальчик робел и замыкался, потому что ловил на себе любопытный взгляд чужого человека, и этот взгляд пронзал его насквозь. Казалось, каждый встречный впивался в него глазами, пытаясь узнать, что же это за существо, как к нему относиться, какой вред можно ему причинить или от него ожидать. Но старик велел, чтобы Сальвуса выводили на прогулки по городу, и мальчик твердо знал: это для того, чтобы город привыкал. Потому что однажды юный Сальвус станет наследником и преемником старого господина, и тогда несносным гордецам и сплетникам придется поприжаться. Они еще придут к нему на поклон и будут томиться у него в коридоре, а он неторопливо допьет чай и лишь после этого милостиво кивнет им: проходите, дорогие гости, я душевно рад вам.
Пожалуй, трудно сказать, о чем и как мечтал мальчик, предоставленный сам себе, мучила ли его тень предшественника, чья нелепая смерть так изменила его собственную судьбу. День за днем он проводил в одиночестве, прерываемым лишь изредка, а когда наступала ночь, ложился спать и старался заснуть поскорее, послушно подложив руки под щеку, без уговоров и без просьбы еще минуточку поиграть. По ночам ему снился таинственный сад. Деревья смыкались где-то высоко над ним в дымчато-лиловом непроглядном сумраке, их кроны складывались из бесчисленных самоцветов и завихривались сами в себя. Большие белые цветы с острыми лепестками, Сальвус не знал, как они называются, качались на стеблях, сон был полон шелеста, шуршания и странного сумрачного света. Никогда раньше ребенку не снились такие сны, только здесь, в доме старика-благодетеля. Изредка из глубины сада к нему приходило существо, которое было прекраснее всех прочих зверей, его крылья переливались, как драгоценное пламя, он передвигался, не касаясь земли, всегда среди густой травы, и трава под ним не пригибалась. Сперва таинственное животное лишь мелькало вдали между невыносимо-высокими деревьями, и Сальвус скорее боялся его, чудесного хозяина ночного сада. Но с каждым разом оно подходило все ближе, и вскоре можно было разглядеть кованую ювелирную чешую, на которой почивала радуга. Длинный прищур глаз, всегда полуприкрытых, придавал лику змеезверя выражение пленительной лукавой иронии, плотные крылья без перьев были дивно обрисованы, и мальчик во сне гладил воздух, повторяя их контуры. Доходя до некоей незримой черты, змеезверь истаивал в сумраке, и мальчик просыпался, содрогаясь в сладких спазмах, почти рыдая. Каким-то странным образом он понял, что старик ведает о волшебном саде, вход в который сокрыт в детской спальне приемыша. Сальвус ясно увидел это в глазах старика и почувствовал себя сообщником собственного благодетеля. Слуги не знали, это было ясно, их не принимали под блаженную сень лилового самоцветного неба.
Приближалась зима, и однажды старик прикоснулся ко лбу Сальвуса узкими бескровными губами и сказал, что приходит время, когда его дорогое дитя выйдет в большой мир. Уж подобрана и оплачена хорошая школа для него, сейчас хозяин сам лично съездит туда, чтобы проверить, все ли там в порядке, и вскоре Сальвус отправится учиться, а после, выучившись и став сильным и мудрым, аки змий, вернется в этот дом, и они уже никогда не разлучатся. Скажи мне, мальчик, перед разлукой что бы ты пожелал в подарок за свое примерное поведение? Говори не стесняясь. И тогда, уверенный, что его дерзость будет понята правильно и прощена, Сальвус поднял глаза и не обинуясь сказал: "Я хочу попасть в ваш сад". Старик усмехнулся, кивнул и велел после обеда отвести молодого Сальвуса в оранжерею и не препятствовать, если тому захочется покушать любых фруктов с любого дерева. Вскоре его карета загрохотала по двору и выкатилась за кованые ворота.
В эту ночь мальчик долго не спал, кусая губы, чуть не плача от стыда и горя, вновь и вновь переживая свой позор. Во всем он винил лишь себя и свою несдержанность. Но отчего же хозяин, благодетель, так жестоко его предал, насмеялся над ним перед всеми? Так и заснул, и приснился ему пустой дом, когда-то теплый, уютный и живой, но сейчас холодный, покрытый замерзшей пылью и паутиной. По дому ходил человек с метлой, шаркая голыми прутьями тут и там. Дойдя до Сальвуса, он бесцеремонно развернул мальчика к себе и велел ему срочно уходить. "Откуда? Это же сон, вы же мне снитесь," - удивился тот. "Дурак ты, дурак и есть, - отозвался метельщик. - Уходи от него, не поддавайся ему, когда он дойдет до тебя и заглянет в глаза, помрешь ведь, дурак!" Сальвиус хотел вспылить, закричать, ударить гадкого метельщика, но тот внезапно сел на какой-то ящик и сразу стал меньше ростом. "Ты и вправду маловат еще, доверчив, как щенок. Но это ничего. Сердце чистое, пока есть, это добро, это хорошо. И в беду введет, и из беды выведет. Запомни: если еще раз там очутишься, не позволяй ему до тебя дотрагиваться. А чтоб ты мне поверил, еще попробуй сорвать белый цвет и сжать его в правой руке. И вот еще что держи, ладно уж". Тут метельщик нагнулся и отломил от метлы тонехонький прутик, пыльный и ободранный о жесткие каменные плиты. Сальвус обернулся и очутился в саду. По бесстрастному лиловому небу стремительно неслась кисея черных облаков. Пахло странно и тревожно, деревья перезванивались в гулкой вышине, их листва вспыхивала, как витражи. Умоляя кого-то неведомого, забытого, чтобы змеезверь не успел появиться и увидеть его, вора и маловера, мальчик схватил за горло-стебель огромный и сладостный белый колокольчик и стиснул его, что было сил, рванул на себя и проснулся. В ладони его сочилась вонючей гнильцой какая-то бурая гадость на тонкой вялой жилке. Сальвус вытер ладошку о простыню и заплакал.
Теперь, когда приходил вечер, мальчик никак не мог заставить себя лечь в постель. Сад и манил его, и пугал до смерти. Он боялся даже не того, что во сне будет наказан за гибель белого цветка. Но чем сильнее раньше Сальвус желал увидеть дивного змеезверя, тем более он страшился теперь, вспомнив, что тот подошел к нему совсем вплотную, на расстоянии всего лишь вытянутой руки. Три дня мальчик почти не спал, погружаясь в полудрему и вскакивая в ужасе. Три дня он беспощадно колол себя булавкой, подкладывал в постель доски, щепки, твердые игрушки и коробочки, чтобы только не попасть в сад змеезверя, слишком уж сильно поразили его слова метельщика и отвратительное превращение белого цветка. Наконец, уже почти сходя с ума от недосыпания, сквозь горячечный песок в воспаленных глазах, Сальвус услышал плеск ручья, резкое шуршание метлы и строгий голос: "Ты это прекращай! Без сна обезумеешь, тут-то он тебя и схватит". "Кто он такой? И кто вы такой?" - прошептал Сальвус то ли во сне, то ли наяву. "Воот! - улыбнулся метельщик. - Ты вот сразу видно, паренек смышленый. Не то что прочие, те подурее были, все умниками себя считали великими. Я Герасим, ангел здешний. А ты, малыш, купленный сирота, малая жертва, вас таких по паре за ассарий продают. В саду-то этом самоцветном понятно, кто заправляет. Сволочь эта, и Хозяин его!" И долго еще говорили проданный сирота Сальвус и ангел-метельщик, и постепенно душа Сальвуса оттаивала, освобождалась от горя и ужаса предательства, наполняясь взамен легкой смешливой радостью. А когда Сальвус проснулся, давно уже встало солнце и сияло сквозь тусклые стекла окна.
В эту ночь он уснул спокойно, очнулся среди негнущейся травы и бесконечных деревьев под плоским небом, и понял, что обречен. Змеезверь стоял рядом с ним и протягивал к нему точеную треугольную голову. Он был прекрасен. У сироты Сальвуса защемило сердце от ошеломительной его красоты. Тонкая и горькая усмешка трогала змеиные уста, в гордой посадке головы скорбь сливалась с гордостью, вознеся изящную и хрупкую шею, змеезверь потянулся к Сальвусу, как к другу и защитнику. Но все же что-то мешало обнять кроткого змеезверя, что-то мучило и неприятно кололо. "Скажи, за сколько меня купили? Ассарий - это много?" - спросил Сальвус. Змей отдернул голову и отшатнулся. "Нет, - ответил Герасим, - очень это мало. По-вашему это вроде будет полкопейки". Змей зашипел и повернулся к метельщику в бессильной ярости. "Нет уж, - усмехнулся тот. - И ты тут, и я тут, и мальчик тут. Ты его при мне не коснешься". "И ты тоже, - вдруг обронил змеезверь. - Суд так суд. Скажи, Сальвус, ты же хотел ко мне? Я слышал тебя ночь за ночью, я шел на твой голос. Прости, что так медлил. Мне не давали идти быстрее. Я рассказал бы тебе все. Моему саду так нужен садовник, а мне так необходим ты! Ты бы стал первым и любимейшим из моих учеников и сыновей. Не твой старик, который купил тебя, чтобы убить! Только ты! Ты звал меня, и я пришел на твой голос!" И когда он говорил, за словами его вставало: "не покидай меня, спаси меня, если ты уйдешь, то убьешь меня!".
Герасим млечно светился в сумраке. "Малыш, вспомни белый цвет. Филиус слышал то же, а до него были и другие, и это правда!". Сальвус беспомощно обернулся, белые цветы отпрянули от него, лиловый сумрак сгустился. В стволах деревьев замерцали витражи, ветки касались друг друга с сухим каменным стуком. Будто бы собиралась гроза, но над этим садом она собиралась постоянно. "Разве у меня не красиво? - мягко улыбнулся змеезверь. - Разве у меня не прекраснее, чем где бы то ни было? Твой хозяин поехал не в школу. Он поехал готовить алтарь, чтобы убить тебя, как убил уже девять мальчиков, но я накажу его раньше, чем он успеет причинить тебе хоть малый вред. Хочешь сам отомстить ему? Филиуса, вот его спасти я не успел..." "А как меня должны были убить?" - спросил Сальвус, дрожа как от озноба. "Не надо об этом. Я не позволю никому обидеть тебя!" - качнул головой дракон. "Вырезали бы сердце, малыш. Живое взамен ледяного, из драконьего зимнего пламени. Когда зимний змей, которого победил святой Мартин-пастух, изблевал свое последнее ледяное пламя, оно застыло и разбилось на тысячу кусков, один из них и покоился в жесткой груди богатого старика. Тех девятерых принесли на алтаре в жертву змеезверю. Они ему поверили, бедняги, до последнего надеялись сами убить своего хозяина и завладеть его богатством". Сальвус помолчал и спросил: "Герасим, а кем я буду, если вернусь?" Ангел-метельщик ясно и отчетливо произнес: "Ты будешь нищим, перстью земной, жить подаянием, повиноваться и сеять на поле Господнем под солнцем правды". Сальвус посмотрел на сверкающие самоцветы, на витражи, где горели драконы и химеры, на острые края цветов, мерцающие синим светом молний и сказал: "Я хочу, где солнце!"
Ледяное сердце старика остановилось внезапно, прямо в дороге. Слуга, привезший его в город, открыл карету и увидел скрюченный почерневший труп. Труп был настолько страшен, что слуги предпочли бежать, вознаградив себя за труды из имущества прежнего хозяина. Никто в городе не мог поверить, что тот умер, старик казался вечным. Все его движимое и недвижимое имущество унаследовал троюродный племянник, сам человек не первой молодости. Судьбой мальчишки-сироты, стариковой игрушки для черт знает каких грязных утех, никто не озаботился. Говорят, когда он вырос, то стал бродячим монахом.