Предосенняя грусть (погодой навеяна)
И вот он приходит к ней, садится на пол и говорит:
"Вроде бы жив еще, но внутри уже не болит.
Пустота такая, как будто все выжжено, обесточено.
Поселилось в груди холодное, липкое одиночество.
Что-то важное вырвали, что-то ценное-не добавили.
Умоляю, спаси меня, полечи меня, поотмаливай!"
А она улыбается ласково и спокойно, мол, не кричи.
Это не я тебя убивала, почему мне тебя лечить?
Это не я тебя, мой хороший, заживо хоронила…
Впрочем, я виновата конечно больше - я же тебя любила,
А такое, как правило, помнят и не прощают.
Оставайся, ты знаешь, где хлеб, где сыр. Выпей чаю.
А потом будет ночь и вино в бокалах,
Молча за руку брать друг друга - уже немало,
И не много, ты знаешь, у них никакого «дальше»
Это просто усталость от злой, безразличной фальши.
Вот встречаются раз в эпоху, обнимаются «сколько лет!»
У самих - от любви - прививка.
А к смерти - иммунитет.
(с) Наташа Чабаевская
"Вроде бы жив еще, но внутри уже не болит.
Пустота такая, как будто все выжжено, обесточено.
Поселилось в груди холодное, липкое одиночество.
Что-то важное вырвали, что-то ценное-не добавили.
Умоляю, спаси меня, полечи меня, поотмаливай!"
А она улыбается ласково и спокойно, мол, не кричи.
Это не я тебя убивала, почему мне тебя лечить?
Это не я тебя, мой хороший, заживо хоронила…
Впрочем, я виновата конечно больше - я же тебя любила,
А такое, как правило, помнят и не прощают.
Оставайся, ты знаешь, где хлеб, где сыр. Выпей чаю.
А потом будет ночь и вино в бокалах,
Молча за руку брать друг друга - уже немало,
И не много, ты знаешь, у них никакого «дальше»
Это просто усталость от злой, безразличной фальши.
Вот встречаются раз в эпоху, обнимаются «сколько лет!»
У самих - от любви - прививка.
А к смерти - иммунитет.
(с) Наташа Чабаевская