(no subject)
Керогазов
Пессимистическая комедия
памяти ОБЭРИУ,
ему же и подражание (современное)
Акт первый, он же второй
На трибуну выходит лектор, изображающий автора, и долго объясняет,
почему немеркнущее наследие тайного общества чинарей до сих пор
актуально, хотя и непроявлено. Если при этом зал начинает
скандировать «Рыков - Борман - Керогазов!», то лектор, он же автор,
считает свою задачу выполненной, и все молча расходятся по домам,
предварительно по одному расписываясь в журнале посещаемости.
Если нет, то начинается Акт третий.
Акт третий
Смуров и Чересседельников сидят за столом и закусывают луком.
На столе лежит Керогазов. Его глаза закрыты.
Керогазов (глухо бормоча, не открывая глаз)
Поднимите мне веки.
Оторвите мне руки.
Отворите мне реки.
Расстегните мне брюки.
Сотворите мя мертва.
Умертвите ми уды.
Принесите мне в жертву
мои тайные руды.
Чересседельников.
Перед тем, как мы приступим
к расчленению сего,
пусть расскажет, в чем преступен
он, по мнению его.
Он всему виною в мире,
он пуруша, он гордон,
уж душа его в ОВИРе
просит ксиву за кордон.
Посему, Нулёв и Смуров,
занесите в протокол -
сколько их, лосей и туров,
мы отправили в раскол.
На колу висит мочало,
на плацу висит майор -
всем им купно от начала
предначертан приговор.
Смуров вытирает рот рукавом и достает из широких штанин «Макарова».
Целится в Керогазова, но Чересседельников рукой показывает, чтобы
Смуров опустил свой прибор. Что тот и делает. Керогазов медленно
открывает глаза. Его зрачки вращаются.
Смуров.
Ты зачем, Керогазов, стрелял в царя?
Керогазов.
Не стрелял я - стрелял я в царя зазря.
Смуров.
Ты зачем, Керогазов, летал в Форос?
Керогазов.
Не летал я - летал в тот Форос матрос.
Смуров.
Ты зачем, Керогазов, взрывал дома?
Керогазов.
Не взрывал я - взрывала дома сама.
Чересседельников.
Да, логика здесь безукоризненная, но все это надо еще
как следует проверить.
Быть может, это правда,
быть может, это нет,
как Истра, как Непрядва,
как яблоко ранет,
(пускает слезу)
как мы ходили в школу,
как юность к нам пришла,
как долу гнется полу -
забытая ветла,
как ветерком по роже,
как дева в неглиже,
как тот, который все же,
когда его уже.
Впрочем, я, кажется, прослезился чрезмерно. Так нельзя.
Начинайте, Смуров.
Смуров берет в руки топор, отрубает Керогазову руки, ноги, уши,
короче, совершает над ним известную китайскую казнь, которая
называется «Человек-свинья». Переполненный неизъяснимой
радостью, он машет руками.
Смуров.
Я, Смуров, летаю, как Птицын,
под верхней, над нижней водой.
Напишет о том Солженицын,
Маккартни споет молодой.
В окне потрясет неприлично
орудием злой демиург,
И Путин объявит публично,
о том, что настал петербург.
Керогазов шевелится.
Чересседельников.
Все это верно, Смуров, но, похоже, Керогазов жив.
Смуров.
Не может такого быть. Я сам рассек его на части.
Чересседельников.
Ты сам рассек его на части.
Я это видел хорошо.
Но то, увы, не в нашей власти,
из них кто выживет ишо.
Моя бы воля, всех их я бы
трансцендентировал давно.
А то в глазах все крабы, крабы...
Все, как не помню, где, черно...
Смуров.
Это что же, Керогазов, значит, жив?
Чересседельников.
Нет.
Смуров.
А что с ним?
Чересседельников.
Он жив. Вот, шевелится.
Смуров.
А зачем же тогда говорить, что он жив?
Чересседельников.
Я этого не говорю, я говорю только, что он жив.
Смуров (обиженно).
Значит, я зря старался.
Чересседельников.
Нет, не зря. Это не Керогазов.
Смуров.
А кто?
Чересседельников.
Керогазов.
Смуров (с надеждой и тревогой)
Ах, вот оно что? Тогда пусть расскажет, как он стал Керогазовым.
Начинайте, Керогазов.
Керогазов, он же Керогазов.
Я был и буду Керогазов -
во всех веках, во всех мipax.
О том есть множество указов -
они в лесах и на горах,
в полях и реках, ветках, птицах,
девицах, съевших белены.
Мы притча в нóздрех и языцех
и к вечну причту причтены.
Летят ли в небе самолеты,
идет ли Петя-пионер -
-- Жив Керогазов! - рявкнет кто-то.
-- Жив, жив! - из всех ответят сфер.
Неуязвим и неизменен
для пуль внесверхнебытия,
внесверхповсюдувневременен,
как та и тот, как ты и я.
Смуров (уже без надежды, но еще с тревогой, перерастающей в ужас)
Неужели мы все провалили?
Чересседельников.
Ни в коем случае. Дело в том, что он неуничтожаем.
Смуров.
Но в таком случае их скоро будет много?
Чересседельников.
Боюсь, что да. Их скоро будет много
(начинает дирижировать).
Смуров и Чересседельников (оба вместе)
Их скоро будет много.
Их скоро будет много.
Их будет очень много.
Их будет по края.
Как это ни убого,
как гога ни магога -
им всем одна дорога -
мультипликация.
Керогазов (приподымаясь)
Я распространюсь во все мipы.
Буду славен я во всех эпохах.
Видите - вразнос пошли костры,
запылали кости кабысдоха...
Ворон прилетит и улетит,
волк прискачет, съест по ходу ногу,
и напишет сумрачный пиит:
«Выхожу один я на берлогу».
Чересседельников.
Так это мотня какая-то получается. Кто же ты и откуда, Керогазов?
Скажи нам, зеленый, скажи, не тая.
Керогазов.
Я, конечно, Керогазов,
Керогазов, Керога,
сброшен в ров со всех КАМАЗов,
на панель под шлеп-нога.
Есть я в каждом лазарете,
есть на клюве у корба,
я ценней всего на свете
и не стою ни боба.
Не отселе, не доселе -
я повсюду, я нигде -
я в грибе, в гробу, в борделе,
в ФСБ и в МВД.
Дворкин сам не дует в уси,
на меня подъяв метлу.
Но со мной придет Маруся,
мной полакомить желу.
И в метро, фазанов жýя,
как потомок Меровé,
самурайский меч держу я
с арбалетом в рукаве.
Чересседельников (удивленно, как ребенок).
А это вообще клиника.
Смуров.
Да, клиника.
Чересседельников.
Ганнушкина.
Смуров.
Да, Ганнушкина. Или Столбые Грибы.
Чересседельников.
Так или иначе, все это совершенно невозможно.
Смуров.
Да, действительно, совершенно невозможно.
Чересседельников.
Это не просто невозможно, это невозможно по определению.
Смуров.
Да, по определению.
Чересседельников и Смуров (оба вместе, в унисон, ускоряя темп).
По определению.
По определению.
По определению.
По определе.
Это повеление.
Это повеление.
Это повеление
ездить безбиле.
Надо ли печалиться?
Надо ли печалиться?
Надо ли печалиться?
Надо ли печа?
Это не кончается.
Это не кончается.
Это не кончается.
Просит кирпича.
Чтоб не пропасть поодиночке, берутся за руки и танцуют под
музыку современника Вивальди, итальянского композитора
Монтеверди (или Корелли). Музыка повсюду - над землей, под
землей, над водой, под водой, над небом, под небом, в облаках,
в душе - словом, повсюду, хрен ей в дышло.
Керогазов сидит на полу и вращает зрачками. В руке у него «Макаров»,
он же «Калашников», он же самурайский меч, он же арбалет.
Входит Путин.
2003.
Пессимистическая комедия
памяти ОБЭРИУ,
ему же и подражание (современное)
Акт первый, он же второй
На трибуну выходит лектор, изображающий автора, и долго объясняет,
почему немеркнущее наследие тайного общества чинарей до сих пор
актуально, хотя и непроявлено. Если при этом зал начинает
скандировать «Рыков - Борман - Керогазов!», то лектор, он же автор,
считает свою задачу выполненной, и все молча расходятся по домам,
предварительно по одному расписываясь в журнале посещаемости.
Если нет, то начинается Акт третий.
Акт третий
Смуров и Чересседельников сидят за столом и закусывают луком.
На столе лежит Керогазов. Его глаза закрыты.
Керогазов (глухо бормоча, не открывая глаз)
Поднимите мне веки.
Оторвите мне руки.
Отворите мне реки.
Расстегните мне брюки.
Сотворите мя мертва.
Умертвите ми уды.
Принесите мне в жертву
мои тайные руды.
Чересседельников.
Перед тем, как мы приступим
к расчленению сего,
пусть расскажет, в чем преступен
он, по мнению его.
Он всему виною в мире,
он пуруша, он гордон,
уж душа его в ОВИРе
просит ксиву за кордон.
Посему, Нулёв и Смуров,
занесите в протокол -
сколько их, лосей и туров,
мы отправили в раскол.
На колу висит мочало,
на плацу висит майор -
всем им купно от начала
предначертан приговор.
Смуров вытирает рот рукавом и достает из широких штанин «Макарова».
Целится в Керогазова, но Чересседельников рукой показывает, чтобы
Смуров опустил свой прибор. Что тот и делает. Керогазов медленно
открывает глаза. Его зрачки вращаются.
Смуров.
Ты зачем, Керогазов, стрелял в царя?
Керогазов.
Не стрелял я - стрелял я в царя зазря.
Смуров.
Ты зачем, Керогазов, летал в Форос?
Керогазов.
Не летал я - летал в тот Форос матрос.
Смуров.
Ты зачем, Керогазов, взрывал дома?
Керогазов.
Не взрывал я - взрывала дома сама.
Чересседельников.
Да, логика здесь безукоризненная, но все это надо еще
как следует проверить.
Быть может, это правда,
быть может, это нет,
как Истра, как Непрядва,
как яблоко ранет,
(пускает слезу)
как мы ходили в школу,
как юность к нам пришла,
как долу гнется полу -
забытая ветла,
как ветерком по роже,
как дева в неглиже,
как тот, который все же,
когда его уже.
Впрочем, я, кажется, прослезился чрезмерно. Так нельзя.
Начинайте, Смуров.
Смуров берет в руки топор, отрубает Керогазову руки, ноги, уши,
короче, совершает над ним известную китайскую казнь, которая
называется «Человек-свинья». Переполненный неизъяснимой
радостью, он машет руками.
Смуров.
Я, Смуров, летаю, как Птицын,
под верхней, над нижней водой.
Напишет о том Солженицын,
Маккартни споет молодой.
В окне потрясет неприлично
орудием злой демиург,
И Путин объявит публично,
о том, что настал петербург.
Керогазов шевелится.
Чересседельников.
Все это верно, Смуров, но, похоже, Керогазов жив.
Смуров.
Не может такого быть. Я сам рассек его на части.
Чересседельников.
Ты сам рассек его на части.
Я это видел хорошо.
Но то, увы, не в нашей власти,
из них кто выживет ишо.
Моя бы воля, всех их я бы
трансцендентировал давно.
А то в глазах все крабы, крабы...
Все, как не помню, где, черно...
Смуров.
Это что же, Керогазов, значит, жив?
Чересседельников.
Нет.
Смуров.
А что с ним?
Чересседельников.
Он жив. Вот, шевелится.
Смуров.
А зачем же тогда говорить, что он жив?
Чересседельников.
Я этого не говорю, я говорю только, что он жив.
Смуров (обиженно).
Значит, я зря старался.
Чересседельников.
Нет, не зря. Это не Керогазов.
Смуров.
А кто?
Чересседельников.
Керогазов.
Смуров (с надеждой и тревогой)
Ах, вот оно что? Тогда пусть расскажет, как он стал Керогазовым.
Начинайте, Керогазов.
Керогазов, он же Керогазов.
Я был и буду Керогазов -
во всех веках, во всех мipax.
О том есть множество указов -
они в лесах и на горах,
в полях и реках, ветках, птицах,
девицах, съевших белены.
Мы притча в нóздрех и языцех
и к вечну причту причтены.
Летят ли в небе самолеты,
идет ли Петя-пионер -
-- Жив Керогазов! - рявкнет кто-то.
-- Жив, жив! - из всех ответят сфер.
Неуязвим и неизменен
для пуль внесверхнебытия,
внесверхповсюдувневременен,
как та и тот, как ты и я.
Смуров (уже без надежды, но еще с тревогой, перерастающей в ужас)
Неужели мы все провалили?
Чересседельников.
Ни в коем случае. Дело в том, что он неуничтожаем.
Смуров.
Но в таком случае их скоро будет много?
Чересседельников.
Боюсь, что да. Их скоро будет много
(начинает дирижировать).
Смуров и Чересседельников (оба вместе)
Их скоро будет много.
Их скоро будет много.
Их будет очень много.
Их будет по края.
Как это ни убого,
как гога ни магога -
им всем одна дорога -
мультипликация.
Керогазов (приподымаясь)
Я распространюсь во все мipы.
Буду славен я во всех эпохах.
Видите - вразнос пошли костры,
запылали кости кабысдоха...
Ворон прилетит и улетит,
волк прискачет, съест по ходу ногу,
и напишет сумрачный пиит:
«Выхожу один я на берлогу».
Чересседельников.
Так это мотня какая-то получается. Кто же ты и откуда, Керогазов?
Скажи нам, зеленый, скажи, не тая.
Керогазов.
Я, конечно, Керогазов,
Керогазов, Керога,
сброшен в ров со всех КАМАЗов,
на панель под шлеп-нога.
Есть я в каждом лазарете,
есть на клюве у корба,
я ценней всего на свете
и не стою ни боба.
Не отселе, не доселе -
я повсюду, я нигде -
я в грибе, в гробу, в борделе,
в ФСБ и в МВД.
Дворкин сам не дует в уси,
на меня подъяв метлу.
Но со мной придет Маруся,
мной полакомить желу.
И в метро, фазанов жýя,
как потомок Меровé,
самурайский меч держу я
с арбалетом в рукаве.
Чересседельников (удивленно, как ребенок).
А это вообще клиника.
Смуров.
Да, клиника.
Чересседельников.
Ганнушкина.
Смуров.
Да, Ганнушкина. Или Столбые Грибы.
Чересседельников.
Так или иначе, все это совершенно невозможно.
Смуров.
Да, действительно, совершенно невозможно.
Чересседельников.
Это не просто невозможно, это невозможно по определению.
Смуров.
Да, по определению.
Чересседельников и Смуров (оба вместе, в унисон, ускоряя темп).
По определению.
По определению.
По определению.
По определе.
Это повеление.
Это повеление.
Это повеление
ездить безбиле.
Надо ли печалиться?
Надо ли печалиться?
Надо ли печалиться?
Надо ли печа?
Это не кончается.
Это не кончается.
Это не кончается.
Просит кирпича.
Чтоб не пропасть поодиночке, берутся за руки и танцуют под
музыку современника Вивальди, итальянского композитора
Монтеверди (или Корелли). Музыка повсюду - над землей, под
землей, над водой, под водой, над небом, под небом, в облаках,
в душе - словом, повсюду, хрен ей в дышло.
Керогазов сидит на полу и вращает зрачками. В руке у него «Макаров»,
он же «Калашников», он же самурайский меч, он же арбалет.
Входит Путин.
2003.