(no subject)
Он называл это «игрой в прятки с ветром». Он целовал меня в ложбинку под шеей, которую называют иногда бумажной свадьбой, и вытаскивал шпильки из моих волос. И тогда начиналась игра. Иногда такое называют «Сладко, как клёванные птицами черешни», иногда «вишнёвый сок с ладошки»… в разной литературе по разному. Это ягодно-тягучее, мягкое, гибкое, со стоном ощущение оно как невесомое тканевое покрывало на теле. Оно оставалось долго потом, после того как он целовал меня в плече и провожал домой. Оно иногда приходило вне кровати - когда он заплетал мне косу, или дарил идеальные black baccarat розы, или когда читал мне вслух скандинавские сказки. Он весь был такой вот густой и терпкий, и тяжелый и жаркий. Он учил меня любить затяжные выдохи, и предпочитать их коротким громким вдохам.
Он трижды разбивал моё сердце, был негодяем из негодяев, и наверняка остается таковым до сих пор. Он учил меня спелости. Во взглядах, в понимании ролей в обществе и построении мира, в сотворении своих поступков. Он пытался привить мне спелость в принятии решений, но не вышло. Он выращивал меня, как идеальную black baccarat розу. Что у него получилось - судить не мне. Но так или иначе я теперь прививаю кому-то другому вот эту «клеванную птицами черешню», вот эту тянущуюся ласку «вишнёвого сока с ладошки»…
Это обязательный порядок вещей? Хочу я спросить у него. Ты знал, что так будет? Хочу я зарычать в его наглую ухмылку упираясь взглядом.
Все кто хороши в чем-то - чьи то бракованные бездушные скульптуры из мифа о Пигмалионе. Но все ли обречены на дальнейшее созидание скульптур? ( или даже скульптурных групп с архитектурными излишествами…)