(no subject)
Я рву на нём одежду - его грудь усыпана веснушками - очень белая кожа и я вижу, как наливаются синяки, там, где я стискиваю его запястья - багровая чернота словно растекается под моими пальцами. Тот обороняется с поразительной яростью и одерживает верх, в тот момент, когда мне открывается - да ведь он тоже понимает, что не в любострастии дело! - тот - во мне - не замечает его тела, он углядел что-то мне недоступное, что-то... Он видит следы соприкосновения с пламенем бога - ожог, невидимый ни для кого, кто наделён обычными глазами. И ещё - залеченное увечье. Невозможное исцеление, учитывая характер травмы. Но я… я, - переживая его ошеломлённое торжество, подхлёстываемый его торжеством, - вижу только эти веснушки. И когда дуло пистолета упёрлось мне в затылок, я понял, что никто из нас не издал ни звука с того момента, как он привёл меня в комнату мальчишки, - мы возились в обоюдном молчании, - как же он проведал?
Он говорит - тот, в ком мой спутник видит льва - «Петепра?» - «Позови Франциска» - «Ему вот-вот уезжать, я сам справ…» Мы смотрим как они препираются, как мальчишка, скинув разорванную одежду и затолкав её ногой под кровать, роется в сундуке, и когда лев сдаётся, - вытаскивает наконец что-то - тунику или рубаху, - и натягивает через голову, и протягивает руку, и лев отдаёт ему ствол и выходит. Мы стоим тихо-тихо. Мы знаем теперь такое, что запросто можем умереть от этого знания - и он, и я. С какою серьёзностью, однако, эти двое отнеслись к тому, что… к чему? мы раскрыты?.. мальчишкой. Его палец лежит на спусковом крючке и мне хочется извиниться и уйти, но я не могу, из-за чёртовых его веснушек - я виноват перед ним, а тот, во мне, не уходит по иным причинам. Мы стоим, а он сел перед нами на постель и смотрит на нас так, как будто видит обоих.
Когда Франциск взошёл в светёлку, он облачён в пижаму и обут в шлёпанцы - последнее по той причине, что Иероним воспретил хожденье по дому босиком - из-за шлёпания босых ног. Мы не двигаемся - он не смеет шевельнуться, и я словно окаменел. Ростом Франциск едва ли выше меня <взаправду так - это Петепра он казался высоким-высоким, когда давным-давно стоял над ним на крыльце>.
«Тебя предупреждали», говорит он, «что же ты?» «Он знает про погремушки», подаёт голос мальчишка, «он смотрел мне в лицо и всё увидал - не человек, а другой - понимаете, господин?» Франциск не повёртывается к нему, он всё смотрит на нас - на него. Я опять не у дел. Прежде подобное оскорбляло меня, потом я привык, но теперь… этот человек, пробудил прежние чувства. «Алчность», произносит Франциск, и мир замирает.