Распил и откат при Александре II. Истоки русского капитализма
Распил и откат при Александре II. Истоки русского капитализма
Распил и откат при Александре II. Истоки русского капитализма
О выдаче концессий на железные дороги из мемуаров товарища министра путей сообщения А.И. Дельвига.
Дельвиг искренне недоумевает: «... я не допускал мысли, чтобы неограниченный монарх империи с 80 миллионами населения мог входить с какою бы то ни было целию в денежные расчеты и требовать от своего министра поступить в столь важном деле против совести. ...». Впрочем, не будем забегать вперёд.
В материале nkps - отрывок из воспоминаний Дельвига, повествующий о кульминационном эпизоде карьеры Андрея Ивановича, Так как этот рассказ в своё время был весьма порезан цензурой, то на его примере можно краем глаза взглянуть и на механизм оной. Поэтому исключенный цензурой текст выделен синим цветом, а добавленный красным.
***
«Во время болезни и отсутствия Бобринского, я каждый четверг, или, по крайней мере, через четверг, представлял лично доклады Государю по делам министерства путей сообщения и постоянно был благосклонно принимаем.
В марте 1871 года при одном из этих докладов, государь, говоря о предстоящих к устройству в этом году железных дорогах, сказал мне:
- Ты отдашь дорогу к Ромнам Ефимовичу и Викерсгейму, а севастопольскую Губонину; Кавказскую же впоследствии можно будет отдать Полякову.
Слова эти меня поразили до такой степени, что я уже не помню моего ответа. Я не мог себе объяснить, объявил ли государь мне непременное повеление или только желание, чтобы по возможности направить так дело, чтобы концессии могли быть получены указанными лицами.
Концессии должны были быть даны лицам, которые представят наиболее выгодные условия, и я не допускал мысли, чтобы неограниченный монарх империи с 80 миллионами населения мог входить с какою бы то ни было целию в денежные расчеты и требовать от своего министра поступить в столь важном деле против совести. Это мне было тем больнее слышать от государя, к которому я имел особенную преданность за освобождение крестьян от крепостной зависимости, за дарование новых судов, некоторой свободы печати и за многие другие благодетельные реформы, вследствие которых жить вообще стало легче, чем при прежнем царствовании, когда все трепетали, опасаясь ежечасно за себя и своих близких.
Я уже прежде слышал от некоторых лиц, желавших принять на себя образование обществ для постройки этих дорог, что я получу такое приказание от государя. Означенные лица мне передавали, что выдача концессий большею частию зависит не от министров финансов и путей сообщения, а от лиц, приближенных к государю, что есть какие-то Зубков и князь Долгорукий - первого я и в лицо не знаю, - действующие на государя через сестру последнего, княжну Долгорукую, которой государь обещал приказать выдать концессию Ефимовичу и Губонину.
Шеф жандармов, граф Шувалов, по поручению императрицы, говорил со мною и министром финансов о получении ее величеством от ее брата принца Александра Гессенского телеграммы, в которой он уведомляет о скором приезде для получения концессии Оренбургской дороги. Шувалов, узнав от меня, что постройка этой дороги вновь откладывается, телеграфировал по приказанию императрицы, чтобы принц не приезжал, в виду скорого отъезда её величества за границу.
Позднее меня уверяли, что в виду того, что постройка Оренбургской дороги постоянно откладывалась и неудовольствия публики видеть принца в числе концессионеров, его согласили отказаться от этой концессии с тем, что он получит вознаграждение, обещанное ему за концессию по Оренбургской дороге, от концессионеров Ландварово-Роменской дороги.
Я не верил всем этим рассказам, полагая, что Зубков, Долгорукие и компаньоны принца Гессенского распускают эти слухи, чтобы повлиять на меня, а в особенности из тех, которые желали быть конкурентами в этих предприятиях.
По долгом обсуждении, я решил, что не могу быть министром, а потому, если бы эта должность и была мне предложена, то решительно должен от неё отказаться под предлогом слабости зрения, а в случае продолжительного отсутствия Бобринского, изыскать способ, не ожидая его возвращения, удалиться из министерства путей сообщения с сохранением звания сенатора, чтобы не совсем оставить службу, опасаясь вдруг остаться без занятий, и чтобы пользоваться казенным содержанием, которое я по совести считал заслуженным моими сорокалетними трудами, тогда как, при выходе в отставку, пенсия по чину была бы весьма незначительна н ее вместе с получаемыми процентами с моего небольшого капитала было бы недостаточно даже я весьма умеренного рода жизни, к которому я с женой привыкли.
Четыре дня спустя я заехал к Рейтерну для объяснений по службе и был чрезвычайно удивлен, когда он меня спросил, как я полагаю поступить с полученным мною приказанием государя относительно выбора учредителей общества Ландварово-Роменской и Лозово-Севастопольской железных дорог, и сказал, что государь дал ему то же приказание дней десять тому назад, но он отвечал, что по вновь утвержденному государем способу выдачи концессий на железные дороги, выбор учредителей зависит от одного министра путей сообщения, на что государь ему сказал:
- Я передам это Дельвигу, - и при последнем докладе Рейтерна сказал ему, что он мне об этом говорил.
Видя, что мне нечего скрываться от Рейтерна и что, по его расположению ко мне, я могу воспользоваться его опытностью в подобных делах и добрым советом, я передал Рейтерну о том, что государь сказал мне на счет выдачи концессии, и на его вопрос, как я полагаю поступить в этом деле, отвечал следующее.
Проекты нормальных уставов на Ландварово-Роменскую и Лозово-Севастопольскую дороги будут утверждены не ранее месяца; тогда яснее будет видно, что мне следует делать, но теперь я полагаю, что вызову всех заявляющих желание образовать общества означенных дорог, потребую от каждого из них поверстную стоимость, за которую они могут их построить, и избрав из них, по соглашению с Рейтерном, наиболее надежных, представлю заявления Государю и в том числе лиц, им указанных, с присовокуплением, что Ефимович неизвестен мне и потому я не могу ручаться за него, как за благонадежного строителя.
Так как цены, которые назначат лица, названные государем, будут, конечно, несравненно значительнее цен, которые потребуются другими благонадежными соискателями, то вероятно государь отступится от своего желания.
Рейтерн на это заметил, что едва ли я достигну моей цели, но советовал ни под каким видом не говорить о том, что, не зная Ефимовича, не могу ручаться за него, как за благонадежного строителя, а стараться присоединить к Ефимовичу товарищем кого-либо из известных строителей и принять, если возможно, меры, чтобы это лицо для Ландварово-Роменской дороги, а Губонин для Лозово-Севастопольской дороги объявили требования не преувеличенные. Таким образом, и волки были бы сыты и овцы целы. Но достигнуть этих результатов не было возможности. Несмотря на моё молчание, данное мне приказание сделалось слухи сделались немедля общеизвестными; оно вероятно передавалось теми лицами, которые надеялись получить выгоды от передачи концессии Ефимовичу и Губонину; впрочем, и Рейтерн не скрывал от своих приближенных.В этом положении дела Ефимович не находил надобности соединяться с кем-либо из известных мне строителей и нельзя было ожидать, чтобы Ефимович и Губонин, которые должны были заплатить значительный суммы своим покровителям, объявили не преувеличенный требования.
Отданное мне государем приказание было до такой степени известно многим Слухи повели к тому, что в один день трое желающих принять на себя учреждение обществ для постройки означенных дорог, принадлежащее к совершенно различным кругам, начинали со мною разговор тем, что нужно ли им хлопотать по этим делам и заявлять свои цены, когда уже предварительно назначено, кому отдать эти предприятия.
Я отвечал, что выбор учредителей зависит от меня, что я его ещё не сделал, что кроме меня из правительственных лиц это дело зависит от Рейтерна, и опрашивал их, «говорил ли он им что-либо о выборе». На отрицательный ответ я их уверял, что походившее до них слухи о сделанном уже выборе учредителей означенных обществ ложны.Не знаю, на сколько они мне верили, так как многие в Петербурге были убеждены, что приказание министру финансов и мне было дано в противном.
При моих личных докладах в конце марта, в апреле и в начале мая, государь повторял мне об отдаче Ландварово-Роменской дороги Ефимовичу и Викерсгейму, но ничего более не говорил о Губонине, который, зная меня хорошо, конечно, был уверен, что если он представит требования большие против других надежных строителей, то я ему дороги не отдам.
В виду же уплаты покровителям значительной суммы ему необходимо было бы предъявить большие требования и потому он вероятно с ними разошелся.
Раза два государь спрашивал у меня, переговорил ли я с Ефимовичем насчет Ландварово-Роменской дороги. Я отвечал, что составляются нормальные уставы, с техническими к ним условиями на эту дорогу и на Лозово-Севастопольскую, а так как подобные условия и уставы составляются по новому порядку, вследствие Высочайшего повеления от 26 декабря 1870 года, в первый раз, то на их изготовление требовалось время, вследствие чего я считаю теперь переговоры с предпринимателями железных дорог несвоевременными, я не призывал к себе и Ефимовича.
Когда уставы с условиями были рассмотрены в комитете министров, то государь, при первом после того моем докладе, сказал, что он утвердил положение комитету, по которому устав Ландварово-Роменской железной дороги одобряется, и повторил тоже об Ефимовиче. Я отвечал, что по отпечатании этих уставов и условий в необходимом числе, я приму зависящие от меня меры, чтобы исполнить волю государя и о результатах этих мер доложу Его Величеству.
Несмотря на уклончивость моих ответов, Государь не давал мне решительного приказания об отдаче дороги Ефимовичу, и я не замечал, чтоб они заслуживали его неудовольствие.
Тем не менее, каждый раз после доклада у государя я чувствовал нравственное потрясение. Не боялся я впасть в немилость, а опасался того, что буду поставлен в необходимость принять чрезвычайные требования Ефимовича и тем ввести правительство в напрасные издержки.
К чему же было настаивать на производстве изысканий правительственными инженерами, к чему исчислять с необыкновенными затруднениями стоимость дорог, если их отдавать тому, кто имеет покровителей, которым он должен заплатить миллионы рублей и, следовательно, взять их с предприятия. Ясно, что при значительной стоимости дороги она не будет приносить дохода, а потребует доплаты гарантии от правительства, будет бременем для казны и уронит в глазах капиталистов значение железных дорог в России.
После каждого доклада у государя я обдумывал, каким способом я мог бы оставить министерство путей сообщения. Подать просто записку государю я не решался, полагая, что государь прикажет мне остаться до возвращения Бобринского, и я не буду иметь духу настоять на немедленном меня удалении, и тогда все же мне придется отдать дороги лицам, указанным государем, по ценам преувеличенным. Таким образом, я наделаю только шуму, а не достигну цели.
Советоваться о том, как выйти из министерства, мне было не с кем, кроме Чевкина. Я в это время ездил к нему каждое воскресенье и в одно из этих посещений представил ему мое нравственное положение и просил совета как бы из него выйти. Чевкин отвечал, что он и говорить не хочет о моём выходе из министерства, что он не понимает существования министерства путей сообщения без меня. В следующее за сим воскресенье я сказал Чевкину, что с трудом решился приехать к нему, оскорбленный тем, что он видит во мне только чиновника, а не человека, и в виду того, что, по его мнению, я могу быть полезен для службы, не хочет обратить внимания на мое нравственное состояние, что я в настоящем положении оставаться долее не могу, а если бы и предложили мне быть министром, то я не приму этой должности, считая себя к ней, при настоящем правлении, неспособным.
Ответ Чевкина был тот же, что он не может представить министерство путей сообщения без меня. Он спросил, да кто же будет управлять им? Я отвечал, что, кажется, партия Шувалова на это место готовит Алексея Бобринского и только ждут моего выхода, Чевкин отвечал, что тем более я должен оставаться, чтобы не допустить подобного назначения, причем назвал Алексея Бобринского Робер-Макером. (Имя нарицательное, означающее обаятельного и ловкого пройдоху и мошенника. Происходит от имени главного героя популярной в то время комедии "Robert Macaire" авторов Антье и Леметера. Прим. издателей "Полвека русской жизни").
Небольшой комментарий.
Современные восторженные монархисты имеют смелость считать, что только стоит посадить на трон правильного царя, то тут же и коррупция будет преодолена, и другие аспекты жизни вмиг наладятся. Но описанный выше пример наглядно иллюстрирует всю наивность и антиисторичность данных утверждений.
Распил и откат при Александре II. Истоки русского капитализма
О выдаче концессий на железные дороги из мемуаров товарища министра путей сообщения А.И. Дельвига.
Дельвиг искренне недоумевает: «... я не допускал мысли, чтобы неограниченный монарх империи с 80 миллионами населения мог входить с какою бы то ни было целию в денежные расчеты и требовать от своего министра поступить в столь важном деле против совести. ...». Впрочем, не будем забегать вперёд.
В материале nkps - отрывок из воспоминаний Дельвига, повествующий о кульминационном эпизоде карьеры Андрея Ивановича, Так как этот рассказ в своё время был весьма порезан цензурой, то на его примере можно краем глаза взглянуть и на механизм оной. Поэтому исключенный цензурой текст выделен синим цветом, а добавленный красным.
***
«Во время болезни и отсутствия Бобринского, я каждый четверг, или, по крайней мере, через четверг, представлял лично доклады Государю по делам министерства путей сообщения и постоянно был благосклонно принимаем.
В марте 1871 года при одном из этих докладов, государь, говоря о предстоящих к устройству в этом году железных дорогах, сказал мне:
- Ты отдашь дорогу к Ромнам Ефимовичу и Викерсгейму, а севастопольскую Губонину; Кавказскую же впоследствии можно будет отдать Полякову.
Слова эти меня поразили до такой степени, что я уже не помню моего ответа. Я не мог себе объяснить, объявил ли государь мне непременное повеление или только желание, чтобы по возможности направить так дело, чтобы концессии могли быть получены указанными лицами.
Концессии должны были быть даны лицам, которые представят наиболее выгодные условия, и я не допускал мысли, чтобы неограниченный монарх империи с 80 миллионами населения мог входить с какою бы то ни было целию в денежные расчеты и требовать от своего министра поступить в столь важном деле против совести. Это мне было тем больнее слышать от государя, к которому я имел особенную преданность за освобождение крестьян от крепостной зависимости, за дарование новых судов, некоторой свободы печати и за многие другие благодетельные реформы, вследствие которых жить вообще стало легче, чем при прежнем царствовании, когда все трепетали, опасаясь ежечасно за себя и своих близких.
Я уже прежде слышал от некоторых лиц, желавших принять на себя образование обществ для постройки этих дорог, что я получу такое приказание от государя. Означенные лица мне передавали, что выдача концессий большею частию зависит не от министров финансов и путей сообщения, а от лиц, приближенных к государю, что есть какие-то Зубков и князь Долгорукий - первого я и в лицо не знаю, - действующие на государя через сестру последнего, княжну Долгорукую, которой государь обещал приказать выдать концессию Ефимовичу и Губонину.
Шеф жандармов, граф Шувалов, по поручению императрицы, говорил со мною и министром финансов о получении ее величеством от ее брата принца Александра Гессенского телеграммы, в которой он уведомляет о скором приезде для получения концессии Оренбургской дороги. Шувалов, узнав от меня, что постройка этой дороги вновь откладывается, телеграфировал по приказанию императрицы, чтобы принц не приезжал, в виду скорого отъезда её величества за границу.
Позднее меня уверяли, что в виду того, что постройка Оренбургской дороги постоянно откладывалась и неудовольствия публики видеть принца в числе концессионеров, его согласили отказаться от этой концессии с тем, что он получит вознаграждение, обещанное ему за концессию по Оренбургской дороге, от концессионеров Ландварово-Роменской дороги.
Я не верил всем этим рассказам, полагая, что Зубков, Долгорукие и компаньоны принца Гессенского распускают эти слухи, чтобы повлиять на меня, а в особенности из тех, которые желали быть конкурентами в этих предприятиях.
По долгом обсуждении, я решил, что не могу быть министром, а потому, если бы эта должность и была мне предложена, то решительно должен от неё отказаться под предлогом слабости зрения, а в случае продолжительного отсутствия Бобринского, изыскать способ, не ожидая его возвращения, удалиться из министерства путей сообщения с сохранением звания сенатора, чтобы не совсем оставить службу, опасаясь вдруг остаться без занятий, и чтобы пользоваться казенным содержанием, которое я по совести считал заслуженным моими сорокалетними трудами, тогда как, при выходе в отставку, пенсия по чину была бы весьма незначительна н ее вместе с получаемыми процентами с моего небольшого капитала было бы недостаточно даже я весьма умеренного рода жизни, к которому я с женой привыкли.
Четыре дня спустя я заехал к Рейтерну для объяснений по службе и был чрезвычайно удивлен, когда он меня спросил, как я полагаю поступить с полученным мною приказанием государя относительно выбора учредителей общества Ландварово-Роменской и Лозово-Севастопольской железных дорог, и сказал, что государь дал ему то же приказание дней десять тому назад, но он отвечал, что по вновь утвержденному государем способу выдачи концессий на железные дороги, выбор учредителей зависит от одного министра путей сообщения, на что государь ему сказал:
- Я передам это Дельвигу, - и при последнем докладе Рейтерна сказал ему, что он мне об этом говорил.
Видя, что мне нечего скрываться от Рейтерна и что, по его расположению ко мне, я могу воспользоваться его опытностью в подобных делах и добрым советом, я передал Рейтерну о том, что государь сказал мне на счет выдачи концессии, и на его вопрос, как я полагаю поступить в этом деле, отвечал следующее.
Проекты нормальных уставов на Ландварово-Роменскую и Лозово-Севастопольскую дороги будут утверждены не ранее месяца; тогда яснее будет видно, что мне следует делать, но теперь я полагаю, что вызову всех заявляющих желание образовать общества означенных дорог, потребую от каждого из них поверстную стоимость, за которую они могут их построить, и избрав из них, по соглашению с Рейтерном, наиболее надежных, представлю заявления Государю и в том числе лиц, им указанных, с присовокуплением, что Ефимович неизвестен мне и потому я не могу ручаться за него, как за благонадежного строителя.
Так как цены, которые назначат лица, названные государем, будут, конечно, несравненно значительнее цен, которые потребуются другими благонадежными соискателями, то вероятно государь отступится от своего желания.
Рейтерн на это заметил, что едва ли я достигну моей цели, но советовал ни под каким видом не говорить о том, что, не зная Ефимовича, не могу ручаться за него, как за благонадежного строителя, а стараться присоединить к Ефимовичу товарищем кого-либо из известных строителей и принять, если возможно, меры, чтобы это лицо для Ландварово-Роменской дороги, а Губонин для Лозово-Севастопольской дороги объявили требования не преувеличенные. Таким образом, и волки были бы сыты и овцы целы. Но достигнуть этих результатов не было возможности. Несмотря на моё молчание, данное мне приказание сделалось слухи сделались немедля общеизвестными; оно вероятно передавалось теми лицами, которые надеялись получить выгоды от передачи концессии Ефимовичу и Губонину; впрочем, и Рейтерн не скрывал от своих приближенных.В этом положении дела Ефимович не находил надобности соединяться с кем-либо из известных мне строителей и нельзя было ожидать, чтобы Ефимович и Губонин, которые должны были заплатить значительный суммы своим покровителям, объявили не преувеличенный требования.
Отданное мне государем приказание было до такой степени известно многим Слухи повели к тому, что в один день трое желающих принять на себя учреждение обществ для постройки означенных дорог, принадлежащее к совершенно различным кругам, начинали со мною разговор тем, что нужно ли им хлопотать по этим делам и заявлять свои цены, когда уже предварительно назначено, кому отдать эти предприятия.
Я отвечал, что выбор учредителей зависит от меня, что я его ещё не сделал, что кроме меня из правительственных лиц это дело зависит от Рейтерна, и опрашивал их, «говорил ли он им что-либо о выборе». На отрицательный ответ я их уверял, что походившее до них слухи о сделанном уже выборе учредителей означенных обществ ложны.Не знаю, на сколько они мне верили, так как многие в Петербурге были убеждены, что приказание министру финансов и мне было дано в противном.
При моих личных докладах в конце марта, в апреле и в начале мая, государь повторял мне об отдаче Ландварово-Роменской дороги Ефимовичу и Викерсгейму, но ничего более не говорил о Губонине, который, зная меня хорошо, конечно, был уверен, что если он представит требования большие против других надежных строителей, то я ему дороги не отдам.
В виду же уплаты покровителям значительной суммы ему необходимо было бы предъявить большие требования и потому он вероятно с ними разошелся.
Раза два государь спрашивал у меня, переговорил ли я с Ефимовичем насчет Ландварово-Роменской дороги. Я отвечал, что составляются нормальные уставы, с техническими к ним условиями на эту дорогу и на Лозово-Севастопольскую, а так как подобные условия и уставы составляются по новому порядку, вследствие Высочайшего повеления от 26 декабря 1870 года, в первый раз, то на их изготовление требовалось время, вследствие чего я считаю теперь переговоры с предпринимателями железных дорог несвоевременными, я не призывал к себе и Ефимовича.
Когда уставы с условиями были рассмотрены в комитете министров, то государь, при первом после того моем докладе, сказал, что он утвердил положение комитету, по которому устав Ландварово-Роменской железной дороги одобряется, и повторил тоже об Ефимовиче. Я отвечал, что по отпечатании этих уставов и условий в необходимом числе, я приму зависящие от меня меры, чтобы исполнить волю государя и о результатах этих мер доложу Его Величеству.
Несмотря на уклончивость моих ответов, Государь не давал мне решительного приказания об отдаче дороги Ефимовичу, и я не замечал, чтоб они заслуживали его неудовольствие.
Тем не менее, каждый раз после доклада у государя я чувствовал нравственное потрясение. Не боялся я впасть в немилость, а опасался того, что буду поставлен в необходимость принять чрезвычайные требования Ефимовича и тем ввести правительство в напрасные издержки.
К чему же было настаивать на производстве изысканий правительственными инженерами, к чему исчислять с необыкновенными затруднениями стоимость дорог, если их отдавать тому, кто имеет покровителей, которым он должен заплатить миллионы рублей и, следовательно, взять их с предприятия. Ясно, что при значительной стоимости дороги она не будет приносить дохода, а потребует доплаты гарантии от правительства, будет бременем для казны и уронит в глазах капиталистов значение железных дорог в России.
После каждого доклада у государя я обдумывал, каким способом я мог бы оставить министерство путей сообщения. Подать просто записку государю я не решался, полагая, что государь прикажет мне остаться до возвращения Бобринского, и я не буду иметь духу настоять на немедленном меня удалении, и тогда все же мне придется отдать дороги лицам, указанным государем, по ценам преувеличенным. Таким образом, я наделаю только шуму, а не достигну цели.
Советоваться о том, как выйти из министерства, мне было не с кем, кроме Чевкина. Я в это время ездил к нему каждое воскресенье и в одно из этих посещений представил ему мое нравственное положение и просил совета как бы из него выйти. Чевкин отвечал, что он и говорить не хочет о моём выходе из министерства, что он не понимает существования министерства путей сообщения без меня. В следующее за сим воскресенье я сказал Чевкину, что с трудом решился приехать к нему, оскорбленный тем, что он видит во мне только чиновника, а не человека, и в виду того, что, по его мнению, я могу быть полезен для службы, не хочет обратить внимания на мое нравственное состояние, что я в настоящем положении оставаться долее не могу, а если бы и предложили мне быть министром, то я не приму этой должности, считая себя к ней, при настоящем правлении, неспособным.
Ответ Чевкина был тот же, что он не может представить министерство путей сообщения без меня. Он спросил, да кто же будет управлять им? Я отвечал, что, кажется, партия Шувалова на это место готовит Алексея Бобринского и только ждут моего выхода, Чевкин отвечал, что тем более я должен оставаться, чтобы не допустить подобного назначения, причем назвал Алексея Бобринского Робер-Макером. (Имя нарицательное, означающее обаятельного и ловкого пройдоху и мошенника. Происходит от имени главного героя популярной в то время комедии "Robert Macaire" авторов Антье и Леметера. Прим. издателей "Полвека русской жизни").
Небольшой комментарий.
Современные восторженные монархисты имеют смелость считать, что только стоит посадить на трон правильного царя, то тут же и коррупция будет преодолена, и другие аспекты жизни вмиг наладятся. Но описанный выше пример наглядно иллюстрирует всю наивность и антиисторичность данных утверждений.