ночное
Листья кружат, опускаются в пляске смерти. Бесконечный маскарад: взлет, паденье, взлет...
Мы с тобою в эту ночь говорим о Герде и о том, что непременно она придет,
Растворит все двери, по снегу ли босая, по углям ли, в пропасть - Господи, пронеси -
Мы твердим о той, что вечно спасает Кая и, почти поверив, просим: "Меня спаси".
Словно дождь, бренчит в висок миллион сомнений, капля - пульс - и снова капля - извечный стук.
Мы с тобою в эту ночь вспоминаем Пенни, что прядет и ждет сквозь вечность своих разлук,
Как она, прищурясь, всматривалась в окошко, как сучила нить, станком в темноте звеня:
Ожиданье пострашнее, чем безнадежность. И чуть слышно дышим-молим: "Дождись меня".
А потом, осенней полночью темной самой, погружаясь зябко в сонное забытье,
Из последних сил на выдохе шепчем: "Мама", и не знаем, как нам громче позвать ее,
Потому что все мы, слышишь, всего лишь дети, и неважно, сколько нам накукует лет,
Мы боимся темноты и немного смерти, и от страха забываем, что смерти нет.
Мы с тобою в эту ночь говорим о Герде и о том, что непременно она придет,
Растворит все двери, по снегу ли босая, по углям ли, в пропасть - Господи, пронеси -
Мы твердим о той, что вечно спасает Кая и, почти поверив, просим: "Меня спаси".
Словно дождь, бренчит в висок миллион сомнений, капля - пульс - и снова капля - извечный стук.
Мы с тобою в эту ночь вспоминаем Пенни, что прядет и ждет сквозь вечность своих разлук,
Как она, прищурясь, всматривалась в окошко, как сучила нить, станком в темноте звеня:
Ожиданье пострашнее, чем безнадежность. И чуть слышно дышим-молим: "Дождись меня".
А потом, осенней полночью темной самой, погружаясь зябко в сонное забытье,
Из последних сил на выдохе шепчем: "Мама", и не знаем, как нам громче позвать ее,
Потому что все мы, слышишь, всего лишь дети, и неважно, сколько нам накукует лет,
Мы боимся темноты и немного смерти, и от страха забываем, что смерти нет.