На Страстную про тюрьму и себя, мёртвого
Представьте бывшего вратаря молодёжной сборной по футболу - крупного, сильного, красивого сына богатых и влиятельных родителей, празднующего свой двадцатый день рождения в ресторане. Иваном зовут, допустим.
Гостей этак человек под семьдесят. Парень нагловатый, заносчивый, тщеславный - возможно, поэтому и призванный вместе со своим автомобилем и прочей сбруей в "спортивную братву". История обычная - вся жизнь через серьёзные тренировки и турниры, но травма в восемнадцать лет, end of career - а старшие товарищи с похожим прошлым уже рядом; из других, правда, видов спорта обычно, не командных.
И что-то наш пьяненький Иван повздорил с приблатнённым коммерсантом из гостей: что-то, видимо, не так ему, разменявшему третий десяток волку, сказали. Разные, очень разные люди на том празднике вместе сошлись.
Поорал футболист, даже хлестанул, кажется, разок предпринимателя, но оттащили, сразу и забылось. Гуляют долго, нудно, всю ночь - приходят, уходят, новые, старые, спортсмены, бандиты, родственники, шлюхи, музыканты, одноклассники, воры - всё вперемешку, даже сам Ваня к девкам успел съездить и вернуться, пока его красавица-невеста пила, танцевала и злилась.
Вдруг почти под утро - крик, беготня, застрявшая музыка. И менты. Тот коммерсант за углом между мусорными баками с проколотою печенью. Ничком, холодный.
Разумеется, сразу кто-то вспомнил о ссоре, глядь, а у Вани левый, конечно, рукав кремового пиджака небольшою бурою полоской испорчен. Левша, Ваня-то наш. Дальше, резонно: - Машину откройте, - а там - силы небесные! - нож под сидением, как в сказочной стране дознавателей. И пальцы на нём, пальцы!
Рассказал мне эту историю Ваня в тюремной больничке, недели две вдвоём. А спустя, наверное, месяц я в очередной камере знакомлюсь с Немцем, кличка у него такая пусть будет.
Дружим, едим вместе, проблемы вместе решаем, за квалифицированное убийство судится. Причём уже дважды ранее был оправдан по другим трупам, все примерно о нём знают, но не доказать.
И рассказывает мне как-то, что на дне рождения одного молодого гуся возможность заметил убить вообще незнакомого ему человека и футболиста-именинника подставить. Красиво сделать. И сделал, конечно.
Из профессионального куража. Ну, было наверное ещё что-то личное к Ване, как я думаю, однако не сказано. Ваня здесь же, как из предыдущего ясно, в этой же тюрьме сидит. Четыре года уже за судом.
Немцу в тюрьме авторитетные люди пытаются объяснить, что так нельзя, что, мол, отпусти мальчишку - "грузись"; в камеру нашу за деньги приходят, грозят, мы временами с заточками в руках спим. Но Немец
только ухмыляется. Я, разумеется, за него - едим вместе, да и не входит в меня ничего, так, по верхам скользит - "прикольно, чо".
Одиннадцать лет Ване дали. Хотя ясно всем было, что не он - ну, подраться там, кричать-пугать, даже забить в драке до смерти - наверное, мог бы. А по-тихому ножом в печень, да на своём дне рождения, да ещё одним тычком, да чтоб потом отпираться - не Ваня это, вообще не про него. Зато все, все улики полностью "изобличают". Судье деваться некуда. Красиво, да.
А Немец за другой труп два года отсидел, в Москву ещё на один "свой" по этапу съездил и из всех судов снова оправданный вышел. Невероятно, но абсолютный факт.
Мы правда разошлись перед тем. Я глупостей в камере наделал спьяну, бил кого-то, за языком не следил. А он себя непрерывно контролировал, даже пил недопьяна. Сказал потом, что мы теперь не вместе. И почти сразу на суд его увезли. Больше не виделись, не слышались. Но дело не в этом.
Вот страшный же человек. А как будто и не со мною это всё было, я словно со стороны вспоминаю, ну не я - как же я сейчас-то с этим бы мог? Да никак. Даже не вспоминал все эти годы, вот только теперь, 11 лет прошло, клянусь, точно стёрто всё было.
Ваня - я подсчитал - в 2011 году должен был освободиться. А у Немца - так, для краски - только старенькая мама была, она ему картошку варила и в тюрьму в полиэтилене несла. Я её, картоху эту, сам ел. С её же малосоленными огурцами. Больше у Немца ничего, отвечаю, не было. Девчонка какая-то при мне бросила, ждать не стала. Ваню же родители и коняком, бывало, поили; привязанные цирики на всех уровнях о Ване заботились. Понтовался Ваня этим по тюрьме со всею юною непосредственностью.
К чему я это всё... Страстная неделя и - где я, кто я, откуда я? Куда тот я делся, вдруг вернётся, другого-то, может, и нет, а - так, фикция, имитация, пена, дым. Зачем Христос, если силы у меня всё одно ни на что нету, или хоть сколько клеток сдохнет - снаружи, внутри, все сменятся - я-то где?...
Обычная такая Страстная. Извините.
Гостей этак человек под семьдесят. Парень нагловатый, заносчивый, тщеславный - возможно, поэтому и призванный вместе со своим автомобилем и прочей сбруей в "спортивную братву". История обычная - вся жизнь через серьёзные тренировки и турниры, но травма в восемнадцать лет, end of career - а старшие товарищи с похожим прошлым уже рядом; из других, правда, видов спорта обычно, не командных.
И что-то наш пьяненький Иван повздорил с приблатнённым коммерсантом из гостей: что-то, видимо, не так ему, разменявшему третий десяток волку, сказали. Разные, очень разные люди на том празднике вместе сошлись.
Поорал футболист, даже хлестанул, кажется, разок предпринимателя, но оттащили, сразу и забылось. Гуляют долго, нудно, всю ночь - приходят, уходят, новые, старые, спортсмены, бандиты, родственники, шлюхи, музыканты, одноклассники, воры - всё вперемешку, даже сам Ваня к девкам успел съездить и вернуться, пока его красавица-невеста пила, танцевала и злилась.
Вдруг почти под утро - крик, беготня, застрявшая музыка. И менты. Тот коммерсант за углом между мусорными баками с проколотою печенью. Ничком, холодный.
Разумеется, сразу кто-то вспомнил о ссоре, глядь, а у Вани левый, конечно, рукав кремового пиджака небольшою бурою полоской испорчен. Левша, Ваня-то наш. Дальше, резонно: - Машину откройте, - а там - силы небесные! - нож под сидением, как в сказочной стране дознавателей. И пальцы на нём, пальцы!
Рассказал мне эту историю Ваня в тюремной больничке, недели две вдвоём. А спустя, наверное, месяц я в очередной камере знакомлюсь с Немцем, кличка у него такая пусть будет.
Дружим, едим вместе, проблемы вместе решаем, за квалифицированное убийство судится. Причём уже дважды ранее был оправдан по другим трупам, все примерно о нём знают, но не доказать.
И рассказывает мне как-то, что на дне рождения одного молодого гуся возможность заметил убить вообще незнакомого ему человека и футболиста-именинника подставить. Красиво сделать. И сделал, конечно.
Из профессионального куража. Ну, было наверное ещё что-то личное к Ване, как я думаю, однако не сказано. Ваня здесь же, как из предыдущего ясно, в этой же тюрьме сидит. Четыре года уже за судом.
Немцу в тюрьме авторитетные люди пытаются объяснить, что так нельзя, что, мол, отпусти мальчишку - "грузись"; в камеру нашу за деньги приходят, грозят, мы временами с заточками в руках спим. Но Немец
только ухмыляется. Я, разумеется, за него - едим вместе, да и не входит в меня ничего, так, по верхам скользит - "прикольно, чо".
Одиннадцать лет Ване дали. Хотя ясно всем было, что не он - ну, подраться там, кричать-пугать, даже забить в драке до смерти - наверное, мог бы. А по-тихому ножом в печень, да на своём дне рождения, да ещё одним тычком, да чтоб потом отпираться - не Ваня это, вообще не про него. Зато все, все улики полностью "изобличают". Судье деваться некуда. Красиво, да.
А Немец за другой труп два года отсидел, в Москву ещё на один "свой" по этапу съездил и из всех судов снова оправданный вышел. Невероятно, но абсолютный факт.
Мы правда разошлись перед тем. Я глупостей в камере наделал спьяну, бил кого-то, за языком не следил. А он себя непрерывно контролировал, даже пил недопьяна. Сказал потом, что мы теперь не вместе. И почти сразу на суд его увезли. Больше не виделись, не слышались. Но дело не в этом.
Вот страшный же человек. А как будто и не со мною это всё было, я словно со стороны вспоминаю, ну не я - как же я сейчас-то с этим бы мог? Да никак. Даже не вспоминал все эти годы, вот только теперь, 11 лет прошло, клянусь, точно стёрто всё было.
Ваня - я подсчитал - в 2011 году должен был освободиться. А у Немца - так, для краски - только старенькая мама была, она ему картошку варила и в тюрьму в полиэтилене несла. Я её, картоху эту, сам ел. С её же малосоленными огурцами. Больше у Немца ничего, отвечаю, не было. Девчонка какая-то при мне бросила, ждать не стала. Ваню же родители и коняком, бывало, поили; привязанные цирики на всех уровнях о Ване заботились. Понтовался Ваня этим по тюрьме со всею юною непосредственностью.
К чему я это всё... Страстная неделя и - где я, кто я, откуда я? Куда тот я делся, вдруг вернётся, другого-то, может, и нет, а - так, фикция, имитация, пена, дым. Зачем Христос, если силы у меня всё одно ни на что нету, или хоть сколько клеток сдохнет - снаружи, внутри, все сменятся - я-то где?...
Обычная такая Страстная. Извините.