Нестрашный суд
Первыми Соров забрал Сонечку и Вову. Их родители жили в ссоре, поэтому ночевали в разных комнатах и поутру каждый собирал "своего" заспанного близнеца: папа Вову, а мама Сонечку. Соров ждал в коридоре на остром трёхколесном велосипеде и пялился в зеркало; ему не нравилось. Хотелось уйти, пахло жареным хлебом, дверь в туалетную комнату хлопала словно по темени, непрерывно.
Четыре в ряд baby-кресла, втиснутых поверх заднего дивана старого американского pick-up-а, напоминали театральную ложу. Вова и Сонечка ехали в разных углах, как будто послушно длили домашние обстоятельства, но переглядывались весело: машина, дядя Соров, предстоящие карусели, и много вообще непредставимого обещает сегодня случиться.
Нарядные, живущие на полюсах детской иерархии, Катя с Дмитрием Ивановичем (одиннадцать и четыре) спустились по парадной лестнице самостоятельно, после чего Катя отстранила руки Сорова, крякнув, воткнула Дмитрия Ивановича между близнецами и уселась вперёд. Соров пожал плечами окнам дома над собой, и, стоя у руля, махнул вверх рукою, здороваясь, успокаивая и прощаясь.
Женечка Ясень к своему пятилетию с трудом помещался в автомобильное сиденье для сверстников, был щекаст, жопаст и подвижен. Соров подозревал, что когда-то походил на этого ребенка и от того испытывал к нему дополнительную симпатию. Устраивая Женечку четвёртым в заднем ряду, Соров бормотал для переступавшей, как нервная кобыла, у распахнутой задней двери Елены Владимировны:
- Чего тут волноваться? Тоже мне, бином Ньютона. Первый раз, что ли? С дедушкой Морозом летом повидаться - как хорошо. Он же и дядька родной, надо же, как совпало.
Вова, сидевший по-прежнему с краю и через которого это всё загружалось, сопело, говорилось, глядел недоумённо и укоризненно. Впрочем, оставалась надежда, что услышанное разоблачение новогоднего волшебника он предпочтёт забыть.
А затем мелькали карусели, клоуны, лошадки, беготня с хохотом, капризы со слезами, даже серьёзная голенастая Катя - Соров заметил - дважды улыбалась его шуткам. Деньги на любые соблазны у Сорова в этот день водились, погода стояла сухая, нежаркая, и к полудню его автомобиль оказался наполненным голодными усталыми людьми. Женечка Ясень даже не мог сердиться и ронял большую сонную голову на грудь. Сонечка с Вовой смирились и тихо скулили. Катя объясняла Дмитрию Ивановичу, почему надо терпеть, но поскольку предназначала свою речь весело рулящему Сорову, используя взрослые слова и обороты, Дмитрий Иванович ничего не понимал и, слыша Вову с Сонечкой, отчасти плакал.
Зал заседаний уголовного суда напоминал конюшню, где Соров однажды кормил лошадь. Он стройно вошёл, держа на локте спящего Женечку и подтягивая за ладонь Вову, который, в свою очередь, буксировал Сонечку. Катя несла Дмитрия Ивановича, как рюкзак. Они расселись, спя на Сорове. Судья позволила им выслушать увертюру лёжа.
В сущности, дело было плёвым. Но с учётом биографии Сорова выбор его судьбы у федерального судьи Пучинкиной вышел не по статье богатым: от штрафа до пяти лет строгого неженечкиного режима. Заключительный день судебного разбирательства предполагал лишь последнее слово обвиняемого и приговор. В своём speech, гладя по волосам Женечку Ясеня, Соров указал на собственное трагическое и изжитое заблуждение относительно собственности кредитно-финансовых учреждений вообще и двух миллионов рублей конкретного банка - в частности. Попросил, конечно, не лишать свободы. И ни разу не упомянул детей. Катя таращилась на Пучинкину, прочие спали, и её честь смогла добросовестно избрать Сорову наказание, не связанное с ужасной тюрьмой. Катя хлопала в ладоши, Женечка одобрительно проснулся, прочие спали ещё слаще.
Праздничный обед в "Норе Хоббита" не удался. Соров съел запеканку из творога и две котлеты из мяса, дети только расковыряли торт. Сдав мелкотню обратно, вычистив зубы и надев халат, Соров снова и снова рассматривал в зеркале своё стареющее лицо, пытаясь сообразить, зачем это лицо существует.
Четыре в ряд baby-кресла, втиснутых поверх заднего дивана старого американского pick-up-а, напоминали театральную ложу. Вова и Сонечка ехали в разных углах, как будто послушно длили домашние обстоятельства, но переглядывались весело: машина, дядя Соров, предстоящие карусели, и много вообще непредставимого обещает сегодня случиться.
Нарядные, живущие на полюсах детской иерархии, Катя с Дмитрием Ивановичем (одиннадцать и четыре) спустились по парадной лестнице самостоятельно, после чего Катя отстранила руки Сорова, крякнув, воткнула Дмитрия Ивановича между близнецами и уселась вперёд. Соров пожал плечами окнам дома над собой, и, стоя у руля, махнул вверх рукою, здороваясь, успокаивая и прощаясь.
Женечка Ясень к своему пятилетию с трудом помещался в автомобильное сиденье для сверстников, был щекаст, жопаст и подвижен. Соров подозревал, что когда-то походил на этого ребенка и от того испытывал к нему дополнительную симпатию. Устраивая Женечку четвёртым в заднем ряду, Соров бормотал для переступавшей, как нервная кобыла, у распахнутой задней двери Елены Владимировны:
- Чего тут волноваться? Тоже мне, бином Ньютона. Первый раз, что ли? С дедушкой Морозом летом повидаться - как хорошо. Он же и дядька родной, надо же, как совпало.
Вова, сидевший по-прежнему с краю и через которого это всё загружалось, сопело, говорилось, глядел недоумённо и укоризненно. Впрочем, оставалась надежда, что услышанное разоблачение новогоднего волшебника он предпочтёт забыть.
А затем мелькали карусели, клоуны, лошадки, беготня с хохотом, капризы со слезами, даже серьёзная голенастая Катя - Соров заметил - дважды улыбалась его шуткам. Деньги на любые соблазны у Сорова в этот день водились, погода стояла сухая, нежаркая, и к полудню его автомобиль оказался наполненным голодными усталыми людьми. Женечка Ясень даже не мог сердиться и ронял большую сонную голову на грудь. Сонечка с Вовой смирились и тихо скулили. Катя объясняла Дмитрию Ивановичу, почему надо терпеть, но поскольку предназначала свою речь весело рулящему Сорову, используя взрослые слова и обороты, Дмитрий Иванович ничего не понимал и, слыша Вову с Сонечкой, отчасти плакал.
Зал заседаний уголовного суда напоминал конюшню, где Соров однажды кормил лошадь. Он стройно вошёл, держа на локте спящего Женечку и подтягивая за ладонь Вову, который, в свою очередь, буксировал Сонечку. Катя несла Дмитрия Ивановича, как рюкзак. Они расселись, спя на Сорове. Судья позволила им выслушать увертюру лёжа.
В сущности, дело было плёвым. Но с учётом биографии Сорова выбор его судьбы у федерального судьи Пучинкиной вышел не по статье богатым: от штрафа до пяти лет строгого неженечкиного режима. Заключительный день судебного разбирательства предполагал лишь последнее слово обвиняемого и приговор. В своём speech, гладя по волосам Женечку Ясеня, Соров указал на собственное трагическое и изжитое заблуждение относительно собственности кредитно-финансовых учреждений вообще и двух миллионов рублей конкретного банка - в частности. Попросил, конечно, не лишать свободы. И ни разу не упомянул детей. Катя таращилась на Пучинкину, прочие спали, и её честь смогла добросовестно избрать Сорову наказание, не связанное с ужасной тюрьмой. Катя хлопала в ладоши, Женечка одобрительно проснулся, прочие спали ещё слаще.
Праздничный обед в "Норе Хоббита" не удался. Соров съел запеканку из творога и две котлеты из мяса, дети только расковыряли торт. Сдав мелкотню обратно, вычистив зубы и надев халат, Соров снова и снова рассматривал в зеркале своё стареющее лицо, пытаясь сообразить, зачем это лицо существует.