Отказ от приема пищи
Я объявлял голодовки в пяти учреждениях трёх стран, а наблюдал их со стороны десятки. Отсюда некоторые замечания, поверхностная оценка эффективности тюремного неядения, так сказать.
Если бы ВОХРа бледнела от известия, что подследственный или осуждённый намерен игнорировать баланду, а после гурьбой неслась исполнять его капризы, то, наверное, билеты в тюрьму продавались бы на сайтах туристических агентств.
Поэтому немцы, например, только пятым утром зарегистрированного в канцелярии самоистязания взяли у меня анализ крови на сахар. И лишь через полных девять суток выполнили законные требования. Или эти требования выполнились сами по себе, т.е. вещевая посылка добралась своим обычным и небыстрым бюрократическим путём.
На третий день я победил голодовкою в следственном изоляторе столичной тогда Алма-Аты. Однако, поскольку постилась вся тюрьма ради телевизора в камере главного казахского вора, упоения я не испытал. Впрочем, мне было двадцать и мне было плевать на всё.
Иногда протест осложнялся экзекуциями, меня били оперативники в карцере или ренегаты-сокамерники на этапе, вследствие чего я лёживал голодный, грустный и, в то же время, больно отхераченный.
Таким образом некоторые эпизоды ставили меня перед экзистенциальным выбором: сдохнуть от заворота кишок, получить через рот прямо в желудок катетер с питательной массой неизвестного качества или - уже в тяжёлом состоянии на койке больницы управления ФСИН - прочитать именную казённую бумагу о дарованном наконец свидании с женою. Признаюсь, я трижды пасовал. И нисколько этого не стыжусь.
Голодовка не выглядит жалкою только в одном случае - когда ты готов умереть. Учитывая, что присутствующим при этом людям твоя жизнь безразлична или глубоко неприятна, ты борешься не только с собой, но и со всем миром.
С другой стороны, преодолев на глазах уголовников и вертухаев страх смерти, ты в тюрьме становишься легендой. При жизни или посмертно - как пойдёт. И сам меняешься навсегда.
Если бы ВОХРа бледнела от известия, что подследственный или осуждённый намерен игнорировать баланду, а после гурьбой неслась исполнять его капризы, то, наверное, билеты в тюрьму продавались бы на сайтах туристических агентств.
Поэтому немцы, например, только пятым утром зарегистрированного в канцелярии самоистязания взяли у меня анализ крови на сахар. И лишь через полных девять суток выполнили законные требования. Или эти требования выполнились сами по себе, т.е. вещевая посылка добралась своим обычным и небыстрым бюрократическим путём.
На третий день я победил голодовкою в следственном изоляторе столичной тогда Алма-Аты. Однако, поскольку постилась вся тюрьма ради телевизора в камере главного казахского вора, упоения я не испытал. Впрочем, мне было двадцать и мне было плевать на всё.
Иногда протест осложнялся экзекуциями, меня били оперативники в карцере или ренегаты-сокамерники на этапе, вследствие чего я лёживал голодный, грустный и, в то же время, больно отхераченный.
Таким образом некоторые эпизоды ставили меня перед экзистенциальным выбором: сдохнуть от заворота кишок, получить через рот прямо в желудок катетер с питательной массой неизвестного качества или - уже в тяжёлом состоянии на койке больницы управления ФСИН - прочитать именную казённую бумагу о дарованном наконец свидании с женою. Признаюсь, я трижды пасовал. И нисколько этого не стыжусь.
Голодовка не выглядит жалкою только в одном случае - когда ты готов умереть. Учитывая, что присутствующим при этом людям твоя жизнь безразлична или глубоко неприятна, ты борешься не только с собой, но и со всем миром.
С другой стороны, преодолев на глазах уголовников и вертухаев страх смерти, ты в тюрьме становишься легендой. При жизни или посмертно - как пойдёт. И сам меняешься навсегда.