Из Москвы в Арзамас в январе 2017 года
Два молодых человека слегка навеселе зашли в наше купе перед самым отправлением, сбросили куртки и рюкзаки, и один из них позвонил Роме и рассказал, что думал, что не успеют, а успели, и спросил, нужен ли им Муром-1 или другой Муром, а потом они ушли в вагон-ресторан. И где-то возле Люберец или даже раньше, я услышал, как она говорит в коридоре, временами умолкая, чтобы послушать того, от кого она уехала: «Саня, Саня, Саша, ну хорошо, во мне нет ни одного плюса, я транжира, трачу деньги, ни одного плюса во мне ты не сказал, ну я такая сдохну, я сдохну такой, зачем же со мной жить такой? Ради ребёнка? Не надо жить так только ради ребёнка, зачем так жить ради ребёнка. В институт? В институт ещё только через семь лет, Саша. Я десять лет с тобой живу, и ни одного счастливого дня у меня не было, ни одного! Всё вы мне в горло суёте то квартиру, то деньги. Всё время в горло суёте. Я попала в семью алкашей, вы мне всё в горло суёте то квартиру, то деньги, а я только десять лет блевотину за вами убираю, а вы всё жрёте и жрёте. Оба жрёте. А если ты нормальный, она жрёт, а если она нормальная, ты жрёшь. Десять лет! Только ребёнок у меня, и больше радостей нет. Не надо так жить, давай я уйду. Ребёнок всё равно мой и все долги всё равно на мне. Триста пятьдесят тысяч. Не надо через Рината решать, Саша. Зачем через Рината решать?»
Худая и невысокая, вся какая-то рыже-коричневая, ноги в узких, как черты её лица, чёрных джинсах, обуты в сапоги с длинной меховой оторочкой; телефон, покрытый по краям розовыми цветочками, больше её ладони. Она говорила, как тихое спокойная река или озеро, когда вода еле заметными волнами набегает на берег и отходит от берега, и временами набегает на берег чуть сильнее, чуть громче, и следующая волна наслаивается, усиливая себя, а потом снова всё успокаивается и плещет тихо, пока не найдёт ещё одна такая волна, усиленная другой.
Родники, Вялки, Хрипань, Григорово - когда поезд переезжал Гжель, она говорила уже с кем-то другим и по-татарски. На снежной дороге стояла серая собака, а дальше человек-мужчина нёс на спине то ли большую девочку, то ли небольшую девушку. Из снега высоко стояли сухие остовы борщевиков: стволы, цветы. Их заслонила длинная стена электрички, а потом они пошли снова: стволы, цветы. В её купе ехали её девочка, разбиравшая новогодний подарок, и муж и жена, подарившие проводнице набор косметики.
Худая и невысокая, вся какая-то рыже-коричневая, ноги в узких, как черты её лица, чёрных джинсах, обуты в сапоги с длинной меховой оторочкой; телефон, покрытый по краям розовыми цветочками, больше её ладони. Она говорила, как тихое спокойная река или озеро, когда вода еле заметными волнами набегает на берег и отходит от берега, и временами набегает на берег чуть сильнее, чуть громче, и следующая волна наслаивается, усиливая себя, а потом снова всё успокаивается и плещет тихо, пока не найдёт ещё одна такая волна, усиленная другой.
Родники, Вялки, Хрипань, Григорово - когда поезд переезжал Гжель, она говорила уже с кем-то другим и по-татарски. На снежной дороге стояла серая собака, а дальше человек-мужчина нёс на спине то ли большую девочку, то ли небольшую девушку. Из снега высоко стояли сухие остовы борщевиков: стволы, цветы. Их заслонила длинная стена электрички, а потом они пошли снова: стволы, цветы. В её купе ехали её девочка, разбиравшая новогодний подарок, и муж и жена, подарившие проводнице набор косметики.