Много лет назад, еще в далекой юности меня весьма заинтриговал один парадокс, который всплыл при переосмыслении некоторых рассказов Конан Дойля.
Первая метка - в повести
«Этюд в багровых тонах»:
«Невежество Холмса было так же поразительно, как и его знания. О современной литературе, политике и философии он почти не имел представления. Мне случилось упомянуть имя Томаса Карлейля, и Холмс наивно спросил, кто он такой и чем знаменит. Но когда оказалось, что он ровно ничего не знает ни о теории Коперника, ни о строении солнечной системы, я просто опешил от изумления. Чтобы цивилизованный человек, живущий в девятнадцатом веке, не знал, что Земля вертится вокруг Солнца, - этому я просто не мог поверить!
- Вы, кажется, удивлены, - улыбнулся он, глядя на мое растерянное лицо. - Спасибо, что вы меня просветили, но теперь я постараюсь как можно скорее все это забыть.
- Забыть?!
- Видите ли, - сказал он, - мне представляется, что человеческий мозг похож на маленький пустой чердак, который вы можете обставить, как хотите. Дурак натащит туда всякой рухляди, какая попадется под руку, и полезные, нужные вещи уже некуда будет всунуть, или в лучшем случае до них среди всей этой завали и не докопаешься. А человек толковый тщательно отбирает то, что он поместит в свой мозговой чердак. Он возьмет лишь инструменты, которые понадобятся ему для работы, но зато их будет множество, и все он разложит в образцовом порядке. Напрасно люди думают, что у этой маленькой комнатки эластичные стены и их можно растягивать сколько угодно. Уверяю вас, придет время, когда, приобретая новое, вы будете забывать что-то из прежнего. Поэтому страшно важно, чтобы ненужные сведения не вытесняли собой нужных.
- Да, но не знать о солнечной системе!.. - воскликнул я.
- На кой черт она мне? - перебил он нетерпеливо. - Ну хорошо, пусть, как вы говорите, мы вращаемся вокруг Солнца. А если бы я узнал, что мы вращаемся вокруг Луны, много бы это помогло мне или моей работе?»
В данном отрывке утверждается, что именно строгость в восприятии информации, ограничения в выборе ее - основа основ мышления Холмса.
И вот - вторая метка:
«- Нет, мистер Мэрдок. Я уже напал на след, и если бы вышел из дому так рано, как предполагал это сделать, то избавил бы вас от этого неприятного происшествия.
- Но как вы до этого додумались, мистер Холмс?
- Я «всеядный» читатель, и моя память очень хорошо фиксирует подробности. Слова «львиная грива» все время преследовали меня. Я помнил, что они мне попадались в каком-то необычном сочетании. Вы ведь заметили, как подходит это определение и описанию цианей. Не сомневаюсь, что Макферсон увидел чудовище, когда оно плавало на поверхности воды, и произнес слова «львиная грива», желая предостеречь нас от бестии, которая убила его.»
Это - из рассказа «Львиная грива».
Не раз приходилось сталкиваться с людьми, которые помнили именно высказывание о «мозговом чердаке», ни никогда не упоминали о «всеядности» Холмса-читателя.
Возникает ощущение, что в первом отрывке Холмс однозначно иронизирует над Уотсоном и вводит его в заблуждение.
На самом деле, память человека - практически безгранична. Человек, если он не болен именно расстройством памяти, запоминает все, что он видел и ощущал в жизни.
Другой вопрос, что вспомнить это все в нужный момент времени по прямому желанию - чрезвычайно трудно для того, чья память не тренирована. Или для того, у кого в данный момент не возникли ассоциативные привязки. Поскольку именно ассоциативная память дает нам наибольший возможный диапазон воспоминаний. (Ну, это не считая тех уникумов, память которых поистине эйдетическая, работающая по желанию всегда и в любой момент).
Еще нюанс.
В первом рассказе повествование идет от лица доктора Уотсона. Человека, не сильно обремененного изощренностью мышления. Не исключено, что Дойл намеренно описывает Холмса с этой позиции, чтобы создать впечатление, будто Уотсон и есть среднестатистический досужий читатель, который должен быть поражен столь странной позицией сыщика.
В рассказе же "Львиная грива" повествование идет от первого лица, от имени самого Холмса. Который и высказывает уже иную точку зрения на свое мышление и стиль восприятия мира.
В общем, можно сказать, что упомянутый парадокс таковым является исключительно, если воспринимать писания мистера Дойла буквально. Если не вспоминать о том, что он сам был не только врачом, но и страстным поклонником всякого рода эзотерических тенденций, столь характерных для общества того времени в Британии. (Впрочем, и у нас тут тоже, хотя не о том речь).
На самом же деле складывается ощущение, что талантливый автор ставил над своими читателями очередной психологический опыт.