Гоготок-Шоу
Вроде бы изо всех сил избегаешь вот этого всего. Вроде бы знаешь, что в наши дни включить телевизор - это все равно как дотронуться до раскаленного утюга или на морозе взять да и лизнуть зачем-то железную дверную ручку. Вроде знаешь, что нельзя. Но вдруг возьмешь да и включишь его на пару-тройку минут. Вдруг возьмешь да и наткнешься на какую-нибудь из многочисленных политплясок у шеста. Пара-тройка минут, не больше. Но и этого вполне хватает.
Первое, что бросается в глаза - точнее, в уши, - это не сам, как говорят редакционные работники, "контент", а ощущение восточного базара, как его изображали в радиоспектаклях времен моего детства.
Главное там, конечно, интонации.
И даже не очень важно, о чем там идет речь. Эти интонации, собственно, и есть единственное содержание.
Слова там мало что значат. Но зато запоминаются. И запоминаются они именно с этими самыми интонациями, а потому и семантика их утекает сквозь пальцы. Да и не нужна она, никакая эта ваша семантика, ну ее!
В интонациях я кое-что понимаю. Я точно знаю, что люди, хотя бы приблизительно убежденные в своей правоте, ТАК не разговаривают. Ведь, казалось бы, все у нас зашибись, президент, как опытный капитан, уверенно держит руки на штурвале, все расширяется, углубляется, произрастает и прирастает, Крым наш, потому что он сакральный, броня крепка и танки наши быстры, все вокруг нам завидуют и тайком от своего русофобствующего начальства нами восхищаются, а если кто-то и подумывает, как бы нас нагнуть да расчленить на мелкие кусочки с внешним управлением, то исключительно от старческого бессилия, и не надо смешить наши "Искандеры" вашими санкциями.
Ну, казалось бы...
А интонации между тем отчетливо панические, как на каком-нибудь, прости господи, "Титанике" после незапланированной встречи с айсбергом.
Или, допустим, что-нибудь из условно чеховской пьесы. Как-то так, например: "Да хорошо у меня все, хорошо! Я счастлива, счастлива, счастлива!" - надрывно кричит героиня и вдруг начинает рыдать.
И это тоже понятно. И это тоже не случайно. Надо в телезрителе поддерживать постоянный градус боевитости, бодрящее ощущение внешней опасности и внутренней готовности перейти от слов к делу. Тем более что все, что там касается непосредственно смысла, не выдерживает даже самой поверхностной критики. Слишком уж там все просто, хотя и, надо признаться, эффектно - привычные значения некоторых ключевых слов непринужденно заменены на противоположные. И всего делов-то! А как работает! То-то же. Как говорится, ловкость рук и никакого мошенства.
Есть там и еще один интересный прием: логические построения и выводы из них базируются на абсолютно произвольной аксиоматике. Ну, допустим: "Как известно, Земля имеет форму усеченного конуса. Поэтому мы можем с полной уверенностью утверждать, что..."
Прием этот, мягко говоря, не новый, но всегда убойный. Иногда эти опыты проводятся на живых людях.
На эти шумливые телепосиделки приглашается человек со стороны, кто-нибудь из тех, кто нахально и антипатриотично упорствует в своей пагубной привычке называть вещи своими именами и употреблять слова и категории в их общепринятых значениях. Приглашается он вроде как для пущего плюрализма, а на самом деле приблизительно в той же роли, в какой выступает пациент психиатрической клиники, которого профессор на лекции демонстрирует студентам в качестве наглядного пособия.
- Так вы, получается, являетесь поборником фашизма? - ошарашивает его внезапным вопросом гуляющий по буфету ведущий.
- Я? Да вы что такое говорите?!
- Ну как же! Вы ведь с симпатией отзывались о Майдане.
- Ну и что?
- Как ну и что? Вам что, неизвестно, что это был фашистский переворот? Всем известно, а вам неизвестно? Странно. Вроде умный человек, книжки читает. Ведь там же чистой воды фашизм. Вот и Марьиванна подтвердит. Марьиванна! Ведь правда фашизм?
- Еще какой фашизм! - охотно и, главное, громко подтверждает Марьиванна. - Мне ли фашизма не знать! Они там все фашисты. Ленина с площади снесли? Снесли. В Европу захотели? Захотели. Не по-русски говорят? Говорят. Что же это, если не фашизм?!
- Ну вот, видите? - весело подытоживает ведущий. - Что и требовалось доказать. Наш гость - поборник фашизма, с которым сражались и который победили наши деды. С чем его и поздравляю!
В этом месте раздаются оглушительные аплодисменты хорошо натренированной антифашистской массовки, на экране на секунду показывается обескураженное лицо гостя, с неясной целью согласившегося участвовать в этой черной мессе, а вслед за ним во весь экран светится самодовольная физиономия ведущего, сразившего наповал незадачливого апологета фашизма.
Но главное там все же именно интонации. И напрасно я сравнил эти гульбища с восточным базаром. На восточном базаре было шумно, но весело. Нет. Это нечто другое.
Эта крикливая манера, все то, что обычно называется "брать глоткой" и с легкостью заменяет собой смысл высказывания, мне до боли знакома давно, с самого детства. Это, конечно, никакой не восточный базар. Это скорее коммунальная кухня и дворовые разборки из моего детства, это трамвай в часы пик, это вокзальная толкучка, это очередь за дрожжами и комбижиром.
Но больше всего эти перекрикивающие друг друга голоса, эти взвинченные, на постоянном взводе, интонации, симулирующие нечто вроде блатной истерики в формате "держите меня четверо", в совокупности напоминают неоформленный, хотя и очень страстный гогот целого стада гусей, необычайно возбужденных то ли перспективой близкой кормежки, то ли иными, куда более для них печальными, чтобы не сказать роковыми, перспективами.
Этот гогот, кстати, всегда по-своему убедителен. В том смысле, что с ним не поспоришь. По крайней мере на человеческом языке.
Лев Рубинштейн
Первое, что бросается в глаза - точнее, в уши, - это не сам, как говорят редакционные работники, "контент", а ощущение восточного базара, как его изображали в радиоспектаклях времен моего детства.
Главное там, конечно, интонации.
И даже не очень важно, о чем там идет речь. Эти интонации, собственно, и есть единственное содержание.
Слова там мало что значат. Но зато запоминаются. И запоминаются они именно с этими самыми интонациями, а потому и семантика их утекает сквозь пальцы. Да и не нужна она, никакая эта ваша семантика, ну ее!
В интонациях я кое-что понимаю. Я точно знаю, что люди, хотя бы приблизительно убежденные в своей правоте, ТАК не разговаривают. Ведь, казалось бы, все у нас зашибись, президент, как опытный капитан, уверенно держит руки на штурвале, все расширяется, углубляется, произрастает и прирастает, Крым наш, потому что он сакральный, броня крепка и танки наши быстры, все вокруг нам завидуют и тайком от своего русофобствующего начальства нами восхищаются, а если кто-то и подумывает, как бы нас нагнуть да расчленить на мелкие кусочки с внешним управлением, то исключительно от старческого бессилия, и не надо смешить наши "Искандеры" вашими санкциями.
Ну, казалось бы...
А интонации между тем отчетливо панические, как на каком-нибудь, прости господи, "Титанике" после незапланированной встречи с айсбергом.
Или, допустим, что-нибудь из условно чеховской пьесы. Как-то так, например: "Да хорошо у меня все, хорошо! Я счастлива, счастлива, счастлива!" - надрывно кричит героиня и вдруг начинает рыдать.
И это тоже понятно. И это тоже не случайно. Надо в телезрителе поддерживать постоянный градус боевитости, бодрящее ощущение внешней опасности и внутренней готовности перейти от слов к делу. Тем более что все, что там касается непосредственно смысла, не выдерживает даже самой поверхностной критики. Слишком уж там все просто, хотя и, надо признаться, эффектно - привычные значения некоторых ключевых слов непринужденно заменены на противоположные. И всего делов-то! А как работает! То-то же. Как говорится, ловкость рук и никакого мошенства.
Есть там и еще один интересный прием: логические построения и выводы из них базируются на абсолютно произвольной аксиоматике. Ну, допустим: "Как известно, Земля имеет форму усеченного конуса. Поэтому мы можем с полной уверенностью утверждать, что..."
Прием этот, мягко говоря, не новый, но всегда убойный. Иногда эти опыты проводятся на живых людях.
На эти шумливые телепосиделки приглашается человек со стороны, кто-нибудь из тех, кто нахально и антипатриотично упорствует в своей пагубной привычке называть вещи своими именами и употреблять слова и категории в их общепринятых значениях. Приглашается он вроде как для пущего плюрализма, а на самом деле приблизительно в той же роли, в какой выступает пациент психиатрической клиники, которого профессор на лекции демонстрирует студентам в качестве наглядного пособия.
- Так вы, получается, являетесь поборником фашизма? - ошарашивает его внезапным вопросом гуляющий по буфету ведущий.
- Я? Да вы что такое говорите?!
- Ну как же! Вы ведь с симпатией отзывались о Майдане.
- Ну и что?
- Как ну и что? Вам что, неизвестно, что это был фашистский переворот? Всем известно, а вам неизвестно? Странно. Вроде умный человек, книжки читает. Ведь там же чистой воды фашизм. Вот и Марьиванна подтвердит. Марьиванна! Ведь правда фашизм?
- Еще какой фашизм! - охотно и, главное, громко подтверждает Марьиванна. - Мне ли фашизма не знать! Они там все фашисты. Ленина с площади снесли? Снесли. В Европу захотели? Захотели. Не по-русски говорят? Говорят. Что же это, если не фашизм?!
- Ну вот, видите? - весело подытоживает ведущий. - Что и требовалось доказать. Наш гость - поборник фашизма, с которым сражались и который победили наши деды. С чем его и поздравляю!
В этом месте раздаются оглушительные аплодисменты хорошо натренированной антифашистской массовки, на экране на секунду показывается обескураженное лицо гостя, с неясной целью согласившегося участвовать в этой черной мессе, а вслед за ним во весь экран светится самодовольная физиономия ведущего, сразившего наповал незадачливого апологета фашизма.
Но главное там все же именно интонации. И напрасно я сравнил эти гульбища с восточным базаром. На восточном базаре было шумно, но весело. Нет. Это нечто другое.
Эта крикливая манера, все то, что обычно называется "брать глоткой" и с легкостью заменяет собой смысл высказывания, мне до боли знакома давно, с самого детства. Это, конечно, никакой не восточный базар. Это скорее коммунальная кухня и дворовые разборки из моего детства, это трамвай в часы пик, это вокзальная толкучка, это очередь за дрожжами и комбижиром.
Но больше всего эти перекрикивающие друг друга голоса, эти взвинченные, на постоянном взводе, интонации, симулирующие нечто вроде блатной истерики в формате "держите меня четверо", в совокупности напоминают неоформленный, хотя и очень страстный гогот целого стада гусей, необычайно возбужденных то ли перспективой близкой кормежки, то ли иными, куда более для них печальными, чтобы не сказать роковыми, перспективами.
Этот гогот, кстати, всегда по-своему убедителен. В том смысле, что с ним не поспоришь. По крайней мере на человеческом языке.
Лев Рубинштейн